— Коренник?
— Коренник, Василь Николаич.
— Плохо дело. Лечить надо.
Добруш похлопал рукой по одеялу на нарах, приподнял подушку. Фуражки нигде не было.
— Вылечишь зверюгу… как же. Доктора три раза драли.
— Не помогло?
— Укоренился.
— Плохо дело, — повторил капитан. Рогожин тяжело вздохнул.
— Василь Николаич? а Василь Николаич… — сказал он после молчания. — Вам надо поглядеть левый мотор.
— Что там ещё? — недовольно спросил Добруш.
— Сбрасывает обороты.
— Знаю. Я проверял вечером.
— Сейчас он сбрасывает почти сто пятьдесят, — тихо сказал старшина.
Капитан повернулся к Рогожину, вынул изо рта трубку и внимательно поглядел на него.
— Зажигание проверили?
— Все проверили, Василь Николаич. Дело не в том.
Капитан сдвинул брови.
— А в чём?
— Мотор после второй перечистки.
— Правый тоже после второй перечистки.
Старшина тихонько вздохнул.
— Это правда, Василь Николаич. Только в нём не взрывалось полтонны железа.
Добруш поморщился.
— Ну, это преувеличение.
— Не, Василь Николаич, — покачал тот головой. — Не преувеличение. Вы посмотрели бы, какая там была каша после…
— Да, да, — нетерпеливо сказал капитан. — Это большое упущение с моей стороны. Впредь буду внимательнее.
О том, в каком состоянии был мотор, когда он посадил машину, капитан знал не хуже Рогожина. Они вместе проверяли его, и Рогожину не стоило говорить об этом. Старшина смутился.
— Простите, Василь Николаич…
— Прощаю, — буркнул тот. — Что вы предлагаете?
Старшина сдвинул стоптанные каблуки, втянул, насколько это было возможно, перевалившийся через ремень живот и приложил руку к пилотке.
— Товарищ командир, предлагаю выбросить мотор в металлолом.
— Так…
Наконец Добруш вспомнил, что оставил фуражку в штабе. «Этого ещё не хватало, — подумал он с раздражением. — Сегодня я делаю глупость за глупостью. Если мотор сбрасывает сто пятьдесят оборотов, то никакой штурман не поможет. И можно обойтись без фуражки». Он потёр рукой лоб.
— Ладно. Сейчас посмотрим.
6
Самолёты стояли на опушке берёзовой рощицы, Ещё несколько дней назад здесь было тридцать семь машин, внушавших уважение своим грозным видом. Сейчас их осталось всего шестнадцать — усталых птиц с покалеченными крыльями, пробитыми фюзеляжами, обнажёнными моторами. И аэродром оказался непомерно велик. Од превратился в огромную пустыню.
…Это случилось в тот день, когда они бомбардировали станцию. Самолёт только успел приземлиться, как в воздухе раздался гул моторов. Добруш, помогавший санитарам выносить из машины штурмана со стрелком, сначала не обратил на это внимания: может, возвращается задержавшееся звено. Потом что-то словно кольнуло его, и он обернулся. С востока, из-за кучевого облака, звена за звеном выплывали чёрные косокрылые «хейнкели».
Добруш бросился в кабину бомбардировщика. Обламывая в спешке ногти, пристегнулся к сиденью и запустил моторы. Он ещё успел заметить, как справа, слева от него тоже забегали лётчики, бросились к машинам, — и дал двигателям полные обороты. Не разворачиваясь, прямо со стоянки он начал разбег поперёк поля. За ним потянулось ещё несколько самолётов. А «хейнкели» уже совсем рядом. Он был в воздухе, когда первая волна от взрыва тряхнула самолёт, едва не опрокинув его.
…Добруш со старшиной прошли по стоянке мимо тёмных масляных пятен, расплывшихся там, где раньше находились машины, мимо красных противопожарных щитов с ненужными теперь вёдрами и лопатами, мимо ящиков с песком, в которых валялись ещё не успевшие почернеть окурки. Когда-то всё это имело смысл. Но хозяев не стало, и ящики, щиты, пятна, забытые вёдра казались теперь непужными и странными — вещи, утратившие связь с человеком.
— Металлолом… а мне говорят — ремонтируй, — проговорил старшина, задыхаясь и старательно обходя баллоны с кислородом. — Нельзя ремонтировать то, что никакому ремонту не подлежит, Василь Николаич. Вот чем это кончается, когда думают не головой, а задницей.
Капитан вытащил из кармана трубку и, не зажигая её, сунул в зубы. Потом внимательно поглядел на Рогожина.
— Что это с вами, старшина?
— Василь Николаич, нельзя вам лететь на такой машине!
— Кто вам сказал, что я лечу?
— Незачем мне говорить, — угрюмо возразил тот. — Я не слепой.
— Гм… — сказал Добруш. Он поспешно похлопал по карманам и, достав спички, прикурил. — Кажется, зуб у вас перестал болеть?
Старшина на мгновение приостановился и посмотрел на капитана с укором.
— Ну зачем вы так, Василь Николаич? — спросил он. — Мы ж не дети. Добруш положил руку ему на плечо.
— Мир устроен немножко хуже, чем нам хотелось бы, правда? — Он вздохнул. Не сердитесь, старшина. Я не хотел вас обидеть.
Несколько минут они шагали молча. Потом капитан спросил:
— Пулемёты в порядке?
— В порядке.
— Баки?
— Тоже. Всё остальное в порядке. Всё, кроме моторов. Так что можете считать, что всё не в порядке.
— Ладно, ладно, — проворчал капитан. — Это я уже слышал. Не нужно вам так много повторять одно и то же.
Вчера вечером, когда он проверял самолёт, дело не казалось таким безнадёжным. Правда, тогда и приказа лететь на Кёнигсберг не было. «Обречённое задание»…
— Глупости, — пробормотал Добруш.
— Что вы сказали? — встрепенулся старшина.
— Так, ничего.
Машина находилась в самом конце стоянки. Четыре дня назад, когда Добруш посадил её, это была груда металлолома. Когда самолёт коснулся земли, левая консоль отлетела. В крыльях же и фюзеляже было столько дыр, что капитан и считать их де стал.
Сейчас самолёт уже походил на боевую машину. Крылья были отремонтированы, дыры в фюзеляже залатаны, установлен пулемёт стрелка. Возле машины сновали механики.
— Проверните винты, — сказал капитан старшине.
— Прокопович, с мотора! — крикнул тот механику, сидевшему верхом на левом капоте. — Провернуть винты!
Солдат скользнул вниз. Добруш поднялся в кабину и положил руку на секторы газа.
Уже по тому, как вяло взял левый мотор первые обороты, капитан понял, что он сдал окончательно. На всякий случай Добруш прогнал его и на других режимах, но мотор начал чихать и захлёбываться.
Капитан выключил зажигание. Он ещё посидел в кабина, потом спустился на землю.
«На такой машине, пожалуй, можно взлететь, — подумал он. — Но садиться уже не придётся. Больше часа она не продержится». С минуту он глядел на мотор.
— Старшина!
— Я здесь, командир, — шагнул тот из-за шасси.
— Снимите мотор.
— Есть! — обрадованно воскликнул тот.
— Постарайтесь уложиться в четыре часа.
— Будет сделано, командир! Ну и рад же я, командир! — Старшина потрогал щёку. — И фашист вроде присмирел. Эй! — крикнул он механикам. — Снимать мотор! Быстро! Солдаты бросились к самолёту.
7
Из-за бомбосклада, тяжело рыча, выполз трёхтонный грузовик.
В кабине рядом с шофёром сидел капитан Добруш. В кузове разместились четверо механиков. Там же стояла лебёдка.
— Быстрее, — попросил Добруш. Шофёр покосился на лётчика и крепче ухватился за руль.
— Мы можем врезаться в дерево, — сказал он. — Дорога слишком петляет.
— Постарайтесь не врезаться.
Шофёр передёрнул плечами.
— Мы едем достаточно быстро. Если поедем ещё быстрее, то уедем не дальше ближайшей сосны.
— Давайте не будем спорить о соснах.
Грузовик объехал поваленное дерево н запрыгал по неровной лесной дороге. Добруш внимательно посмотрел на шофёра. На вид ему было около пятидесяти. Вряд ли он профессионал, скорее, до войны управлял какой-нибудь небольшой конторой. Капитан определил это по прозвучавшим в голосе шофёра покровительственным ноткам. В армию попал недавно и ещё не успел привыкнуть к тому, что здесь он просто рядовой Иванов или Петров.
— Как вас величают? — спросил Добруш.
— Иваном Ивановичем Санюшкиным, — сказал тот. И пояснил: — Я, знаете, в общем-то не шофёр. До войны был на руководящей работе в Рославле. Слышали о Рославле?
Добруш кивнул.
— Хороший городок, — сказал Иван Иванович. — Маловат, правда, настоящему работнику негде развернуться. Но — чистота, уют. Говорят, сожгли немцы, вздохнул он. — Не знаете?
— Нет, к сожалению, не знаю.
— Да… Война-это стихийное бедствие, — п родолжал Иван Иванович. — Всё сломалось. Меня, знаете, собирались в область выдвинуть, а тут — на тебе. — Он покачал головой. — Меня не хотели брать, стар, говорят. Но я был твёрд как кремень.
Тут Иван Иванович явно преувеличивал. Для кремня он был слишком кругл. «Наверно, конторой своей он руководил по-семейному, и его даже любили, подумал капитан. — И начальство его не ругало».
— А всё нехорошо получилось, — сказал Иван Иванович. — Я рассчитывал хоть батальон дадут, как — никак, у меня пятнадцатилетний опыт руководящей деятельности… Смешно. Из руководящего работника — шофёром.
Он не жаловался. Он пытался понять, что же вдруг произошло. Было всё так прекрасно, так устроенно, был такой привычный мир, он там сжился с ним, и вот — его не стало.
— Да, это неприятно, — посочувствовал Добруш.
— И вы так думаете? — встрепенулся Иван Иванович. — Вот видите… Главное — не по-хозяйски. Нельзя так разбрасываться кадрами. Батальон мне вполне могли бы дать. Полк, пожалуй, не дали бы, да и я не претендую, но батальон…
— Не огорчайтесь, — сказал капитан. — Что поделаешь. Хорошие шофёры тоже нужны.
— Э, сказали, — возразил Иван Иванович. — Баранку крутить — дело нехитрое.
«А мы едем слишком медленно, — подумал Добруго. — И мне надо бы кое-что прикинуть…» Но ему не хотелось обижать шофёра.
— Дорога как будто стала ровнее, — сказал он. — Поезжайте, пожалуйста, быстрее.
— Ну что вы — яма на яме, — возразил Иван Иванович. — Да и куда нам гнать?
— Нам нужно привезти на аэродром мотор. Если мы не привезём его вовремя, самолёт не сможет уйти на задание, — пояснил капитан.