[50]. Чтобы еще подтвердить это, Эдер написал письмо в "Джуиш Уорлд", в котором заявил, что Сионистская организация отказалась от идеи создать Еврейское государство.
Эрозия сионистского идеала пошла дальше. "По всему сионистскому фронту дан сигнал отбоя, — писал Жаботинский. — Говорят, три четверти наших публицистов заняты одним и тем же делом: они вуалируют или просто сводят на нет, одну за другой, все основы сионистских программ. Например, слово Judenstaat [Еврейское государство] давно уже признано в этом лагере нетактичным. Но теперь нас ведут еще дальше. Начинают поговаривать, что даже создание еврейского большинства в Палестине не есть, в сущности, обязательный атрибут сионизма и если эта арифметическая претензия пугает арабов, то можно и ее как-нибудь свести на нет".
Жаботинский высказался кратко и назидательно:
"Полезно и своевременно поэтому вернуться к началу начал и повторять забытые зады. Из них первый и главный гласит: образование еврейского большинства всегда было, есть и будет основной целью сионизма; всякого сионизма, называется он политическим или духовным. Сионизм есть опыт радикального ответа на две проблемы: одна из них — стремление к духовной самобытности, другая — осязательное страдание еврейских масс. Всякая попытка разрешить ту или другую из этих проблем в условиях национального меньшинства была бы только бесполезным паллиативом".
То, что Жаботинский счел необходимым объяснять народу, стремящемуся к национальному возрождению, элементарную истину о необходимости быть в большинстве, показывает, какой путь еще надо было пройти сионистскому движению, чтобы исцелить еврейский народ от ментальности гетто. И Жаботинский указал, что самобытность нации во всех ее проявлениях — в мышлении, творческой активности, в своих установлениях — может найти выражение только тогда, когда она является в стране большинством.
Та же аксиома относится и к осязательным страданиям еврея. Еврей страдал и страдает в христианских странах не потому, что христиане злые люди, а потому, что евреи везде и всюду меньшинство.
И еще он сказал, что обмануть арабов невозможно. Если бы арабы поверили еврейским заверениям, что они вовсе не стремятся стать в стране большинством, то, естественно, стали бы добиваться прекращения еврейской иммиграции. Выхода нет: "С этого сионизм начался, этим он живет, этим он и кончит, — или погибнет"[51].
Пока сионистское руководство дебатировало в правлении и в Исполнительном комитете свой ответ на предложение о создании Арабского агентства, Жаботинский анализировал то, что таилось за отказом арабов от установления отношений между ними и евреями. Их отказ от предложения, которое навсегда подорвало бы еврейские права и предоставило бы арабам право раз навсегда отменить создание Еврейского национального дома, означало, что они не согласятся предоставить евреям какие бы то ни было национальные права, даже как нацменьшинству. Об этом подробно говорил их представитель Муса Кацим.
Жаботинский, который менее чем год назад еще так надеялся на возможность договориться с арабами, что даже обратился с предложением к Абдалле, стоял теперь перед продемонстрированной реальностью. За несколько дней до отъезда из Прибалтики он проделал такой анализ позиции арабов, который и теперь, через семь десятилетий, остается актуальным; он заложил те основы еврейской политики, которую, воленс-ноленс, пришлось проводить его противникам, чтобы обезопасить простое существование Еврейской страны. Он назвал свою статью "О железной стене (Мы и арабы)".
Начал он с разоблачения старого мифа о себе. Неправда, писал он, что он враг арабского народа.
"Эмоциональное мое отношение к арабам — то же, что и ко всем другим народам: учтивое равнодушие. Политическое отношение — определяется двумя принципами. Во-первых, вытеснение арабов из Палестины, в какой бы то ни было форме, считаю абсолютно невозможным, в Палестине всегда будут два народа. Во-вторых — горжусь принадлежностью к той группе, которая формулировала Гельсингфорсскую программу. Мы ее сформулировали не для евреев только, а для всех народов, и основа ее — равноправие наций. Как и все, я готов присягнуть за нас и за потомков наших, что мы никогда этого равноправия не нарушим и на вытеснение или на притеснение не покусимся. Credo, как видит читатель, вполне мирное. Но совершенно в другой плоскости лежит вопрос о том, можно ли добиться осуществления мирных замыслов мирными путями. Ибо это зависит не от нашего отношения к арабам, а исключительно от отношения арабов к сионизму.
О добровольном примирении между палестинскими арабами и нами не может быть никакой речи, ни теперь, ни в пределах обозримого будущего. Высказываю это убеждение в такой резкой форме не потому, чтобы мне нравилось огорчать добрых людей, а просто потому, что они не огорчатся: все эти добрые люди, за исключением слепорожденных, уже давно сами поняли полную невозможность получить добровольное согласие арабов Палестины на превращение этой самой Палестины из арабской страны в страну еврейского большинства".
Говоря об истории колонизации, Жаботинский предложил своим читателям вспомнить хоть один пример, где бы туземцы — все равно культурные или некультурные — приветствовали бы иностранную колонизацию, независимо от того, плохо или хорошо себя вели колонизаторы. И никакой роли при этом не играл тот факт, что места в стране много и хватит на всех.
"Это относится и к арабам, — писал он. — Примирители в нашей среде пытаются уговорить нас, будто арабы — или глупцы, которых можно обмануть "смягченной" формулировкой наших истинных целей, или продажное племя, которое уступит нам свое первенство в Палестине за культурные и экономические выгоды. Отказываюсь наотрез принять этот взгляд на палестинских арабов.
Их культурный уровень был низок, выносливость и сила характера меньше, чем у евреев, а как философы они не хуже, и по уму не ниже. "Что бы мы им ни рассказывали, они так же хорошо понимают глубину нашей души, как мы понимаем глубину их души". И будут бороться до тех пор, пока есть хоть искра надежды сделать невозможным превращение Палестины в Эрец Исраэль.
Поэтому добровольное соглашение с арабами немыслимо.
Поэтому люди, которые считают такое соглашение за conditio sine qua поп [непременным условием] сионизма, могут уже теперь сказать нет — и отказаться от сионизма. Наша колонизация или должна прекратиться, или должна продолжаться наперекор воле туземного населения… под защитой железной стены, которую местное население не в силах прошибить.
В этом и заключается вся наша арабская политика: не только "должна заключаться", но и на самом деле заключается… Для чего Декларация Бальфура? Для чего мандат? Смысл их для нас в том, что внешняя сила приняла на себя обязательство создать в стране такие условия управы и охраны, при которых местное население, сколько бы оно того ни желало, было бы лишено возможности мешать нашей колонизации. И мы все, все без исключения, каждый день понукаем эту внешнюю силу, чтобы она эту свою роль выполняла твердо и без поблажек. В этом отношении между нашими "милитаристами" и нашими "вегетарианцами" никакой существенной разницы нет.
Все это не значит, что с арабами невозможно никакое соглашение. Когда люди видят, что в железной стене нет никакой лазейки, тогда крайние группы, лозунг которых "ни за что", теряют свое обаяние, и влияние переходит к группам умеренным, и соглашение станет возможным. Но единственный путь к такому соглашению есть железная стена, т. е. укрепление нашей власти в Эрец-Исраэль. Иными словами, для нас единственный путь к соглашению в будущем есть абсолютный отказ от всяких попыток соглашения в настоящем"[52].
Он продолжил эту тему на следующей неделе, в статье "Этика железной стены". Он остановился на невозможности добиться соглашения, когда другая сторона намерена разрушить сионизм."…Более того, даже если бы имелись у нас… полные карманы всяких других уступок, вплоть до согласия стать участниками арабской федерации [о которой опять шли разговоры в британских и арабских кругах], то и тогда заговорить о них можно было бы только назавтра после того, как с арабской стороны будет заявлено согласие на еврейскую Палестину.
Деды наши это понимали. В Талмуде есть поучительный юридический казус. Двое идут по дороге и находят кусок сукна. Один говорит: это я нашел его, он весь принадлежит мне. Второй говорит: неправда, нашел я, сукно мое. Тогда судья разрезает сукно пополам, и каждому из упрямцев достается половина. Но вообразите казус, когда только один из них упрямец, а другой, напротив, решил удивить мир джентльменством. Он говорит: мы нашли сукно вместе, я претендую только на половину, вторая половина полагается г-ну Б. Зато другой твердо стоит на своем: нашел я, сукно мое. В таком случае Талмуд рекомендует судье решение мудрое, но для "джентльмена" грустное. Судья говорит: об одной половине спора нет, г-н А. сам признает, что она принадлежит г-ну Б. Спор идет только о второй половине — следовательно, разрежем ее пополам. Итого упрямец получает три четверти, а "джентльмен" только четверть. И поделом. Ибо джентльменом быть хорошо, но фофаном быть не следует. Деды наши это понимали, но мы забыли.
Следовало бы нам это помнить, особенно потому, что в нашем случае дело с уступками обстоит особенно печально. Объем уступок арабскому национализму, на которые мы можем согласиться, не убивая сионизма, чрезвычайно скромен. Отказаться от стремления к еврейскому большинству мы не можем, допустить парламент с арабским большинством не можем и ни в какую арабскую федерацию никогда не пойдем; более того, так как все арабское движение нам пока враждебно, мы не только не можем его поддерживать, но сердечно радуемся (все, даже арабофильствующие декламаторы) каждому провалу его не только в соседнем Заиорданье или в Сирии, но даже в Марокко. И так оно будет, ибо иначе быть не может, пока железная стена не заставит арабов примириться с сионизмом навсегда".