Однако он ещё не успел взять трубку, как Кригер закричал:
— Нестор Иванович, не надо звонить, я согласен подписать.
— Борис Михайлович! — чуть не хором вскричали заводчики. — Что вы делаете?!
— Господа, Нестор Иванович прав. Если произойдёт взрыв, он накроет всех нас. Я подписываю договор. Где он?
Явившиеся в профком Антонов с Серёгиным застали измученного, почерневшего с лица Махно, утонувшего в мягком кресле в полной прострации.
— Вам плохо, Нестор Иванович? — спросил участливо Антонов.
— Очень, — признался Махно. — Эти буржуи меня доконали. Нет, как люди не понимают, что над ними уже висит топор революции. Что за слепота?
— Не подписали? — спросил Антонов. — Что ж вы так и не позвонили мне?
— Э-э, дорогой товарищ Антонов, вы плохо обо мне думаете. Вон смотрите на столе в папке.
— Подписано, всеми подписано. Победа, Серёгин! Нестор Иванович, и мы вас должны обрадовать. Сегодня на собрании профсоюзных активистов вы избраны Председателем Гуляйпольского Совета профессиональных союзов. Поздравляем.
— Ох, братцы, вы б лучше посочувствовали. Я ж в производстве ни бельмеса не смыслю.
Антонов засмеялся.
— Вот поэтому меня избрали вам в помощники.
— О-о, тогда другое дело. Повоюем. И только. Товарищ Серёгин, пожалуйста, принеси воды. Засушили меня проклятые буржуи.
5. Митинговые страсти
Словно растревоженный улей загудело Гуляйполе. На улицах, в цехах, в парке то и дело слышалось: «Махно сказал», «У Нестора надо спросить», «Надо Махну пожаловаться, анархисты быстро разберутся».
На волне растущего авторитета анархисты-коммунисты «разобрались» с милицией, ей было запрещено арестовывать людей за высказывания.
— Как так? — пытался противиться начальник милиции. — А если станут говорить против правительства?
— Пусть говорят, у нас свобода, каждый волен говорить, что хочет. И потом, правительство у нас Временное, чего его жалеть, — поучал Нестор. — Занимайтесь ворами, грабителями, насильниками, но за слова не сметь арестовывать.
Бюро анархистов, руководимое неутомимым и неугомонным Махно, всё надёжнее завоёвывало симпатии трудящихся. В помещении, где располагался штаб анархистов-коммунистов, всегда было людно. На стене висели три портрета: Бакунина, Кропоткина и Александра Семенюты; последний был выполнен местным художником. В углу стояли чёрные знамёна. На стене висели плакаты: «Анархия — мать порядка!» и «Любое государство — враг трудящихся!». На столах и в шкафу были навалены книги и журналы со статьями известных анархистов. Махно искренне радовался, когда ими начинала интересоваться молодёжь и особенно когда задавали ему вопросы по анархистскому движению. Здесь как настоящий пропагандист он начинал с истории вопроса, доказывая ненужность и даже вредность любой власти для трудящегося человека. И был настолько убедителен, что нередко молодые люди просили:
— Нестор Иванович, запишите нас в анархисты.
Евдокия Матвеевна, гордившееся тем, что её младший сын стал заметным человеком в Гуляйполе, несколько огорчалась тем, что Нестор совсем забывает о личной жизни.
— Сынок, ты Настю видел? Она ж тебя столько лет ждала.
— Да, да, мама, завтра обязательно сбегаю на Бочаны.
А вскоре уже играли свадьбу, на которой помимо родных братьев и невесток присутствовало и несколько анархистов. Брат Сава в складчину с Григорием подарили молодожёнам двух овец, Емельян — гусака с гусыней, а анархист и отчаюга Александр Лепетченко — маузер с наказом:
— Это тебе, Нестор, от имени анархистов-коммунистов для борьбы с буржуями — угнетателями народа.
От этого подарка жених был в восторге.
— Спасибо, Саша, вот угодил так угодил, — и тут же поинтересовался: — А патроны? Всего обойма?
— Что ты. Я в сенцах их поставил полведра.
Музыкой ублажал свадьбу Антон Матросенко, наяривая на гармошке любимые вальсы Махно «Амурские волны» и «На сопках Манчжурии». При звуках последнего начал плакать Емельян, вспоминая тяжёлые бои в Манчжурии.
И сразу же по знаку Нестора понятливый Антон ударил разухабистый весёлый мотив и пел что-то смешное:
— Эх, запрягу я кошку в ложку.
Таракана в тарантас,
Прокачу свою милашку
Добрым людям на показ.
От песен и плясок дребезжали стёкла в окнах. Изрядно упившиеся гости громко разговаривали, мало друг друга слушая. Только присмиревшая невеста молчала и даже не притрагивалась к рюмке с самогоном. О ней словно все забыли, лишь Евдокия Матвеевна, встречаясь с ней взглядом, ласково и ободряюще кивала: «Терпи, доченька, чего с них возьмёшь».
По обычаю, жениху не полагалось напиваться, дабы сохранить силы для первой брачной ночи, но Махно по части выпивки не отставал от гостей. И достаточно опьянев, наконец, поднялся из-за стола:
— Надо испытать подарок, — и взмахнул маузером.
— Сынок, да ты что, — всполошилась Евдокия Матвеевна.
— Я в сарае, мама, — успокоил Махно и, выбравшись из-за стола, пошатываясь, пошёл к выходу. За ним, одобрительно гомоня, потащились анархисты: «Испытать, испытать!»
Задержался несколько Лепетченко, схватив вилку, он проткнул на тарелке солёный огурец и, склонясь через стол к невесте, сказал с угрозой:
— Гляди, Настя, отобьёшь Нестора от дела, пощады не жди. Да не вздумай ему вякнуть...
Сунув огурец в рот, захрустел им нарочито громко, словно уже жевал несчастную жертву, и бросив вилку на стол, отправился вслед за Махно.
Ни жива ни мертва сидела невеста, она знала крутой нрав первого гуляйпольского хулигана. По слухам, когда полицейские окружили избу с заседавшими там анархистами, именно Александр пустил пулю в своего отца урядника Лепетченко, командовавшего осадой. И убил его наповал.
Под одобрительные возгласы соратников почти две обоймы расстрелял Нестор в сарае, целя в столб, подпиравший матицу. Не сделал ни одного промаха. Пряча маузер в кобуру, молвил удовлетворённо:
— Отличная вещь. И только.
Евдокия Матвеевна надеялась, что женитьба хоть как-то остепенит Нестора, привяжет к дому, к семье. Однако уже через день после свадьбы Махно засобирался ехать по деревням.
— Куда ж ты, сынок, от молодой-то жены?
— В сёлах ничего не знают о нашем движении, мама. Надо знакомить крестьян с анархизмом. В революцию только мы и сможем их затащить.
Махно хотел ехать по деревням один, но друзья решительно воспротивились:
— Ты что, Нестор, в уезде по дорогам разбойничают.
— Но у меня маузер.
— Нет, нет, — особенно настойчивы были Лютый и Лепетченко. Именно они собрали и вооружили более десятка молодых анархистов для сопровождения Махно.
Запрягли пару коней и ранним утром выехали в Воздвиженку. За кучера сидел Григорий Махно, сунувший под облучок двуствольный обрез.
Сопровождение скакало верхом, позвякивая трензелями, поблескивая ножнами шашек и кобурьем пистолетов.
В Воздвиженке, при появлении столь необычного отряда, взрослое население попряталось, однако босоногие мальчишки бежали за тачанкой, резонно полагая, что уж им-то ничего худого не будет.
— Подвернём к куму, — сказал Григорий, подворачивая коней к палисаднику небольшого дома под соломенной крышей. Соскочив с облучка, прошёл к воротам и постучал кнутовищем в калитку:
— Эй, кум Ерофей!
— Эге ж, — отозвался голос со двора. — Никак Григорий Иванович.
— Он самый, отчиняй.
Калитка открылась, показался улыбающийся, смущённый Ерофей.
— Чего все поховались как мыши? — спросил Григорий.
— Та мы ж думали опять житомирцы[3], ото ещё нам морока.
— Здравствуй, Ерофей, — подошёл Махно, протягивая руку. — Мы анархисты-коммунисты и приехали провести у вас митинг.
— Здравствуй, Нестор Иванович. Митинг-то хорошо. А то ведь ничего толком не знаем.
— Собирай народ.
— То мы мигом, — отвечал Ерофей и крикнул мальчишкам: — Эй, босота, живо по хатам. Скажите, приихалы анархисты-коммунисты, на митинг зовуть. Та шоб живо!
Воробьиной стаей разлетелись мальчишки, вопя в десятки глоток:
— Мужики-и, живенько на митинг... хисты-комисты приихалы-ы.
Выходили со дворов мужики, старые, молодые, бородатые и без, тянулись ниточкой к Ерофеевскому двору послушать «хистов-комистов». Мелькали и цветастые платки женщин. Деревня любопытна, всякий приезжий ей интересен.
Махно счёл неудобным самому представляться, называть свою должность, поэтому велел Лютому:
— Исидор, открой митинг.
Взобравшись на тачанку, Лютый, откашлявшись, произнёс:
— Митинг считаю открытым, предоставляю слово председателю гуляйпольской группы анархистов-коммунистов Нестору Ивановичу Махно, нашему первому революционеру, всю жизнь положившему на борьбу с царским самодержавием и за это пострадавшему десятилетней каторгой. Пожалуйте, товарищ Махно.
— Товарищи крестьяне, мы приехали к вам, чтобы рассказать об анархистах, главных защитниках трудового народа. Все сословия сейчас создают свои партии, чтобы защитить свои интересы. Например, монархисты стоят за царя. Их цель вернуть царя к власти. Конституционные демократы, или, сокращённо, кадеты, хотят отдать власть капиталистам. Социал-демократы ратуют за демократическую республику. Как видите, все партии рвутся к власти. Только мы — анархисты, говорим, что любая власть — враг трудящихся.
Он красочно рисовал крестьянам картину такой благодати, когда не будет ни помещиков, ни полиции, ни тюрем; когда они станут полными хозяевами и земли и продуктов своего труда.
Махно видел, как оживились лица крестьян при упоминании о безвластье — вековечной затаённой мечте землепашца.
— Ото вы гарно растулмачили нам, товарищ Махно, за партии, — заговорил бородатый мужик. — Но коли не будет власти, кого ж тоди слухать?
— А вот вы здесь в вашем селе соберётесь, вот как сейчас примерно, выберете из своих самого мудрого человека, а лучше несколько. Вот этот совет, состоящий из вас же, и станет вашей властью.