Просто хотела, чтоб у меня и детей все было по-другому. В Москву вот приехала жить и работать. В оперу успела три раза сходить и один раз на балет. Сделала себе и детям загранпаспорта. Недавно ездила в свою первую заграничную поездку.
А нам тут снова про «потуже затянуть пояса». У нас тут опять – война, кризис, инфляция, надвигающаяся стужа и неизвестность. И новая волна отваливающих на ПМЖ.
Остающиеся чувствуют себя бодро. Привычно и гордо смиряются с лишениями. А я, чтоб утешиться, вспоминаю осташковского передовика.
Видать, нету нам ходу в цивилизацию. Нам сподручнее спать на ящике из-под снарядов и мыслить: «Ниче-ниче, и в войну люди жили». Мы к войне и баракам больше приспособлены. Пеленание виновато.
Родила бы сейчас – пеленала бы туго.
Прячу загранпаспорт. Иду к станку.
Анна Быкова
Я тоже с новорожденным сыном придерживалась правила свободного пеленания. (Точнее, там была полная свобода движений совсем без пеленания, потому что промышленность стала выпускать миниатюрные рубашечки и ползунки.) Пока однажды бабушка не запеленала младенца, и оказалось, что так он крепче спит. Я долго думала, что это классное правило – пеленать ради крепкого сна, – пока не появился второй сын. Он кряхтел, гневно хмурился, возмущенно ворочался и выгибался, пытаясь выбраться из пеленки. Успокаивался и засыпал только тогда, когда обе руки и обе ноги были освобождены от пеленочного ига.
Правила стремительно меняются. Воспитываешь ребенка по всем канонам, а потом – раз – и они уже другие. И в свете новых правил оказывается, что ты все делала не так. А значит, ошибалась, не тем авторитетам верила, не те идеи распространяла среди подруг – и это очень сложно принять и переварить, сложно не впасть в чувство вины.
Вторая трудность следования правилам в том, что они могут встать между родителем и реальным ребенком. Из стремления следовать правилу родитель может не заметить потребностей малыша. А нужно, чтобы потребности и комфорт реального ребенка были выше общих правил.
Правило кормить строго по расписанию может идти вразрез с потребностью голодного младенца. Он требует – а мама выжидает время. С другой стороны, правило кормить всегда по требованию может не подходить конкретному ребенку, у которого мозг любой дискомфорт обрабатывает как сигнал о голоде и уже есть проблема ожирения.
И да, расслабленная мама лучше невротичной. А стремление к идеальности – это форма невроза. Критерий «идеально» лучше заменить на критерий «необходимо и достаточно», потому что идеальной мамой стать практически невозможно, а вот «достаточно хорошей мамой» – вполне реально.
Нервомотология
Приемное отделение
«Выпьем все! Трахнем всех!» – и подпись «7 „Б“ класс, школа такая-то», – признание, старательно и крупно выведенное фломастером над окошечком приемного отделения. Вот, значит, тут дети какие.
Врач в приемном осмотрела ребенка и сказала:
– Можно лечиться дома, но я вам посоветую лечь в стационар.
– Мы для этого и пришли.
– Значит, решили?
– Ну да.
– Точно?
– Да, а что?
– Тогда, значит, начинаем оформлять?
– Вы же сами посоветовали!
В состоянии некоторого замешательства мы оформляемся и ложимся. Как потом выяснилось, всех остальных пациентов нашего отделения привозит «Скорая». Почти никто не ложится сам, добровольно, даже рискуя здоровьем своего ребенка. Потом я поняла почему.
Первый вечер
Сначала мне выдали белый хирургический халат без единой пуговицы, зато с завязками на спине. Потом отвели в палату. Тут медсестра за три минуты застелила бельем две кровати, взрослую и детскую. В детской показала на съемные бортики и сказала: «Когда оставляете ребенка в кроватке, обязательно поднимайте их. У нас был случай, упал ребенок и – бац! – башкой об кафельный пол. Так что имейте в виду. А то нам потом мозги с кафеля соскребать неохота». Это прозвучало как настоятельная просьба избавить ее от неприятной работы.
Медсестра ушла, и тут из стоящей в углу детской кроватки раздался плач, больше похожий на вой. Потом звуки прекратились, потом возобновились, и так несколько раз. «Где ее мама?» – спросила я. Соседка ответила: «Это детдомовская девочка. Сегодня ее еще не кормили. Я предлагала помощь, но сестры сказали: „она кричит, потому что у нее диагноз такой”». Девочка лежала на боку, не открывая глаз. Над ее головой висела бумажка: «Соколова Настя. Девять месяцев». Через некоторое время пришла медсестра с кастрюлькой манной каши и стала кормить Настю большой столовой ложкой. Ребенок успокоился. Успокоили и нас: «Девчонки, не дрейфьте – сегодня ее заберут обратно в детдом». Видимо, Настин диагноз оказался неизлечимым. А может, ее надо было чаще кормить?
Стерилизовать бутылки надо было на кухне. Я вылила из чайника последнюю каплю, но кипятка все равно не хватило. Нянечка, мывшая посуду, обернулась и проворчала: «Ну прекратите вы, мамаши (так персонал обобщенно называл всех особей женского пола старше двенадцати и младше восьмидесяти лет), хоть в обед со своими бутылками ходить. Вот сейчас придет старшая медсестра, ей чаю попить воды не будет!»
Будто непонятно, что мы не можем «прекратить ходить», как дети не могут прекратить хотеть есть и пить.
Оказалось, что уборщицы в штате отделения нет, а коридор и палаты моют сами «мамаши». Новенькие в первую очередь. И ночью, когда дети все улеглись (все, кроме моего), я заключила ребенка в кроватку, подняла ее железные бортики и пошла за ведром и шваброй. Скучающая у окна медсестра прокричала мне вслед: «Не забудь хлорку в воду добавить!» А потом, когда я уже заканчивала, подошла и требовательно спросила: «А лестницу кто мыть будет?»
Не знаю кто, но точно не я.
Первое утро
Ночь была трудной. Поспать не удалось. Укачивать ребенка мне помогали две медсестры. Часа в два пришлось давать лекарство. Под утро мы с сыном прикорнули на моей узкой железной кровати. А в восемь утра сестра из заступившей на пост смены уже трясла меня за плечо и кричала: «Мамаша, вставайте!»
– Почему? – невпопад спросила я.
– Как почему? Утро же! – удивилась она. – Режим дня отделения висит в коридоре. На досуге почитайте.
Врачебный обход
В палату ввалилась толпа девушек в мятых белых халатах и два длинных парня во врачебных колпаках. Предводительницей этой толпы, как выяснилось, – студентов, оказалась сама маститая завотделением. Она призвала мамаш раздеть детей для осмотра. Ребенка клали в центр стола, студенты окружали его, а завотделением читала типа лекции с живым наглядным пособием.
«Вот этот ребенок уверенно держит голову, пытается сесть, гулит. А вот этот отстает в развитии, не умеет переворачиваться со спины на живот и обратно».
«Да, но он на два месяца младше», – сказала я, обидевшись на слово «отстает».
«Это мне неважно. Мне важно, чтобы студенты увидели разницу», – ответила маститая.
Тихий час
Всех разогнали по палатам. Кого-то пришлось долго «уговаривать», а кто-то уснул сам. Оказывается, зря. Через десять минут после того, как в отделении воцарилась тишина, медсестра на посту повисла на телефоне. Вскоре все бодрствующее население больницы во всех подробностях знало об операции по поводу грыжи одного ее родственника. На замечание («Зачем же так орать?») она мгновенно огрызнулась: «Дети не должны привыкать спать в тишине. Я своему радио включала на полную мощность. А он спал». Посочувствовав ребенку медсестры, обсудив между собой это дело, мамаши прекратили борьбу за тишину. Они сдались. Но самое интересное во всей этой истории – название отделения, в котором мы лечились: «Детская неврология».
«Мамаши»
– Вы с чем сюда попали?
– Обморок. А вы?
– Моему уже пять лет, а он и не говорит, и не ходит.
– Кошмар! (Первая, а потому некорректная реакция.)
– Нет, уже не кошмар, а образ жизни.
Вот такая мать-героиня, а на вид обычная усталая девчонка. В больницах практически живет. Знает, чем отличается одна от другой, где лучше персонал, где бытовые условия, а где врачи. Ну и, конечно, вынуждена налаживать контакт с медмегерами.
– Ой, доброе утро! Вы уже заступили? – улыбается опытная мама одной из медсестер и разговаривает тем же тоном, каким автомобилисты говорят: «Здрасьте, товарищ инспектор». Да и улыбается тоже примерно так же.
Моя соседка по палате, после того как ее девочка впала в обморочное состояние прямо во сне (случайно заметили, что подбородок побелел, а губы посинели), двое суток не спала вообще, не отрывая глаз даже от спящей дочки. Медсестры изредка подходили и говорили что-то типа: «Ну что вы, мамаша, так уж переживаете?»
А другой соседке «взрослой» кровати не досталось вообще. Кончились. И каждую ночь, после того как все улягутся, она приставляла к кроватке сына кушеточку, узкую и жесткую, такой я представляю кровать в тюремном карцере. И даже спала на ней.
Выписка
Кончилось все банальным гриппом. В отделение попала инфекция. Дети заболели почти поголовно, и их выписали. Через некоторое время те, кто уцелел во время эпидемии, ушли сами, когда в больнице стали травить тараканов. И я, и ребенок еще долго потом чихали, кашляли и хлюпали носом. Но самое интересное, что диагноз врач-светило поставила нам верный и лечение, видимо, прописала правильное. И загадочная неврологическая болезнь, которую не могли распознать в поликлинике, вскоре прошла.
Не хочу заканчивать задорновским «Эх! Рассея! Да на Западе за одно только „мозги с пола соскребать” подали бы в суд за моральный ущерб, нанесенный их тонкой душевной конституции!» А, дескать, российское бабье еще ничего, живет, лечится и вылечивается. Мне интересно другое.
Почему эти, все еще советские, женщины, такие бесконечно мужественные, преданные и нежные, когда находятся по одну сторону баррикады (в роли родительниц), превращаются в оголтелых стерв, когда оказываются по другую (в роли вахтерш всех уровней, медсестер, тех, кто ставит печати, и вообще всех, от кого зависит что-то мелкое, но очень важное)? Есть, конечно, и исключения, но только те самые, которые подтверждают правила. Закончу все теми же цитатами из жизни.
Одна из медсестер, не пуская в отделение опоздавшую маму взрослого, но все-таки маленького мальчика, буквально выпихивая ее грудью за дверь, кричала: «Когда мой сын лежал в реанимации и я просилась посидеть рядом с ним хоть на скамеечке, меня не пустили, а ведь он был почти при смерти. Так что потéрпите – он у вас живой-здоровый».
Эдакая больничная дедовщина.
Одна из моих соседок по палате, та, которая спала на кушетке, «на гражданке» – врач санэпидемстанции. Время от времени она ворчала: «Ну подождите, выйду я на работу, попадетесь вы мне…»
И уж если попадутся, будьте спокойны – она им устроит.
Светлана Комиссарук
В социальной психологии есть два важных понятия: власть и статус. От того, как они сочетаются в жизни человека, во многом зависит его манера общения (и образ мышления).
Существует четыре комбинации. Огромная власть – огромный статус, например, президент. Маленькая власть – огромный статус, например, известный актер. Ни власти – ни статуса, например, уборщица.
Нам интересен четвертый вариант: много власти – нет статуса, и классический пример – вахтеры. Это страшные люди, чью работу не уважают, чью должность никто не хочет занять, но при этом они обладают реальной властью. Именно они проверяют чемоданы при посадке в самолет, могут задержать – и вы никуда не полетите. Это инспекторы, секретарши, помощники, которые могут записать вас к светилу медицины на завтра, а могут на через полгода. Именно эта комбинация – «нет статуса – есть власть» – чаще всего встречается у представителей младшего медицинского персонала. Работа у них трудная, малооплачиваемая и неблагодарная, перед ними заискивают, пытаются ублажать, а они от этого только еще больше стервенеют, ибо настоящее уважение выказывается только врачам.
Но вот властью они упиваются. Могут переселить пациента в другую палату или вообще в коридор. Что им нужно – это не заискивания, а внимание и уважение. Поэтому, если вам нужно наладить отношения с кем-то из представителей «вахтерского» подвида, например заскочить в супермаркет перед самым закрытием, договорившись с охранником, то бесполезно его пугать, угрожать ему. Апеллировать нужно к человеческому в человеке, выражать интерес к нему лично, выказывать уважение и симпатию. Желательно искренне. Например, сказать медсестре ночной смены: «Как я люблю, когда именно вы приходите, с вами всегда все четко организовано!»
Этот совет поможет на уровне общения, но серьезную проблему «дедовщины» со стороны младшего персонала нужно решать на совершенно другом уровне.
У автора не было послеродовой депрессии, она радовалась общению с новорожденным сыном – и это светлый момент среди довольно грустных впечатлений о родах. Но гораздо страшней воспоминания о первой больнице, где медсестра сказала про «мозги с пола соскребать». Это ужасно, но, как и двадцать лет назад, к сожалению, остается «нормальным» явлением в медучреждениях.