– Але, Полин, ты налог на недвижимость заплатила?
– А кто мне сказал?
– А сама не знаешь? Ты что, маленькая девочка?
К сожалению, нет. Гасик пришел из школы. Уже.
– В понедельник нам фокусы будут показывать. 100 рублей.
– Я только сегодня дала 80 на лекцию про зверей из Красной книги.
– Там еще расскажут, как их делать! Чтоб из платочка голубь вылетал!
– Почему ты в одном носке?
Потому что другой уже где-то в углу. Носки, перчатки и варежки у нас по двое не ходят. Иногда вынимаю из машинки и так радуюсь, если из семи – два друг на друга похожи.
– А редких животных сегодня привозили – желтую жабу там, всяких реп-, реп-, рептилий, и этого…
Сегодня моя очередь мыть квартиру. Кухню. Коридор. Площадку.
– Мам, мне никто не верит, что я в Москве родился.
Я сама уже не верю, но факт остается фактом.
– Ну и пусть не верят.
– Они говорят: ты не русский.
– А что, остальные прям русские? Вон – Менишбек Айчолпон. Он кто?
– Это девочка.
А на драцену снова напала тля. Напряженно вспоминаю пропорцию, как разводить химикат «антитля» водой. И не могу вспомнить.
– Мам…
– …
– Мам…
– …
– Мама!
– А.
– Я сейчас абсолютно спокоен. Ничего не хочу спросить. Мне ничего не нужно. И я готов просто спокойно посидеть. Молча. Помнишь, ты просила?
Шеф звонит. Спокойно, чтоб он не понял, что я на кухне. «Так, девушка, тут у тебя написано…» Главное, без паники вспомнить, где это у меня написано. «Так вот, это надо заменить на…» Записываю, что на что заменить, а найду потом.
– А давай, пока Аси нету, ты поиграешь со мной в пинг-понг!
– Хорошо. Но ты завтра идешь со мной на субботник.
Дикобразы в доме
Скандал! Незадача! Недоразумение! Ася выглядит на все восемь, танцует, поет, читает книги и прекрасно пишет письма буквами задом наперед. Ну то есть зеркально, что еще труднее. Говорят, это лечится, но я подожду, может, само пройдет. Она знает художника Климта и художника Рафаэля (не в подлинниках), а египетские пирамиды запросто отличит от римского портика (Пушкинский музей отвечает). Она даже знает, где лежат джинсы Гаса и куда я засунула коробку с елочными игрушками. Надо просто спросить, и она пойдет и достанет искомое откуда-то из глубин. И вот все это сборище талантов и достоинств, этот могучий мозг и динамично развивающийся интеллект – не знал, кто такой дикобраз! В книжке попалось, а она вдруг говорит: «Кто это? Этот образ?» Мы с Гасом чуть с кровати не упали. Стали ей расписывать, про «похож на ежа», про длинные колосящиеся иглы, Маугли вспоминать, а она:
– Да врете вы все! Не бывает такого!
Вот ужас. Это что-то от блондинки. Ася именно она. Мы, в общем, очень гордимся, но чтоб дикобраза не знать! Она в принципе про него не слышала.
Нашли книжку про животных. Показали.
Она решила пока поверить.
А мой мальчик! Которого, как выяснилось на предновогоднем собрании, в школе не видали весь декабрь, он наконец-то (!) пошел в школу. Но как! Мои вопросы, истерики, его беседы с дедушками-бабушками, категорический отказ Деда Мороза (верит) приходить к такому вруну и класть подарки под елку, выговор от преподавателя танцев, консультации психолога – и вот в понедельник 17 января Гас вроде должен пойти в школу. Ни-ка-ких сожалений, никаких приготовлений, никаких беспокойств. Психолог сказала «не давить», поэтому я только демонстративно погладила рубашку и повесила вместе с костюмом на видное место. Скриплю зубами, наблюдаю. Нет, шею не моет, укладку не делает, даже карандаш не точит. Тогда я очень дипломатично спрашиваю, мол, какие у него планы на завтра? И что он ответил:
– Жить!
Я только и смогла, что выдохнуть:
– Как жить?
И услышала:
– Да просто жить! Не врать, в школу ходить…
С трудом пересиливая отвращение к следующим словам, в 22:00 я спросила, а не надо ли для «просто жить» собрать портфель?
Тогда он достал откуда-то порядком запылившуюся сумку, которую я принесла с семинара по маркетингу, что-то из нее достал с комментарием «лишнее было» и засим приготовления к школе и закончил.
Анна Быкова
«Ребенок сам должен помнить», – понятное родительское желание, которое разбивается о детское «не могу» (в случае наличия проблем с развитием когнитивных функций) или «не хочу» (то есть отсутствие личной мотивации, что бывает чаще). Если что-то надо нам, взрослым, а не самому ребенку (мыть шею, точить карандаши), приходится напоминать. Совершенно не обязательно отсутствие каких-то действий со стороны ребенка вызвано плохой памятью. Есть вероятность, что это такая пассивная агрессия. Саботаж, протест против правил, которые он считает лишними, ненужными: «Вам надо – вы и контролируйте».
И Дед Мороз, который не дарит подарки «плохим мальчикам», – плохой способ спровоцировать «хорошее поведение».
Непедагогическая поэма
За всеми своими переживаниями под общим названием «Ах, как мне тяжело с ними двумя» я совсем забыла, как тяжело им. И сейчас мое сердце обливается кровью, и я с головой окунаюсь в осознание, что я обыкновенная гадкая мать, у которой вырастут обездоленные дети, похожие на меня саму, особенно по части вечной нехватки тепла.
Я всегда радовалась, что Ася идет в садик практически добровольно, а иногда даже с желанием. Спокойно целует меня и бежит к детям. Можно сказать, вприпрыжку. А сегодня, уже переодевшись в красивые наряды, на которых она давно настаивала, а я только вот погладила, – вдруг разрыдалась. Горестно. С соплями, грудными всхлипами и размазыванием жидкостей по лицу и кофте. И говорит: «Я хочу к тебе!» И плачет. А я стою перед ней и нич-че не могу сделать. Ступор. Голова болит, глаза слипаются, все мысли уже дома. Я же уже в двух шагах от чашки кофе, от тех единственных спокойных сорока минут в день, когда я тет-а-тет с собой и книжечкой. Я могла обнять ее, сказать, что вечером мы сделаем то-то и то-то, пообещать всяких радостей жизни. И не сделала. Просто пнула в сторону воспитателя.
Пришла домой, выпила свой долбаный кофе, стала собираться – нашла в сумке изрядно завядший букет – ромашки, кленовые листья и еще какая-то пушистая ветка. Вспомнила, как я вчера видела, что Ася гуляет по площадке в садике, крепко зажав его в руке. Букет ей явно мешает играть, но она его не выпускает. Потому что это – мне. Мы потом с ней долго еще гуляли, и я неоднократно порывалась его выбросить, а она мне не позволяла.
Еще вспомнила, как я заставила ее вчера съесть последнюю ложку молочного супа, потому что пастеризованное молоко ей нельзя, а за деревенским мне пришлось далеко ходить. Что ж добру пропадать! И я заставила ее съесть все! А она чуть не подавилась.
Вспомнила, как она вчера вечером впервые сделала то, чего я добивалась от нее последние три года, – сама оделась в пижаму и расстелила постель. Причем ей пришлось для этого разложить тяжеленую деревянную кровать. Я прибежала и ору: «Да как же вы сами это смогли?» На что Гас мрачно замечает: «Это она сама». И эти аккуратно развешенные вещи на маленьком стульчике – майка, штаны и домашние носки. Висят кривенько, немым укором.
Еще я подписывала вчера альбомы, краски, расческу в садик, и она радовалась и говорила: «Пиши крупно – АСЯ, чтоб сразу видно!»
А ночью, обняв меня, спрашивала:
– Олег мой дедушка?
– Да.
– Родной?
При всем моем знаменитом несчастном детстве я никогда не подозревала, что дедушки могут быть неродными. И говорю:
– Конечно! Какой же еще!
– Ну, разные бывают.
Не думаю, что моего горестного раскаяния хватит надолго. Ну приду я за ней в садик, ну скажу: «Дочка, что ты хочешь, то и будем делать!» А она мне: «Тогда будем рисовать красками на больших листах!» А я ей: «Ой, нет, только не сегодня». И все.
Она, когда плачет, у нее, как у всех настоящих блондинок, мгновенно краснеет кончик и крылья носа, и даже глядя на это, я ее не обняла.
Как часто мне было нужно, чтоб меня просто утешили. И как часто никто не мог вовремя сказать даже формальное, типа, «ну-ну, все пройдет». И как я от этого окаменевала. А сама ребенка не могу вовремя обнять.
Все, что я в состоянии им сейчас дать, умещается в тарелке с борщом. Да, у меня состояние! И Гас мне вчера, кстати, указал:
– То орешь «видеть вас не могу», а то обниматься лезешь!
Светлана Комиссарук
Маму любят любой просто потому, что она мама, для ребенка – самый главный человек на свете сейчас и навсегда. Никто не может ее заменить. Звание мамы не надо заслуживать, оно дается самой природой. И важность материнской роли нужно подчеркивать всем, кто рядом.
Мамино чувство вины и страх не соответствовать – это плохо не только для мам, но и для детей. Неуверенность матери ребенок всегда хорошо чувствует. Вина и неумение сказать «нет» в отношениях с детьми – это зазоры в границах, и дети в них легко проникают и используют, чтобы манипулировать.
Границы необходимы, но не жесткие, скорее в виде мягких, защищающих заборчиков. Объясню на примере. Если дать ребенку мяч и позволить ему играть на крыше многоэтажного дома, он поймет, что можно упасть, и испугается. Значит, нужны границы, чтобы он чувствовал себя защищенным. Если по периметру поставить бетонные бордюры, это все еще будет опасно, можно лоб расшибить. Со стеклянными стенами тоже некомфортно играть, их не видно и непонятно, защитят ли они. Продолжая метафору: спокойно и безопасно, только если границы между «можно» и «нельзя» устойчивые, но мягкие. Тот же бетон, но обшитый слоем подушек. О него не поранишься, но защищает он надежно!
Вряд ли есть мамы, которые сразу уверены в себе. Женщины с опаской примеряют на себя эту колоссальную роль. Роль, которая романтизирована и поэтизирована. Действительно, материнство – это принятие решений, которые могут стоить жизни и смерти. И это довольно страшно. Но только мама может нащупать необходимые условия, в которых ее ребенку безопасно. И откладывать это нельзя, нужно строить отношения, в которых есть твердое (но не жесткое, ранящее) «нельзя».