неужели
мы обзавелись друзьями?
Откуда?
У нас есть двоюродные братья и сестры,
которые нас терпят,
и родная сестра,
которая иногда с нами возится.
Но друзья…
Откуда им было взяться?
Случайно коснуться
Мы с Типпи стоим у шкафчика,
ищем учебник,
когда возле нас останавливается
толстая девица.
Она смотрит в пол.
– Мы мешаем? – спрашивает Типпи.
Девица бледнеет.
– Нет. Мой шкафчик рядом с вашим.
Не торопитесь, – шепчет она.
– Тут полно места, – замечает Типпи,
перенося вес своего тела
в мою сторону.
Девица мотает головой
и немного пятится.
О…
Все ясно. Она же боится подходить к нам
вплотную.
Боится, что если протянет руку
за нужным учебником,
то может случайно
коснуться нас.
Приглашение
– А вы идете после уроков на
самоподготовку? –
спрашивает Ясмин.
Мы даже не знаем, что это
за самоподготовка такая.
– Клево. Тогда айда с нами в церковь.
– В церковь? – переспрашивает Типпи. –
Ну нет. Это не наша тема.
Джон ухмыляется.
– Вы сначала попробуйте,
а потом уж откажетесь.
Вдруг мы вас обратим
в свою веру.
Крещение
Когда нам было четыре месяца,
мама отвезла нас к священнику,
который при виде нас сглотнул
и сказал:
«Мне… надо… э-э…
спросить у старших,
можно ли крестить их по отдельности».
С тех пор мама
в церковь ни ногой.
И мы тоже.
До сегодняшнего дня.
Церковь – это прекрасные руины
Просто груда камней,
разбросанных по участку,
точно детские кубики,
а неподалеку от разрушенной башни
валяется колокол.
Чтобы попасть сюда,
мы прокрались
за зданием лаборатории,
по изломанным тропкам и
через лес
мошкары и колючих кустов.
Церковь стоит на берегу
пруда, заросшего кувшинками.
В таких местах должны
скрываться феи
или серийные маньяки,
но Ясмин говорит:
– Не бойтесь,
нас не убьют.
Мы ходим сюда много лет.
Про это место никто
и не знает.
– Зато можно убиваться сигаретами, –
говорит Джон
и с таким смаком
затягивается,
словно вдыхает не дым,
а чистое золото.
И скоро они оба уже дымят вовсю,
как заправские курильщики.
Ясмин выдыхает в небо облачко дыма
и передает мне сигарету.
Я мотаю головой, но Типпи
тут же хватает тлеющую раковую палочку
и огромными глотками
вдыхает
табак и смолу.
Потом замирает и кашляет
сильно,
чуть не до рвоты.
Ясмин смеется.
Джон чешет голову.
А я ласково хлопаю сестру
по спине,
хотя на самом деле мне хочется,
чтобы она задохнулась.
Кофе и сигареты
Я любитель травок и мятного чая.
Типпи пьет угольно-черный кофе.
За день может выдуть пять чашек –
и меня не спросит.
Кофеин носится по ее телу, как сумасшедший,
а последнее время
и по моему телу тоже.
Началось все с жиденького кофе с молоком
по утрам,
чтобы проснуться.
Потом она стала выпивать чашечку за обедом
и еще одну чуть позже…
Оглянуться мы не успели,
как Типпи подсела на эту дрянь.
И хотя я знаю,
что от одной затяжки еще никто не умирал,
Типпи я тоже знаю.
Возможно
– Как прошел день? – спрашивает
миссис Джеймс,
когда мы приходим
в ее кабинет
для разбора полетов.
– Как думаете,
будет вам хорошо
в «Хорнбиконе»?
– Хорошо? – переспрашивает Типпи,
склонив голову набок,
словно впервые слышит это слово,
словно ей требуется перевод.
– Ну да, хорошо, – кивает директриса,
всплескивая руками. – Вам тут нравится?
Вы остаетесь?
Типпи смотрит на меня,
и я улыбаюсь.
– Возможно, – говорит она, а затем
повторяет:
– Возможно.
Ожидание
Все остальные дети
давно разъехались по домам,
Ясмин тоже ушла,
пообещав встретить нас завтра с утра
в комнате отдыха,
а мы все ждем.
Только после четырех
из-за поворота появляется папина машина.
Она резко тормозит и вспрыгивает
на тротуар.
Мы выбираемся из укромных зарослей,
но за рулем видим вовсе не папу.
Слава богу!
Он развалился на переднем сиденье,
багровый,
как маринованная свекла.
А за рулем бабуля.
– Надрался? – спрашивает Типпи,
залезая в машину.
– В хлам! – восклицает бабуля
и пыряет отца в бок накладными когтями,
зачем-то включая дворники –
хотя дождя нет.
– Вчера ходил на собеседование,
а сегодня
узнал, что на работу его не берут, –
говорит бабуля,
как будто это оправдание,
как будто папа заслуживает сочувствия,
как будто ему все еще нужен повод,
чтобы напиться.
Мы с Типпи елозим на месте,
так хочется рассказать кому-нибудь
про наш первый день:
может, было не супер,
зато никто не обозвал нас исчадием ада
и не спросил, сколько у нас влагалищ.
Но мы сидим молча.
Если папа проснется,
то начнет нести такую пургу,
что хоть уши затыкай.
И никто,
никто
этого не хочет.
Другие причины
Бабуля укладывает папу спать,
включает ТВ
и устраивается на диване.
Там она просидит весь вечер –
есть из чего выбрать,
ведь она записала кучу передач.
Дракон у себя в комнате,
смотрится в зеркало,
нацепив трико и пуанты.
Она приседает и прыгает,
ее тело – фонтан.
– Да он теперь всегда в зюзю, –
говорит она,
замерев на секунду,
чтобы глотнуть воды.
Это точно.
Но тут ничего не поделать,
только
стараться быть идеальными
и надеяться,
что это поможет,
что папа будет счастлив
и трезв…
Чего никогда не бывало.
– Ну?.. – говорит Дракон. –
Как прошло?
– Отлично! – выдыхаю я наконец.
Мы с Типпи плюхаемся
на Драконову кровать,
хотя – по идее –
должны бы готовить ужин.
– Решено: мы остаемся, – говорит Типпи,
а я киваю.
В голову сразу лезут мысли
о Джоне –
так и вижу
его ореховые глаза
и руки, испещренные звездами.
Прогоняю его,
этого парня,
с которым только познакомилась,
которого я почти не знаю,
ведь нельзя,
чтобы он был единственной причиной,
по которой мне нравится школа.
Мне срочно нужны другие причины.
Мне нужны еще причины,
не то
я сойду с ума
от влечения.
Никто и не вспомнил
На ужин едим печеную картошку.
Хрустящую кожицу и пушистую мякоть
топим
в соусе из сливочного масла, сыра и тунца.
Мама спросила про школу,
но лицо у нее не такое заинтересованное,
как мы ждали – или надеялись.
Ест она медленно,
разглядывает пузырьки,
что на цыпочках поднимаются
на поверхность
ее минеральной воды,
а папа лежит в кровати,
прованивая белое постельное белье,
отсыпаясь
после виски.
Никто и не вспоминает
про лишнюю картофелину,
остывающую в духовке.
Никто не говорит о том,
что из коридора
несет блевотиной.
Мы беседуем тихо,
с набитыми ртами,
и надеемся,
что завтра все будет
иначе.
Об эгоизме
– Давай-ка обсудим наш визит в церковь, –
говорю,
когда мы с Типпи
укладываемся в кровать.
– Ты из-за сигареты расстроилась?
Господи, Грейс! –
Она вздыхает,
и на секунду
я себя ощущаю ребенком
по сравнению с ней.
– Могла хотя бы спросить.
Нет нужны говорить ей,
что наше дурацкое тело
не расцепилось, как ему было положено,
и если умрет Типпи,
умру и я.
– Извини, – говорит она. –
Можно мне курить?
Я отворачиваю голову
и все тело, насколько это возможно,
к стене.
Что за вопрос.
Если уж Типпи что-нибудь взъелось,
она это получит,
даром что тело
принадлежит нам обеим.
Мне положено злиться,
но я лишь чувствую
зависть:
вот бы и я
иногда
могла быть такой эгоисткой.
Голышом
Я мою голову
и на минутку
оставляю на секущихся кончиках
кондиционер для волос.
Тем временем Типпи
шоркает тело мочалкой
с лавандовым гелем.
Я слегка отстраняюсь
от резкого запаха и мыльных брызг,
затем моюсь
свежим куском миндального мыла.
– А вам не странно видеть друг друга
голышом? –
спросила нас двенадцатилетняя Хелен,
наша кузина,
на прошлый День благодарения,
прямо за праздничным столом,
отчего наша бабуля
едва не подавилась картошкой.
Мы с Типпи пожали плечами,
и все стали ждать
ответа,
делая вид, что не ждут.
Наконец Типпи сказала:
– Когда делишь с сестрой всю жизнь,
ее голая грудь –
это не то,
чему придаешь значение.
Первый обморок
Мы второпях собираемся,
чистим зубы,
я – правой рукой, Типпи – левой,
свободными руками
точно крюками
обвив друг друга за талии.