а мы с Типпи уже ковыляем
к Институту Стивенса,
что расположен в самой высокой точке
Хобокена.
Отсюда можно увидеть Нью-Йорк
и реку
и своими глазами убедиться,
как прочно стоят на ногах
эти небоскребы.
Здесь все по-прежнему:
Эмпайр-стейт-билдинг стремится к небу,
а пирс Челси уже открыт,
и гольфисты
швыряют мячики в сетку,
которая мешает им свалиться в Гудзон
и опуститься
на самое,
самое
дно.
– Наверное, ураган передумал
заглядывать в Нью-Йорк, –
говорит Типпи. –
Я его понимаю.
Город – отстой.
Она отворачивается
и идет вниз по холму,
увлекая меня за собой
к дому и завтраку.
Ураганные яблоки
Обещанный ураган
причинил нам единственный ущерб:
сорвал с яблони тонну спелых яблок.
Теперь они лежат в траве,
как забытые всеми бильярдные шары
на зеленом сукне.
Я уже несколько дней
пыталась сбивать их шваброй
и футбольным мячом –
особенно манили крупные,
красные,
жирные
на самом верху.
Типпи не помогала.
Она ненавидит печь и знает, что именно этим
мы все и займемся,
если я сшибу хоть несколько штук.
Она пыхтела, зевала и ныла:
– Пойдем домой, Грейс!
В итоге мы и пошли.
А теперь все яблоки немного помяты
и повреждены,
но для пирога сгодятся.
Типпи говорит:
– Ты же знаешь, что мы можем купить
пирог в магазине?
И сэкономить кучу времени?
Но дело-то не в этом.
Я хочу услышать тонкий чистый хруст
острого ножа, разрезающего яблочную мякоть.
Я хочу раскатать тесто и накрыть им начинку,
как уютным одеялом.
Я хочу следить за временем, то и дело
заглядывать в духовку
и переживать, что получится.
– Хотя бы притворись, что тебе это
по душе, – говорю,
а Типпи фыркает:
– Да без проблем…
Вранье.
Что-что, а притворяться она никогда
не умела.
Пирог
Дракон проводит выходной в балетной
студии.
Мама уходит на работу.
Бабуля отправляется на встречу с подружкой,
а папа просто исчезает.
Мы вдвоем,
и делать нам нечего.
Поэтому.
Очень неохотно
Типпи делает слоеное тесто,
а я чищу и режу яблоки.
Вместе мы печем пирог,
обильно посыпав его корицей и сахаром.
Такой ни в одном магазине
не купишь.
Попробовав,
Типпи немного уступает:
– Хорош, – говорит.
Заливает его сливками
и делает фотку,
чтобы запостить ее онлайн
и всем показать,
что мы сделали
из обломков кораблекрушения.
Типпи смотрит то в свою вылизанную
дочиста тарелку,
то в телефон. Он коротко вибрирует.
– Яс заценила пирог, –
говорит.
Снова вибрация.
– Джон тоже.
– Круто, – отвечаю я
и беру себе еще кусочек,
гадая,
чем же я занималась,
когда Типпи их френдила.
Красивые
Джон о чем-то секретничает с Ясмин
и не видит, как мы с Типпи
входим в комнату отдыха
и присаживаемся за фортепиано
на хлипкий табурет.
Я допиваю остатки
зеленого смузи,
и хлюпанье соломинки
почти заглушает слова Джона.
Но не совсем.
– Ужасно стремно, конечно. Такая красота
зря пропадает.
Ясмин поднимает голову,
видит нас
и заливается краской от ключиц до кончиков
ушей,
усыпанных пирсингом.
Понятно, о ком они говорят…
Типпи вскакивает, увлекая меня за собой,
пинает табурет и орет:
– Зря пропадаем?!. Это мы-то?!
Ярость кипит в наших венах,
во всем теле пульсирует гнев.
Джон тоже встает,
пытается взять меня за руку,
но я отдергиваю ее и сверлю его злобным
взглядом:
слабо повторить?
или отмазаться,
оправдаться
словами, которые
причиняют не меньше боли?
– Я не…
Я не то имел в виду… –
Голос у него тихий,
взгляд – уверенный и открытый.
– Я только хотел сказать,
что вы красивые.
Вот и все.
Мне хочется ему верить,
поговорить с ним,
дать досказать,
но Типпи
тащит меня прочь
по коридору
в класс.
И меня это бесит.
Бесит прятаться
от тех, с кем мне обычно
спокойно.
– Я думала, они другие,
а они такие же бестолочи,
как и все остальные, – говорит Типпи.
Я молчу.
В голове стучится
только одно слово:
«красивые»,
и молчать – это максимум,
на что я способна,
чтобы не расплакаться от счастья.
Объяснение Ясмин
Мы не сплетничали,
а обсуждали,
как это круто – что вы учитесь с нами
в «Хорнбиконе».
И мы не хотим, чтобы вы были другими,
просто говорили, какие вы классные. Правда.
Бросьте, мы бы не стали с вами тусоваться,
если бы вы нам не нравились,
мы ненавидим почти всех, кто тут есть,
кроме вас,
а это, блин, уже практически чудо.
Так что хватит дуться,
пошли лучше в церковь
курить.
Извинение Джона
Ясмин объяснила, что обидного было в моих
словах.
Клянусь, это я все говорил, а не она.
Но вы меня простите, пожалуйста,
если я ляпнул фигню, от которой вам грустно,
даже пусть самую малость.
Я не хотел вас обидеть.
Вы обе просто супер.
Я знаю, как прозвучали мои слова.
И хочу с вами дружить.
Поэтому простите меня.
Позвольте загладить вину.
Потому что пропадаю здесь
только я.
Но я сказал правду:
вы очень красивые.
Вы ведь и сами это знаете,
да?
Наказание
Мы с Типпи
работаем на уроках вдвоем,
держась подальше от всех остальных,
включая Ясмин и Джона.
На переменках
мы не суемся в комнату отдыха
и бродим по школьной территории
в поисках безлюдных углов.
За обедом
мы с боем забираем еду
и выносим ее во двор,
где садимся на лавку
и наблюдаем за серыми белками,
что скачут вверх-вниз по каштанам.
Во время самоподготовки
мы не идем в церковь.
Я провожу эти часы,
рисуя на пальцах синие звездочки,
а Типпи наводит порядок
в рюкзаке.
В рекреациях
между уроками
Джон пытается со мной поговорить,
хватает меня за руку
и виновато шепчет.
Ясмин шлет Типпи
штук сто СМС.
Но мы не сдаемся.
Мы злимся на них до последнего,
пока не становится ясно,
что таким поведением наказываем
не только их.
В небо
В любительской постановке «Лебединого
озера»
Дракон будет танцевать Лебедя,
одетая сперва в многослойный наряд
из белого фатина,
пышный как круассан,
а потом
с головы
до
ног
в черные рюши и перья
цвета воронова крыла.
В театре
мы сидим в последнем ряду,
чтобы никто на нас не глазел.
Я зачарована
ее ножками
в черных пуантах:
кажется,
они вообще
не касаются пола.
Я зачарована ее руками и ногами
и тем, как легко она кружит
и взмывает в воздух –
никакой она не топочущий Дракон,
а стрекоза,
бабочка,
пчелка.
Я в потрясении
и совсем капельку
завидую,
потому что до «Лебединого озера»
понятия не имела,
на что способны обычные люди,
если долго-долго
тренироваться –
я и не знала, что обычные люди
умеют летать.
Прожекторы погасли
После выступления
Дракон позирует фотографам,
а гордые родители
толпятся вокруг
и щелкают детей
на телефоны.
Но мама с папой исчезли.
– Куда они подевались? – спросила я Типпи.
– Папе понадобилось к машине.
Мы начинаем проталкиваться к сцене,
но добираемся слишком поздно:
толпа расходится.
Прожекторы погасли.
Худая
В закусочной «Малибу» на Вашингтон-стрит,
куда мы всей семьей идем отмечать
выступление Дракона,
она говорит:
– Вот бы танцевать «Ромео и Джульетту»
с Нуриевым!
– А кто это? – спрашиваю я.
Все набрасываются на полную миску начос.
– Да никто… Нуриев давно умер,
и потанцевать с ним не получится.
Но он был самый великий из всех.
Дракон грызет, словно мышка,
краешек тако,
и я вдруг замечаю,
как исхудали ее пальцы –
они словно узловатые прутики.
– Ты такая худая, – говорю
и беру ее за запястье.
Большой и указательный пальцы
смыкаются
слишком легко.
Мама заказывает еще содовой,
папа – еще пива.
Типпи ест свой тако.
– Знаю, – говорит Дракон
и краснеет,
как будто ей сделали
приятнейший комплимент.
Шутка
Дракон учит нас пяти основным позициям,
разрешая опираться на стулья,
но то и дело похлопывая нас линейкой
по сутулым спинам
и опущенным подбородкам.
Мы с Типпи, конечно,
так себе балерины,
и дисциплина у нас хромает,
поэтому очень скоро
мы валимся на кровать от смеха.
Типпи все хохочет
и хохочет,
а потом вдруг замечает,
что я не смеюсь,
что я и дышать-то толком не могу,