а из комнаты словно бы разом высосали весь
кислород.
Дракон с визгом бросается к нам.
Когда прибегают мама и папа,
Типпи тоже еле дышит.
Я поднимаю ее с пола.
И мы встаем навстречу родителям.
– Это была шутка, – говорю. – Все хорошо.
Мы пошутили.
Дракон щурится.
Мама с папой хмурят лоб.
Но почему-то все
решают мне поверить.
Все, кроме Типпи.
Октябрь
Победа
Миссис Бьюкенен учит весь класс играть в бадминтон,
и вместо того чтобы просто смотреть,
мы присоединяемся к игре.
Хотя воланчик легкий
и нам с Типпи выдали по ракетке,
мы не в состоянии одержать победу
даже над одним игроком,
даже когда этот игрок – Джон,
даже когда он не сразу бросается за воланом.
Казалось бы, ну чего ему стоит поддаться?
Смилостивиться над нами,
величественно и благосклонно
позволить воланчику
просто упасть на поле
пару раз.
Но жалость ему не знакома.
Наверное, мы должны обидеться,
почувствовать себя неудачниками.
И все же осознание, что мы проиграли
заслуженно,
что Джону плевать, как мы это воспримем, –
уже само по себе как победа.
После бадминтона
Радость довольно быстро улетучивается:
мы с Типпи еще долго
сидим на унитазе и
пытаемся отдышаться.
– Все-таки надо полегче, –
говорю я.
– Это точно, – кивает Типпи.
Ну надо же, в кои-то веки
со мной согласилась.
Примирение
Мы с Типпи приходим в церковь
с пачкой чипсов
для наших друзей.
– Ну что, мир? – спрашивает Ясмин.
– Угу, – неохотно кивает Типпи.
Я улыбаюсь.
И Джон улыбается мне в ответ.
– Вас как будто целую вечность не было, –
говорит.
– Да, – говорю, – но теперь мы здесь.
Обычный
– А почему ты не тусуешься со спортсменами
или неформалами,
или ботаниками – ну хоть с кем-нибудь? –
спрашиваю Джона.
– Я на стипендии, Грейс.
Уж ты-то понимаешь, что это значит.
Мы для них слишком обычные.
– Издеваешься?
Ты – обычный.
И это прекрасно.
А я только мечтаю стать обычной.
Это моя цель.
Он качает головой
и берет меня за руку,
поглаживает мой большой палец,
отчего все сосуды в моем сердце
вспыхивают огнем.
– Здесь обычность – это позор, – говорит
он. –
В глубине души
все хотят
быть звездами,
а нормальным и обычным
ничего хорошего не светит.
Но они все не правы.
Нормальность – это святой Грааль,
и лишь те, кто ее лишен,
умеют ее ценить.
Я только о ней и мечтаю,
и я бы не глядя променяла на нее
странность, фриковость
и обалденность.
– А я люблю твою нормальность, –
говорю я,
и щеки тут же вспыхивают –
ведь я же чуть
не выдала самое сокровенное.
Он наблюдает за мной.
Потом говорит:
– Знаю.
Чтение
Джон дает мне почитать все полюбившиеся
книги –
толстенные талмуды
с загнутыми страничками,
ломаными и выгоревшими на солнце
корешками.
Иногда я читаю, как он:
долго-долго вгрызаюсь в «Гроздья гнева»,
а потом замечаю загнутый уголок
и останавливаюсь,
чтобы перенять его ритм чтения,
почувствовать,
как он листал эти страницы,
увидеть эти слова его глазами,
заметить незримый контур
его мыслей.
Посмотреть фильм втайне от сестры
я не могу.
Даже в наушниках
я знаю:
Типпи слышит тихое дребезжание
моей музыки.
А вот во время чтения
я совершенно одна.
В мои мысли
никто не может проникнуть.
Когда я читаю
«Невыносимую легкость бытия»,
то переношусь
из Хобокена
в Прагу Милана Кундеры
и наблюдаю,
как обольстительная Сабина
в одном котелке
открывает любовнику дверь своей студии.
Я одна в «Орландо» Вирджинии Вулф,
в покоях Орландо,
где она просыпается женщиной,
прожив всю жизнь
красивым мужчиной.
Однако –
вот чудо –
зная, что Джон тоже читал эти строки,
тоже глотал эти слова,
которыми я упиваюсь,
я чувствую,
что пробую на вкус
и его самого.
Диета
Я отбиваю цыпленка,
панирую, как шницель,
и обжариваю в раскаленном подсолнечном
масле,
пока он не начинает шипеть и скворчать
на сковородке.
Однако Дракон
соглашается взять в рот лишь
пару ломтиков огурца из салата
без заправки.
Она грызет их,
словно крольчонок,
а все остальное сдвигает на край тарелки.
Я опускаю вилку.
– Ты разве не любишь шницель?
Мама поднимает голову и говорит:
– Надо поесть, зайчик, –
но голос у нее слишком усталый и
на Дракона не действует.
Дракон мотает головой.
– Я в обед ужасно объелась, –
говорит она с такой широкой улыбкой,
что сразу понятно: врет.
Наш вклад
В балетной студии Дракона
планируют шестинедельную поездку в Россию,
но она не сможет поехать:
мама с папой все деньги тратят на наших
врачей и самую лучшую медицинскую
страховку,
чтобы мы
не откинули
концы.
– Это папа виноват, – говорит Типпи. –
Пропивает все деньги.
Но нельзя же думать,
что дело только в этом.
Мы тоже недешево обходимся
и должны понимать,
чем вынуждена жертвовать наша родная
сестра.
– Ты знаешь, как мы можем помочь, –
говорю я Типпи,
но она
только отмахивается.
Мы и раньше это обсуждали:
всегда можно пойти на ТВ.
Но мы решили,
что не станем,
что нельзя впускать в нашу жизнь чужих
людей.
Только любимых
можно.
– Ну уж нет, – бурчит Типпи, –
ни за какие коврижки.
Когда я затаскиваю ее в комнату Дракона,
наша сестренка делает вид,
что ей плевать,
что она не мечтает о России, Большом театре
и вообще ничего для себя не хочет.
– Поеду в другой раз, – говорит она
и заводит ногу за спину,
опираясь на стол, как на балетный станок,
и выгибаясь
в безупречный полумесяц.
Я чуть не плачу,
а Типпи отворачивается
и бормочет себе под нос:
– На ТВ я ни ногой.
Тощая
– Ты сидишь на диете? –
спрашивает мама
на следующий вечер,
открывая банку лосося
и легонько щипая
Типпи за руку.
Та отстраняется.
– Ох уж эти девочки,
только о фигуре и думают, –
ворчит папа.
Сегодня он не пил.
Вместо этого
он ездил в Нью-Йорк
и потому снова пахнет чистотой:
опилками и влажными салфетками.
Но все равно его голос
колется.
– Надо съездить к доктору Деррику, –
говорит мама.
Она кладет лосось
на ломти цельнозернового хлеба
и выдавливает сверху
майонез.
Я смотрю на Типпи.
Она в самом деле
похудела,
а я и не замечала.
Бред какой-то.
Это ведь я
любительница морковки
и травяных настоев.
– Может, нам в самом деле
не помешает врач, –
говорит Типпи, и я напрягаюсь.
– Конечно, записывайтесь на прием, –
говорит папа
и демонстративно
уходит из комнаты,
оставляя за собой
тяжелый серый воздух.
– В этом нет никакой нужды, –
говорю. – Я отлично себя чувствую.
Ты разве нет?
Типпи замирает
и откусывает свою половинку
сэндвича.
– Обычно да, – шепотом
отвечает она. –
Но не всегда. И ты тоже.
В поисках веревки
Папа покупает кормушку для птиц
и наполняет ее зерном.
Потом долго роется
в ящике со всякой мелочью
в поисках веревки,
но не находит.
Громко топая,
спускается в подвал
и возвращается с пустыми руками.
Чем дольше он ищет веревку,
тем тяжелее его шаги
и отрывистей дыхание.
– Давай ему поможем, – говорю.
Типпи мотает головой.
– Он не ребенок,
пусть сам разбирается
со своими чувствами.
Как будто она до сих пор не знает,
что за папины чувства
всегда отвечает
кто-то другой.
Какой он с другими
До прихода зимы
с ее оскаленными ледяными зубами
и морозным дыханием
папа разводит огонь в гриле,
и мы приглашаем всю родню
на сосиски и подпаленную кукурузу.
– Папа у вас просто умора, –
говорит наша кузина Ханна,
глядя на нашего отца
и хихикая.
Он исполняет танец Бейонсе,
виляет задом,
крутит руками
и висит на маме,
как на шесте.
– Он не всегда такой, – говорю я сестренке.
– Серьезно? – спрашивает та.
– Серьезно, – отвечает Типпи.
Наша кузина хмурится
и качает головой,
ни капельки нам не веря.
Отеки
В понедельник утром
мы с Типпи сидим
за столом в комнате отдыха
и смотрим,
как Ясмин с Джоном
скатывают нашу домашку
по истории.
Типпи поднимает ногу
и вытягивает носок.
– Какая-то у меня толстая лодыжка, –
замечает она. – К чему бы это?
Ясмин вскидывает голову
и тычет ее ногу шариковой ручкой.
– Залетела, небось, – ухмыляется.
Я смеюсь и вслед за сестрой поднимаю ногу,