вытягиваю носок.
Моя лодыжка
тоже не так стройна,
как раньше.
Ну что за напасть!
Сиамским близнецам –
еще и толстые ноги?!
Когда не вместе
Мы с Джоном обменялись
номерами мобильных.
Он у меня
в избранных.
Когда мы на разных уроках,
я весь час просиживаю
с телефоном под партой,
шлю ему сообщения
и жду ответа.
Типпи закатывает глаза.
– Если что – списать не дам, –
говорит.
Но мне плевать.
От Джона пришло новое сообщение.
Переписка
Слу, а что означают твои татухи???
Ничего
Не может такого быть
Может
Не может
Мб я просто люблю звезды,
мб я такой банальный.
Неправда!
Правда
Колись!!!
Они мне напоминают,
что Вселенная больше,
чем я
Чем ты?
Чем все, что мы считаем
важным
Мне тоже нужны такие звезды
Полюбому
На трибунах
Все играют в баскетбол,
а мы сидим на трибунах,
я с книгой,
Типпи – в наушниках.
Марго Гласс тоже сегодня
не занимается,
а сидит рядом с нами
на деревянной скамье.
– Месячные, – поясняет она,
доставая липкий блеск
и размазывая его
по пухлым розовым губам.
– «Тик-так»?
Марго протягивает прозрачную коробочку,
полную крошечных белых капсул.
Одноклассники еще ничем нас не угощали,
кроме презрения,
поэтому я удивлена,
что Марго вообще с нами заговорила.
– Ага, – киваю,
и она вытряхивает
четыре конфетки
в мою ладонь.
– Я вчера говорила своим подружкам,
как мне жаль тебя и твою сестру, – лепечет
Марго. –
Я очень дорожу своим личным пространством.
Это ужасно,
оказаться в такой западне на всю жизнь.
Марго открывает рот
и закидывает туда «тик-так».
– Нас это не беспокоит, – отвечаю.
Марго Гласс почти улыбается.
Ее губы и глаза
тверды и беспощадны.
Я сжимаю в ладошке
горошки
«тик-така»,
и постепенно
сладкая мятная глазурь начинает таять
в моем кулаке.
Только не при нас
Лужайка перед домом Джона
завалена пустыми пивными банками,
к забору цепью прикован
ржавый велик с лысыми покрышками.
На окнах дома
решетки,
а стекло входной двери
разукрашено зеленым граффити.
Когда он открывает ее,
на нас бросается веселая немецкая овчарка
и лижет нам руки.
– Фу! – говорит Джон псу
и отводит его в сторонку.
Дом пропах табачным дымом.
Раковина завалена грязной посудой.
Телевизор работает, хотя его никто
не смотрит.
Джон идет к холодильнику.
– Колы? – спрашивает он,
и я заливаюсь краской от стыда:
меньше всего на свете
мне хочется
пить или есть в этом доме.
Кто-то звонит в дверь.
– Ясмин пришла, – сообщает Джон
и бросается открывать.
Тут из ванны вываливается
мужик с седой бородой
и татуированной слезой под глазом.
– Обосраться! – говорит он,
роняя на кафельный пол зажженную
сигарету
и растаптывая ее в пыль каблуком сапога.
– Обосраться!!! – восклицает он снова,
а Типпи
ядовито-любезно ему отвечает:
– Только, пожалуйста, не при нас.
В комнате Джона
В спальне Джона пахнет грязным постельным
бельем
и лосьоном после бритья.
Стены заклеены портретами мертвых
писателей
и
эскизами татуировок.
– Извини, что нагрубила твоему отцу, –
говорит Типпи
и добавляет: – Хотя мне не очень-то
совестно.
Джон смеется.
– Кэл – мой отчим. Он клевый.
Он, по крайней мере, со мной.
А мать свалила.
Иногда он тоже бывает сволочью,
но зато он меня не бросает.
Платит за мой проезд и обеды,
если б не он,
я бы ходил в дерьмовую школу через дорогу
и черт знает чем бы занимался.
Кэл говорит,
что поживет со мной, пока я не поступлю
в универ,
а потом уедет в Колорадо.
Он любит снег.
Ясмин ложится на кровать Джона и что-то
напевает,
Типпи изучает его коллекцию DVD,
а я наблюдаю, как Джон
роется в груде мятого белья,
и жалею,
что не могу набраться храбрости и сказать,
как это ужасно –
что мать его бросила,
что он такого не заслужил
и
что
бросить
такого
сына –
самый глупый поступок
на свете.
Вреда не будет
На десятый день рождения
мама подарила мне
серебряную подвеску: кроличью лапку.
С тех пор я ношу ее, не снимая:
слежу, чтобы каждый день
талисман висел у меня на груди.
– А это что? – спрашивает Джон,
крутя подвеску в руках.
Его руки пахнут мылом.
– Талисман, – говорю.
Он подозрительно щурится
и садится поближе.
Типпи и Ясмин нас не слушают.
Они изучают меню пиццерии
и выбирают начинку.
– Ты чего, правда веришь в эту фигню?
Я опускаю глаза
и вдруг чувствую себя ребенком.
– Не знаю, – говорю, –
но вреда не будет, так?
– Не знаю, – тянет Джон,
отпуская кроличью лапку. –
Правда не знаю.
Ревность
Джон везет нас домой
на машине Кэла,
и мне приходится очень постараться,
чтобы не дуться на Типпи
за то, что она – слева
и может сидеть рядом с Джоном целых
пятнадцать минут.
Ожидание
Папа лежит на диване
один в темноте.
– Уже очень поздно, – он говорит.
– Извини, – отвечаем мы хором
и делаем шаг навстречу.
– Я волновался, – он говорит.
Темнота становится легче.
– Что ж, вы дома, – он говорит. –
Спокойной ночи.
И, не сказав больше ни слова,
уходит спать.
Только не это
Типпи вертится
в постели,
потом достает телефон,
и свет дисплея освещает ее лицо.
– О чем думаешь? – спрашиваю
и замираю
в ожидании
неизвестно чего.
Она поворачивает голову
ко мне
и смотрит точно таким же печальным
взглядом,
как у меня.
– Ох, Грейс, – выдыхает.
Она моргает
моими глазами
и закусывает
мои губы.
Мы так похожи,
что порой
я испытываю к ней отвращение.
Мне надоело
каждый день,
каждую минуту
смотреться в зеркало.
– Мы можем учиться в школе, – говорит
она. –
И работать, и водить машину, и плавать,
и ходить в походы.
Я отправлюсь за тобой хоть на край света,
Грейси.
Я готова на что угодно. Вот правда.
Понимаешь?
– Да, – говорю.
– Но нам нельзя влюбляться. Ты поняла?
– Да, – шепчу.
Только
поздно она
спохватилась.
Братья Банкеры
Сиамские близнецы,
которые первыми получили это название,
Чанг и Энг,
Левый и Правый
(я называю их братья Банкеры)
срослись в области грудной клетки:
их соединял толстый хрящ.
Для таких фриков, как мы,
они – пример для подражания.
Да, тоже уроды,
но они добились успеха,
после того как
при рождении
чудом избежали
смертного приговора короля Рамы.
Что бы там Типпи ни говорила
о любви,
у Чанга и Энга Банкеров
было две жены
и двадцать один ребенок
на двоих.
Они жили, любили, боролись
и умерли вместе.
Это дарит надежду
и заставляет гадать:
а нам что мешает
быть
как эти сиамцы?
Ассоциации
– Тебя что-то волнует, – замечает доктор
Мерфи.
Типпи слушает какой-то новый альбом
и отстукивает ритм ногой.
Эх, я бы куда охотнее
слушала музыку вместе с ней.
От доктора Мерфи никакого толку,
она лишь заставляет меня
чувствовать.
– Все хорошо, – говорю. –
Мне нравится в новой школе.
Брови доктора Мерфи
взлетают и падают, как качели.
Она откладывает блокнот
и карандаш.
– Давай поиграем в ассоциации.
Мы уже играли в эту игру.
Мы играли, и я всякий раз
лгала.
Ну, что можно сказать о человеке
по одному слову?
Как одно слово
может отразить
всю мою суть?
– Семья, – говорит она.
Семья:
мама, папа,
плохо, грусть,
боль, разлад,
пустота,
одиночество.
– Торт! – говорю я вслух и легонько хлопаю
в ладоши:
мол, до чего веселая игра!
Мол, я и не догадываюсь,
что она пытается
залезть мне в душу.
Доктор Мерфи говорит:
– Сестра.
Сестра:
здесь, сейчас,
одно целое, кровь,
кости, разлом,
обморок, падение,
смерть,
одиночество.
– Дракон, – отвечаю.
Доктор Мерфи шмыгает носом.
Непонятно: я прошла тест или нет?
Впрочем, какая разница.
Наше время истекло,
допрос закончился.
На сегодня.
Набережная
Мы с Типпи идем на восток
к набережной,
встречать маму с парома.
Пристань нынче совсем другая,
это раньше
здесь было полно рабочих и грузчиков.