– Победитель, владелец, тренер, жокей. Дерби, 1899.
И тот парень вообще без всякого труда прямо выпалил:
– Флаинг Фокс. Герцог Вестминстерский, Дж. Портер, М. Кэшюн. – Но добавил, что ставку не может припомнить.
– Ставка значения не имеет, юноша! – прокричал ведущий викторины. – Вы выиграли тысячу фунтов.
А потом того самого молоденького парнишку выволокли из кабины, все вопили, визжали, и вышла девушка, отдала чек, поцеловала его, парень вспыхнул, и было видно, что чек ему не понравился, он думал получить настоящие деньги, Говард выключил, и все вопли и крики погасли, как свет.
– Ну, – сказал он, – все равно кажется абсолютно неправильным, чтоб у такого молоденького мальчишки голова была битком набита скачками, когда он еще учится в школе. Куча бесполезной белиберды, вот что это такое.
– Не такой бесполезной, – вставила я. – Ведь она принесла ему тысячу штук, разве нет?
– Да, наверно, но нехорошо для молоденького мальчишки. Взрослый, конечно, другое дело. Взрослому не приходится делать дома уроки и прочее. Тысяча штук, – сказал Говард.
– Ты бы мог поучаствовать, если бы захотел, – сказала я. – Ты всегда говоришь, что мозги у тебя как раз подобного типа.
– Никогда даже близко не подойду, – сказал Говард. – Само собой разумеется, тут какое-то надувательство.
– Почему?
– Просто так, вот и все.
В иные моменты Говард бывал совсем безрассудным. Как вобьет в черепушку какую-то мысль, ее уж оттуда не вышибешь, даже если ему самому очевидно свое безрассудство. Поэтому я пошла собирать ужин, состоявший в тот вечер из готовых бобов с тостами. Можно было подумать, будто я сыта по горло готовыми бобами, целый день видя их в супермаркете. Однако это блюдо легко подавать, а в бобах целая куча питательных веществ. Мне хотелось хорошо кормить Говарда. Временами он был очень милым.
Глава 2
То, что я уже написала, а вы прочитали, на самом деле не входит в историю. История начинается примерно сейчас, значит, мне уже двадцать три, а Говарду в этой истории почти двадцать семь, так что можете нас представить обоих немножко постарше, чем в том самом последнем кусочке, когда мы сидели на коврике. На самом деле мы не слишком-то изменились, жизнь наша во многом текла точно так же, не считая того, что Говард больше полюбил читать, а порой ругал «Дейли уиндоу», называя половой тряпкой. Но мы ее все так же выписывали. И все так же смотрели ТВ. И работали там же, где раньше.
Как-то утром – на дворе стояло убогое осеннее утро – я была в супермаркете на Гастингс-роуд, заполняла, как всегда, полки, напевая про себя. Там было очень уютно, среди других девушек, одетых в синие комбинезоны КВС,[7] занятых легкой приятной работой, а вокруг расхаживали покупатели с проволочными корзинками, стрекотали счетные машинки в кассах, а торговые залы ярко раскрашены, кругом коробки, консервные банки со всякой всячиной. Очень слабо пахло беконом и сыром вперемешку с той штукой, которой все кругом опрыскивали, чтоб сладко пахло. Но Говард, у которого было несколько ужасающих выражений, говорил, будто пахнет, как в спальне у шлюхи. Не то чтоб он действительно знал, как там пахнет, он вообще был очень хорошим парнем, даже на военной службе. И совсем не так часто захаживал в супермаркет, обычно предпочитал встречать меня на улице, забирая домой в конце дня.
Ну и кто же явился в то утро, разыскивая меня, как не моя сестра Миртл. В жутком состоянии. Она была старше меня на три года, и у нее были такие волосы вишневого цвета, скопированные с наследницы Бобо Сигрист и зачесанные копной. Парикмахерша называла вишневый цвет волос Миртл махагоновым. Только вид у нее был больной и жуткий.
– Ох, вот ты где, – сказала она. – Слушай, я больше это терпеть не могу. Больше ни дня не останусь с ним в том самом доме. Пожалуйста, разреши мне прийти и немного пожить у тебя.
– Майкл, что ли? – спросила я. – Чего теперь стряслось?
– Ох, – сказала она, – я возражаю не против выпивки и не против ругани. Вчера вечером он попытался меня избить. А сегодня утром попробовал влепить затрещину перед уходом.
Ее муж, Майкл Сэдлер, работал в каком-то магазине, где продавались пишущие машинки и так называемые канцелярские принадлежности. Очень раздражительный, но симпатичный мужчина, причем он это знал.
– За что он хотел тебя избить?
– Говорит, не выносит мой вид и звук голоса.
Ну, Миртл была хорошенькой девочкой, хоть, может, и похуже меня, но, конечно, замужество ее заездило, губы обвисли, мешки под глазами. А насчет голоса я вполне могла понять. У Миртл был такой тонкий скрипучий голос, вечно вякавший вяк-вяк-вяк-вяк, и я видела, что любой был бы сытым по горло, живя с этим голосом рядом, только, кажется, это не оправдание для побоев.
– Куда он тебя ударил? Покажи.
Мы стояли как бы в закутке из сплошных банок с супом, главным образом «Восточноиндийский Суп-Карри» по сниженным ценам, вокруг никого, но Миртл сперва оглянулась в обе стороны, точно собралась улицу переходить, потом повернулась кругом, задрала снизу джемпер и показала спину. Виднелись отпечатки пальцев, наподобие синяка, сплошь синего и коричневого.
– Красота, – говорю я. Но ее объясненья меня не устроили. Наверняка было что-то еще, кроме вида и голоса. И я говорю: – Я не думаю, что ты мне правду сказала. Всю правду. – Прямо как в сцене ухаживания по ТВ. Видите ли, я знала Миртл. Знала, Миртл вполне может выкинуть какую-то пакость. Не то чтобы я ее целиком обвиняла, зная Майкла. Майкл с успехом толкал ее в руки другого мужчины, причем не однажды. Брак у них был ужасный.
Миртл немножечко надула губы. Они были у нее накрашены этой самой помадой «Голдеи Фрост».
– Ну, – сказала она, – он думает, я кручу с Чарли Эваисом.
– Разве ты с ним не крутишь?
– Ну, ничего тут такого не было. И, в любом случае, Майкл ведь сам шляется, правда? Да еще пьет. И ругается. – Она фыркнула, точно леди. В нашей семье никогда особенно не любили ругаться.
– И что ты хочешь сделать? – спросила я.
– Преподать ему урок, – сказала Миртл. – Пусть немножко попробует самостоятельно прокормиться и поухаживать за собой. К тому же я даже вполглаза не сплю. Пусть попробует сорвать свое гнусное настроение у кухонной плиты, скажем так. Я хочу прийти и немножко пожить у вас в свободной комнате. Только чтоб он не знал, ясно? Пускай побеспокоится. Вдобавок я не собираюсь терпеть, чтоб меня вот так били.
– Ты не можешь пойти и немножко пожить у мамы с папой, а?
– Я тебя умоляю. Ведь она начнет талдычить, мол, я тебе говорила, и нести всякую мутоту. – Были у Миртл такие выражения, которые употреблялись и в нашей школе. – Будет тайком злорадствовать, что у меня все наперекосяк, ей, в любом случае, никогда Майкл не нравился, и прочая мутота. – Она часто повторялась. – Пусть опомнится, вот и все. Пусть подергается. Вдобавок… – И она опять повторила, что бить себя не позволит. Бедная Миртл. У нее никогда не было особого здравого смысла. По-моему, она в самом деле думала, будто так привлекательна, будто Майкл ее в самом деле так любит, что ее отсутствие разорвет ему сердце, и, когда она снова вернется к нему, он просто взбесится, точно публика на викторине. Так или иначе, я говорю:
– Ладно, неси вещи в обеденный перерыв.
В обеденный перерыв мы шли домой и ели готовый обед, который я оставляла в духовке, типа запеканки или пирога с яйцами и с беконом. Я убегала в двенадцать тридцать, а Говард в час, так что все стояло на столе, когда он добирался в десять минут второго, а поскольку босс обычно ему разрешал отправляться домой в какой-нибудь подержанной машине с рекламой на дверцах, он мог подбрасывать меня назад в супермаркет где-нибудь в двадцать минут второго, немножечко поздно, но про это никто никогда ничего не сказал. Потом Говард возвращался домой, мыл посуду и в два был готов к возвращению в центр торговли подержанными автомобилями. Вечером мы пили чай – с пирогом, с кексом, с джемом, – а позже, как вы уже видели, ели что-нибудь жареное, вроде яичницы с беконом, сосисок или тостов с готовыми бобами. Вы, по крайней мере, видели, что ужин у меня был готов, а именно готовые бобы. В конце дня оба наши заведения закрывались в шесть. Говарду приходилось довольно проворно шагать к супермаркету, а у меня было время подкраситься и накинуть пальто, и мы шли домой, если вечер хороший, или садились в автобус. Не очень-то далеко, Оук-Кресит за Ю-Три-роуд, та за Уитгифт-роуд, а по другую сторону от Уитгифт-роуд шли все улицы с названиями в честь исторических битв, в том числе Гастингс-роуд. Потом переходишь Ватерлоо-стрит, оттуда идет Нейсби-роуд, а там пошли епископы, мы на третьем епископе. Так или иначе, я говорю:
– Ладно, неси вещи в обеденный перерыв.
– Благослови тебя Бог, малышка, – сказала она. – Всего несколько дней. И к тому же я плохо сплю.
Не пойму, почему она думала, будто в нашем доме ей удастся хоть чуточку лучше поспать, чем у себя в квартире на другом конце города, так как Говард порой мог поднять по ночам сильный шум, точно уж на весь дом; он не столько храпел, сколько во сне стонал и выкрикивал всякие вещи. А иногда и ходил во сне, я не смела будить его, это опасно. Так или иначе, пусть сам о себе позаботится, правда? Меня Говард на самом деле не слишком-то беспокоил, я уже к нему привыкла.
Ну, в любом случае, Миртл явилась с вещами, я приготовила ей свободную комнату (которую мы – ради шутки, конечно, – называли детской), мы накрыли на стол, Миртл к приходу Говарда хорошенечко приукрасилась с помощью этой самой помады «Голден Фрост». Он увидел Миртл с некоторым изумлением, но она одарила его глуповатой улыбкой, чуть-чуть похлопала ресницами, так что он только хмыкнул. Миртл нисколько бы не возражала немножко приклеиться к моему Говарду, но Говард был по-прежнему очень серьезным; я, хоть сама это говорю, оставалась единственной для него женщиной. Миртл очень старалась втолковать нам обоим, особенно Говарду, что, если Майкл, ее муж, пойдет ее разыскивать, мы должны объявить, будто ее тут нет, а где она, понятия не имеем. И Говард сказал: