с наследственными заболеваниями.
Их сын был недоволен: в Майнце остались его друзья; найти с ним общий язык не получалось. Окончив школу, Фриц не стал искать работу. Сказал, что это ему неинтересно, ведь скоро его призовут на государственную службу или в армию. Он занимался тем, что паял радиоприемники, — зарабатывал их починкой. Чтобы избавить отпрыска от нацистского влияния, родители пристроили его на попечение к одному нью-йоркскому родственнику. Незадолго до отъезда Фриц побывал в Лондоне, где учился на курсах по радиоремонту и английскому языку при Политехническом университете. По возвращении в Германию его приняли на работу в суд, на неполный день. Когда с конторского стола пропала небольшая сумма — две марки, оставленные в качестве платы, — судья обвинил в этом Фрица. Доказательств не было, Фриц утверждал, что не брал деньги; однако судья пригрозил расследованием — он хотел не столько наказать сына, сколько унизить отца, не симпатизировавшего нацистам.
14 августа 1935 года на пароходе «Президент Рузвельт» Фриц отплыл из Гамбурга в Нью-Йорк. В списке пассажиров он значился как Фред Вильям Кельнер. Ему было девятнадцать, и для него все только начиналось. Пока океанский лайнер на всех парах выходил в Северное море, его безутешные родители подбадривали друг друга. Фридрих думал о своем отце, который хоть и был незаконным ребенком, но прожил достойную жизнь в усердном труде. Он молился, чтобы у внука Георга впереди был такой же путь.
Вновь они увидятся только через одиннадцать лет — тех страшных лет, за которые причал, где стояли Фридрих и Паулина, как и все верфи вокруг, и весь Гамбург, и бо́льшая часть Германии будут разрушены мощными бомбардировками. Даже проницательный судебный инспектор не мог представить себе руины того мира, в котором они воссоединятся с сыном.
Через несколько недель после того, как пароход «Президент Рузвельт» взял курс на Нью-Йорк, властители Германии огласили новые расовые законы. Все евреи, независимо от того, насколько глубоко они укоренились в стране, произвольно лишались гражданства и прав[33]. Фридрих воспринял это как немыслимое преступление. «Когда евреев, чьи очевидные достижения в экономике веками служили общему развитию нации, лишают всех прав, такое деяние недостойно культурной нации»[34].
Официально объявляя евреев людьми второго сорта, власти поощряли низменную неприязнь к ним среди населения, переходящую в жестокую травлю даже в школьных классах. Об этом в репортажах из «новой Германии» сообщали миру многие иностранные корреспонденты, работавшие в Берлине. Но осуждались такие действия редко и нерешительно. При поддержке манипулируемых политиков, знаменитостей и фабрикантов в демократических странах, где потакали Гитлеру, новый лидер вместе со своими приспешниками начал планировать массовые беспорядки.
Сочувствие Фридриха германским евреям не обусловливалось дружескими или профессиональными связями. Евреи составляли менее одного процента населения, поэтому нет ничего необычного в том, что их не было в близком ему кругу. Просто он полагал, что инаковость — не повод для преследований, и его возмущало, что эту простую истину так легко свела на нет расовая пропаганда, рассчитанная на то, чтобы подогревать примитивную клановую вражду. Этим принципам предстояла проверка на прочность: весной 1935 года к Паулине обратилась еврейская семья Хайнеманн — им нужна была помощь Фридриха. Их зять Юлиус Абт и дочь Люси попали в поле зрения полиции и местного отделения нацистов. Узнав, что против Юлиуса сфабриковали дело, чтобы конфисковать его имущество, Фридрих помог преследуемому человеку безопасно покинуть Лаубах и перебраться в Америку. Люси Абт в июне должна была родить, поэтому она осталась. На следующий год, когда младенцу исполнилось девять месяцев, Фридрих и Паулина помогли им уехать. Они пытались убедить родителей Люси — Салли и Гульду Хайнеманн — эмигрировать, покуда для евреев это еще было возможно, но пожилая пара осталась: они были уверены, что соседи не сделают им ничего плохого[35].
Предчувствуя приближение еще одной войны в Европе, Кельнеры были счастливы, что их сына она не коснется. Бодрые письма Фреда из Нью-Йорка подтверждали, что решение отправить его туда было правильным. Он нашел работу в компании, занимавшейся импортом, встретил американку с немецкими корнями и обвенчался с ней в лютеранской церкви Святого Марка. На свадебных фотографиях молодая пара напоминала кинозвезд: он в смокинге, невеста в белом платье. Через год он прислал свою фотографию с новорожденной дочкой.
Из всего этого правдой было только рождение дочери. Работы у него не было; их невестка не была немкой и не исповедовала лютеранство; брак заключил мировой судья, а свадебные фотографии сделали в фотоателье. Но, учитывая все, что предстояло пережить Фридриху и Паулине в последующие страшные годы, их неведение относительно того, чем на самом деле занимается их сын, можно назвать благом.
«Разум у всех затуманен и помрачен», — писал Фридрих о своих соотечественниках, поддавшихся промыванию мозгов: «Vernebelt, verdunkelt sind alle Hirne!»[36] То же самое думал он и о главах других государств, которые по-прежнему верили в ложь Йозефа Геббельса и пасовали перед угрозами Гитлера. Они с Паулиной совершили две короткие поездки во Францию — в Страсбург в 1937 году и в Форбак в 1938-м, — чтобы отправить письма Корделлу Халлу, госсекретарю в кабинете Франклина Делано Рузвельта, с описанием репрессивных германских порядков. Фридрих призывал Халла отказаться от нейтралитета Америки[37], а вернувшись из Форбака, начал описывать «настроения и картины», которые наблюдал вокруг. В первой такой заметке от 26 сентября 1938 года он рассказывает, как встревожили жителей его городка притязания Гитлера на Судетскую область Чехословакии; они не были готовы к новой войне с Англией и Францией. Но главы этих двух стран неверно оценили происходящее и пошли на поводу у потрясавшего кулаками Гитлера. «Весьма жалкий персонаж» — так отозвался Фридрих о британском премьер-министре[38].
Успех воинственной внешней политики побудил нацистов ужесточить порядки внутри страны. В крупных городах притеснение граждан Германии еврейской национальности продолжалось уже не один год, коричневорубашечники разоряли еврейские лавки и преследовали людей на улицах. Ночью 9 ноября 1938 года штурмовики устроили погромы по всей стране, так что даже небольшие города охватила исступленная ненависть, уже ставшая характерной для Берлина и Мюнхена. Той Хрустальной ночью (Kristallnacht) в Лаубахе Альберт Гаас, школьный учитель и предводитель местной группы СА, повел толпу мимо здания суда к дому Хайнеманнов[39]. Фридрих попросил главного судью Людвига Шмитта распорядиться, чтобы полицейские проводили еврейские семьи, проживавшие в Лаубахе и окрестностях, в здание суда. Судья отказал[40]. Паулине не больше повезло с фрау Деш, возглавлявшей отделение нацистской женской лиги. Евреев избивали всюду, где находили, имущество из их домов выбрасывали на улицу, а затем растаскивали или ломали. Свитки Торы и книги из синагоги Лаубаха сожгли на рыночной площади. На следующий день полиция взяла пострадавших под стражу, но не для защиты, а чтобы еще больше припугнуть.
Фридрих хотел, чтобы Гааса и еще одного виновника беспорядков, Вильгельма Рухла, привлекли к ответственности. Судья Шмитт сказал, что для этого ему нужно, чтобы два фактических свидетеля дали показания под присягой — причем таким свидетелем нельзя признать еврея[41]. Найти подходящих людей оказалось невозможно. Когда Фридрих предложил собственное письменное свидетельство и показания Паулины, Шмитт раздраженно ответил, что Паулина сама под следствием и отправится в концентрационный лагерь. «Как и вы», — мрачно добавил судья.
Паулина не захотела вступать в женскую лигу, сочувствовала евреям, да еще сын у нее был в Америке — в понимании нацистов это означало одно: у жены судебного управляющего есть еврейские корни. По настоянию фрау Деш судья Шмитт распорядился тайно проверить родословную Паулины и передал дело председателю регионального суда Герману Кольноту в Гиссене. Девятого ноября, накануне Хрустальной ночи, Кольнот согласился провести следствие и направил соответствующие рекомендации своему руководителю в Дармштадте, верховному председателю регионального суда Людвигу Скрибе.
Взбешенный тем, что под прицел попала его жена, Фридрих собрал семейные документы Паулины и отвез их в Дармштадт. На обложке пухлой папки с собственным семейным архивом он написал: «В доказательство арийского происхождения судебного инспектора Кельнера из Лаубаха». Свидетельства о рождении и смерти, крестильные документы, позволявшие проследить семейное древо Паулины и Фридриха вплоть до начала XVII века, вполне удовлетворили председателя Скрибу. Восемнадцатого ноября он вынес краткую резолюцию, подписанную от его имени судьей, доктором Мейером, и адресованную председателю Кольноту и судье Шмитту, — закрыть дело. Тема резолюции звучала так: «Судебный инспектор Кельнер из Лаубаха. — Касательно рапорта председателя регионального суда Гиссена от 9 ноября 1938 года». Текст состоял из двух предложений: «Прошу вернуть приложенные документы фигуранту рапорта. Сомнения в чистоте германских корней у его жены необоснованны». Позже, когда документ уже попал к Фридриху, тот добавил перьевой ручкой на полях еще два слова: «Сомнения в чистоте германских корней у него и его жены необоснованны».
Фридрих вел записи целый год, а 30 августа 1939 года завершил последний текст и поставил подпись под заключительным абз