Оставили меня в одной из комнат военкомата, но с условием, что печку я буду топить сама, не мешая дежурному. Не обманули военные. Утром за мною заехала полуторка, и мы вдвоем с шофером покатили по грейдеру вдоль левого берега Волги. Дорога, на удивление, оказалась свободной от автомашин и подвод. Не было даже пешеходов. Дорога накатана, кругом поля, смотреть не на что. В кабине тепло, к тому же полночи топила печку, поэтому чуть ли не все время продремала в углу кабины…
Зина рассказала, что воентехник, к которому они прибыли, разрешил шоферу отвезти ее на паромную переправу до Камышина. К вечеру она уже ходила по кабинетам Камышинского райвоенкомата в надежде найти место для ночлега. Однако ничего подходящего не находилось. Разрешил военком посидеть до утра у дежурного на стуле. Утром должна была прибыть неведомо откуда попутная автомашина до Котово. От такой перспективы хотелось плакать. Она стояла во дворе военкомата, не зная, что предпринять. В это время подошел невысокий горбоносый мужчина в длинном засаленном пиджаке с заячьим воротником. Он выглядел широкоплечим, эдаким могучим дядей. Глубоко посаженные глаза бегали из стороны в сторону, но ровным счетом ничего не выражали.
— Что случилось? — улыбаясь, спросил незнакомец неестественно мягким, вкрадчивым голосом.
Она поведала о своих невзгодах, не придав значения его словам и поведению.
Он сказал, что едет на лошадях до хутора, находившегося недалеко от Котово. Может подбросить до Котовского военкомата. Ехать придется несколько часов, но это лучше, чем сидеть и ждать у моря погоды. «Завтра, — думала Зина, — будет ли попутка, еще неизвестно».
Так она оказалась в чужой телеге с высокими бортами, наполненной свежим, пахнущим летним зноем сеном. К вечеру подул вдоль Волги ветер. Похолодало.
Мужчина представился Митрофаном. Он привозил в Камышин к родственникам жену. В телеге лежали ее теплые вещи. Хозяин дал ей валенки, фуфайку. Сапоги в валенки втиснуть не удалось. Митрофан помог переобуться, сам надел на нее валенки. Фуфайку она натянула поверх шинели, опустила клапаны шапки-ушанки и превратилась в обыкновенную бабу. Кучер сел рядом. Зинины солдатская книжка и справка о демобилизации оказались у него, чтобы он якобы смог быстрее показать их в случае встречи с военным патрулем или сотрудниками милиции.
— Глупость-то какая! — воскликнула мать. — Отдать чужому человеку документы!
— Что толку сейчас сожалеть о случившемся! Когда нельзя ничего изменить, сожаление пользы не принесет.
— Сама отдала! Я думала, все случилось как-то иначе.
— Хорошая мысля, как известно, приходит опосля. Это я усвоила хорошо, — сказала Зина со вздохом.
— А что произошло дальше?
— Ма… мне бы не хотелось рассказывать. Ты можешь истолковать неправильно.
— Ну нет, ты уж пересиль себя, — настаивала мать. — Так или иначе, обо всем случившемся рассказывать когда-нибудь придется. Документы выручать надо. Без них на военный учет не поставят, не выдадут паспорта.
— Рассказывать кому-то о происшествии я не могу, если ты не хочешь, чтобы меня упрятали в тюрьму.
— Час от часу не легче!
— Ну, тогда слушай. Ехали хорошо, дорога ровная, без ухабов, кони бежали резво. В сене и теплой одежде холод не чувствовался. «Скоро буду у мамы» — не покидала мысль. Ты, мама, не знаешь, какими чувствами наполняется душа, когда более чем через полтора года непрерывных мытарств возвращаешься к самому близкому и родному человеку, который всем сердцем любит и ждет тебя! Я ехала и чувствовала себя счастливой, даже про револьвер свой забыла. Была рада-радешенька: еду домой!..
Стало быстро темнеть. Она лежала в теплом пахучем сене, смотрела на звезды. В чужих краях они какие-то другие. А теперь опять свои, родные, яркие звездочки небесные. Зине не приходилось петь казачьи песни, да и не знала она их. Но вспомнились две строчки и немудреный мотив. Их однажды ей Сережа напевал:
Звездочки небесные,
Полно вам сиять…
Сколько были в пути, Зина не помнила. Темно и темно вокруг. Дремала под скрип колес и мерный стук копыт. Попутчик сидел тихо, курил одну цигарку за другой, изредка подергивал вожжи да покрикивал: «Но, пошли!..»
— От этого Митрофана тоже шло тепло? — неожиданно спросила мать.
— Да! — не поняла Зина каверзности вопроса.
— Пригрела дурака!
— Мама!
— Можешь больше не рассказывать, слушать противно.
— Ну уж нет, — в тон матери ответила Зина. — Слушай до конца.
Она зло взглянула на Клавдию Сергеевну, поправила на лбу прядь волос, сняла руки с колен, оперлась локтями о стол.
…Внезапно Митрофан повернулся к ней всем телом, навалился, дохнул в лицо никотином, стал обещать, что повезет до самой Михайловки, начал целовать. Все произошло так неожиданно, что Зина даже растерялась, к тому же руки ее оказались прижатыми к груди. Она стала говорить ему о своем положении, пыталась оттолкнуть нахала. Но сил не хватало высвободиться. А он переместил свои руки вниз. Это позволило ей сунуть свою ладонь за пазуху. Не вынимая револьвера, Зина отвела ствол в сторону и нажала на спусковой крючок…
— О господи! Ты же могла выстрелить в себя! — испуганно воскликнула мать.
— Конечно, могла бы! Но получилось для меня удачно. Револьверчик маленький, но в тишине грохнуло так, что кони с испугу понесли. Митрофана выстрелом отбросило к передку подводы. Он упал навзничь и не шевелился. Я схватила свой вещевой мешок, сапоги и выпрыгнула из телеги…
Перекувыркнувшись пару раз, она оказалась на свободе. Лошади умчались в ночь, а Зина осталась посреди дороги. Неподалеку светились огоньки. Сначала подумала, волки. Приготовила оружие. Но огоньки не двигались, послышался отдаленный собачий лай.
Шла она к огонькам долго, но они не приближались, а уходили куда-то в сторону. Стала уставать. Было холодно, но Зина боялась останавливаться, чтобы не замерзнуть. Подмораживало довольно ощутимо.
Вскоре уже и огней не стало видно, и собак не слышно. Револьвер вновь спрятала на прежнее место, за пазуху, чтобы он не застыл на холоде. Ей постоянно мерещились волки. Вдруг Зину осветили фары автомобиля. Военный ЗИС-5 с металлическими бочками в кузове остановился рядом. Вот тут-то ее словно жаром охватило. Вспомнила, что у нее нет документов. К тому же револьвер за пазухой. Настоящая шпионка, только что ранившая или убившая человека! Но в валенках и фуфайке она, видимо, смахивала на пожилую женщину из местных жителей. Документов у нее не спросили.
— Куда путь держим, бабуля? — крикнул шофер из кабины, не опуская стекла.
— В Котово.
— Так Котово позади осталось, — уже настороженно откликнулся тот же голос.
— Из Котово, из Котово, — поправилась она с усмешкой, стараясь с шуткой выйти из затруднительного положения, недоумевая при этом, как это она сумела проскочить Котово, дорога-то идет через поселок.
— Куда теперь?
— В Даниловку, — вспомнила Зина название станицы.
— Чего же так поздно? — сочувственно спросил шофер.
— Мать прихворнула. Нади идти, а попутного транспорта никакого, вот и бреду. К утру дойду, — ответила она, стараясь придать голосу печальную нотку.
— Полезай в кузов. В кабине нет места, а ты в валенках, да еще телогрейка поверх пальто. Не замерзнешь.
Шинель Зины в потемках была принята за пальто. Приглашать еще раз ее не пришлось, и она буквально взлетела в кузов вместе с вещевым мешком. Место возле кабины — ящик из-под снарядов — нащупала в темноте, когда ЗИС-5 резво катил по грейдеру. Тяжелые бочки рядом непрерывно дергались. Катались по сухому дну кузова, от них несло бензином. Спокойно сидеть не пришлось ни секунды: того и глади задавят. Но потом дорога пошла ровнее, Зина задумалась и не слышала, как автомашина миновала мост через Медведицу. Очнулась от того, что потянуло дымком кизяков из труб домов, стоявших вдоль дороги. Постучала ладонью по крыше кабины и спрыгнула, едва машина остановилась. Одернула задравшиеся юбку и шинель, сказала неведомо кому «спасибо» и сразу свернула в боковую улочку, не имея представления, куда идти. ЗИС-5 обиженно фыркнул и скрылся за поворотом. Зина облегченно вздохнула, стараясь не расплакаться. В военкомат идти нельзя, в милицию тоже, оставаться на одном месте бессмысленно да и опасно, сразу вызовешь подозрение. А тут еще собаки. Сначала одна, потом другая, и вот уже стая. Явной агрессивности не проявляют, а сидят поодаль и выжидают, авось чем-либо поделится. Извлекла она на всякий случай револьвер, откинула спусковую скобу. Почуяли собаки опасность, начали не спеша расходиться.
Едва заметно занималась заря.
Робко постучалась в ближнюю хату. К жилью вела расчищенная дорожка, ограда из жердей, калитки нет, крыльцо всего в две ступеньки. Прислонилась к входной двери, собираясь с мыслями, что сказать.
Не открывали долго, но она чувствовала: за дверью кто-то стоит. Рассматривали в щелку, наверное, гадали, кто это. В такую рань гости не приходят, а недоброго человека кому охота впускать в свой дом!
Наконец громыхнула деревянная задвижка, дверь приоткрылась, в проеме показался сутулый дед с кочергой наперевес в огромных ручищах, в полушубке, застегнутом на нижнюю пуговицу, сапогах, лохматой шапке. Походил он на первобытного пращура из школьного учебника, стоило лишь заменить кочергу на дубину.
— Здравствуй, дедушка, — сказала Зина как можно приветливее и улыбнулась ему.
Дед хмурил заспанные глаза.
— Ты откель взялась в такую рань? — вместо приветствия спросил он.
— Из Камышина добираюсь до Михайловки, — ответила она, придавая голосу ласковые интонации, — но дальше машина не идет. Замерзла я. Обогреться бы, если можно.
— А почему же нельзя?! Заходи, гостем будешь. Нас поразвеселишь своими рассказами. Ты чья будешь-то? В Михайловке я очень многих знаю, и родственники там есть.
Она назвала фамилию матери, сказала, что она у нее врач, живет там с недавних пор, до того работала в Батурине.