В те дни мы узнали о восстании в Варшаве, понимая, что уж очень не вовремя поднялись повстанцы. Наши войска не в состоянии были ничем им помочь, так как они преодолели к тому времени с боями более 250 километров местности с естественными, трудно преодолимыми рубежами и сильно укрепленными вражескими позициями. Артиллерия почти полностью израсходовала созданный перед началом операции «Багратион» боезапас, а большинство танков и другая техника, как утверждали наши штрафники из таких родов войск, нуждались в восстановлении моторесурса. Тылы и базы снабжения даже нашего штрафбата, не говоря уже о тылах дивизий, а тем более о фронтовых и армейских, сильно отстали. Это и мы чувствовали, не ведя уже боев. Живая сила, солдаты и их командиры тоже были измотаны до предела.
Это восстание началось еще 1 августа по решению польского эмигрантского правительства из Лондона. Тогда 70-я армия, в составе которой нам довелось и обороняться, и наступать, как многие другие войска фронта, еще только завершала очищение района окружения брестской группировки немцев. И хотя передовые части некоторых армий фронта к тому времени с ходу захватили Магнушевский плацдарм на Висле, в 50–60 км южнее Варшавы, сил для дальнейшего наступления не осталось.
Сколько потом было истрачено чернил и извергнуто из лживых уст неправды, чтобы обвинить советское командование и лично Сталина в якобы умышленном нежелании помочь повстанцам! Но организаторы этого восстания, руководители так называемой Армии Крайовой (генерал Бур-Комаровский), толкнувшие варшавян на опасную авантюру, вовсе и не хотели этой помощи. Они просто старались помешать Красной Армии войти в Варшаву, «установить там свою красно-коммунистическую власть». Старались не допустить даже контактов повстанцев с командованием Красной Армии, боялись, что мы не дадим им установить свою «демократию».
Нам, благо погода стояла хорошая, из района нашей дислокации было хорошо видно, как над Варшавой однажды появилась армада американских бомбардировщиков, «летающих крепостей». Как стало ясно из официальных источников уже после войны, их было 80, не считая истребителей сопровождения, и летели они на высоте более четырех с половиной километров, чтобы не попасть в зону зенитного огня немцев. Когда началась выброска на парашютах грузов с такой высоты, они рассеивались далеко за пределы повстанческих районов, часть грузов попадала либо в воды Вислы, либо даже к немцам. Немецкие зенитки сбили два самолета из этой армады, и больше эти «крепости» в небе над Варшавой не появлялись.
С середины сентября восстание стало безнадежно захлебываться. По запоздалой просьбе его руководителей, наконец-то вышедших на связь со штабом маршала Рокоссовского, наша авиация начала снабжение повстанцев. И уже 18 сентября по команде из Лондона генерал Бур-Комаровский, руководивший восстанием, вынужден был сообщить по английскому радио, что налажена связь с командованием русского фронта и что советские самолеты непрерывно сбрасывают восставшим боеприпасы и продовольствие. Однако эта помощь по вине руководства Армии Крайовой (АК) пришла слишком поздно.
Стремясь помочь повстанцам, маршал Рокоссовский развернул операцию по высадке десанта на другой берег Вислы в районы, указанные связными от АК. Но к моменту их высадки по приказу Бур-Комаровского срочно отвели и восставших, и подразделения АК, и подразделения Войска Польского попали в лапы к гитлеровцам. Это же подлость!
В таких условиях, как вспоминал маршал Рокоссовский, смысла в продолжении десантной операции не было. Пришлось все прекратить. Все эти подробности нам тогда не были известны, но впоследствии они нашли убедительное подтверждение в документах.
Период нашего формирования был очень напряженным. Наш ротный командир взял в роту еще одного офицера, младшего лейтенанта Федора Давлетова, который помогал мне формировать взвод и организовывать занятия по боевой подготовке, тем более что некоторые занятия мне проводить было тяжело из-за не совсем залеченной раны, да еще было необходимо отлучаться в санчасть для перевязок и других процедур. Потом ротный, видимо, учитывая мое недавнее ранение и необходимость регулярного посещения санчасти, перевел меня в резерв, а взвод полностью передал Давлетову, остроумному и незлобивому татарину, сходному по характеру с отсутствующим Усмановым. Вскоре из госпиталя вернулся хорошо «подремонтированный» Усманов, и стало у нас в роте «два татарина», как они сами себя называли.
В то время иногда бывала «разрядка», когда вечерами кинопередвижка показывала и веселые кинокомедии, и фильмы о полководцах гражданской войны. Бывали и короткие киноновеллы, где комдив Чапаев со словами «Врешь, не возьмешь!» переплывает-таки реку и уже в наше время ведет в бой свою дивизию. В другой ленте Николай Щорс со своим Богунским полком громит фашистов. Все это заметно поднимало и настроение наше, и боевой дух. Можно предположить, какими кинопасквилями про штрафников снабжали бы нас Володарский-Досталь-Михалков и как это могло «поднимать» дух бойцов.
Да и сами иногда «дух поднимали» розыгрышами. Помню, однажды зашел разговор, кому на войне физически тяжелее. Штрафники-летчики, хлебнувшие пехотного пота, говорили, что все летные пайки отдали бы пехоте. Танкисты доказывали, что броня, конечно, прикрывает от пуль, но тем, кто горел в этих стальных посудинах, едва ли кто-то позавидует. Многие высказывали свои доводы и, в общем, уже стали соглашаться с тем, что все-таки тяжелее всего пехоте. Но тут ввязался в спор недавно переставший быть штрафником и ставший общим любимцем старший лейтенант Валерий Семыкин, командир взвода связи. За мужество в боях по окружению Бреста он, штрафник, награжден медалью «За отвагу» и остался в постоянном офицерском составе батальона.
Так вот, в разгоревшейся «дискуссии» его довод заключался в том, что пехота захватила вражеский окоп или окопалась на новом рубеже — и все, дальше она физически уже отдыхает, если не окапывается или не отражает контратаку. А связисты с тяжеленными катушками и телефонным аппаратом все еще мотаются вдоль окопов, устанавливая телефонную связь между подразделениями.
Или же в походе десятки километров радист тащится с рацией, а в ней, матушке, килограммов 20–30. Иногда тянут телефонный провод метров на 500, а то и больше. «Вот и бегает связист, навьюченный, как ишак, да еще со своим вещмешком и своим оружием», — завершил Валерий. Когда все затихли, сраженные убедительными доводами Валерия, в наступившей тишине вдруг Вася Цигичко своим сочным басом негромко, но вполне четко сказал: «И все без толку…»
Через мгновение разразился громкий хохот понявших шутку. Пожалуй, чуть ли не громче всех хохотал сам связист Валерий. Так вот, Валерий Захарович Семыкин с его редкой скромностью и неутомимой работоспособностью за короткое время пребывания в батальоне стал особенно авторитетным офицером, чему совершенно не мешало, что он был штрафником.
Судя по тому, что пополнения штрафников поступало мало, формировалась одна рота и взводы усиления: пулеметный, ПТР и даже минометный.
Здесь нужно сказать, что еще раньше анализ того, как использовались штрафные части, заставил первого заместителя наркома обороны маршала Г.К. Жукова в начале марта 1943 г. отдать командующим фронтами директиву № ГУФ/1902 от марта 1943 г., из которой привожу только приказную часть:
«В целях использования штрафных частей в строгом соответствии с Приказом Народного комиссара обороны № 227 и положениями о штрафных частях, приказываю:
…2. В случае значительного некомплекта в штрафных батальонах вводить их в бой поротно, не ожидая прибытия новых штрафников из лиц начсостава с целью прикрытия некомплекта всего батальона».
Формирование нашей роты было уже в стадии готовности вести самостоятельно боевые действия. Обстановка тогда складывалась не лучшим образом. Еще 5 сентября 65-я армия генерала Батова захватила плацдарм на реке Нарев севернее Варшавы в районе Пултуска-Сероцка, и с трудом удерживала его. Однако после 15 сентября немцам удалось потеснить «батовцев» и несколько смять фланги этого плацдарма, который тогда еще устоял. Немецкое командование не прекращало усилий для его ликвидации. Как писал в своей книге «В боях и походах» командарм 65-й генерал Батов Павел Иванович:
«…4 октября последовал огромной силы контрудар. Это было для нас полной неожиданностью. Враг перешел в наступление. Немецкие танки дошли через боевые порядки чуть ли не до самого берега…
Многие батальоны стали отступать. Противник разорвал боевой порядок на стыке и вышел к Нареву… Во второй половине дня 6 октября фашистским танкам удалось вклиниться в нашу оборону. Его атаки продолжались до 10 октября. Нашему плацдарму на Нареве уделяли очень большое внимание и руководство фронта, и представители Ставки во главе с Г.К. Жуковым».
В то время по своему лейтенантскому, еще сравнительно узкому кругозору мы не могли даже приблизительно судить о причинах этой неудачи. Только после войны, изучая воспоминания военачальников и военно-исторические труды, я кое-что для себя прояснил, о чем упомяну ниже. Но видимо, на плацдарме создалась особо угрожающая обстановка, если по словам Павла Ивановича Батова, «командующий фронтом маршал Рокоссовский перенес свой наблюдательный пункт на НП 65-й армии». По приказу комфронта в помощь генералу Батову стали выдвигаться с других участков фронта и из фронтового резерва танковый корпус и несколько стрелковых дивизий.
Видимо, командующий фронтом вспомнил и о «банде Рокоссовского», как наш штрафбат величали немцы, о его напористости и бесстрашии, если нам было приказано 16 октября срочно грузиться в автомобили, чтобы убыть туда же, на плацдарм. И наша усиленная рота с командованием штрафбата, как маленький ручеек, влилась в мощный поток войск, двигавшихся к плацдарму. Мы даже обгоняли армейские машины, часто с девушками-солдатками госпиталей, медсанбатов или даже расчетов зенитно-артиллерийских установок. Не совсем уверен, с чем это связано, но, если попадались такие машины, наши бойцы кричали: «Воздух!», «Рама!», как при воздушной тревоге. Может быть, таким образом они связывали это с последующей в таких случаях командой «Ложись!» или двухфюзеляжная «рама» что-то им напоминала?