Во время одного такого артналета опекающие Ивана штрафники настояли, чтобы он лег в эту нишу, и прикрыли его, улегшись рядом. Едва успели они там разместиться, как артиллерийский снаряд разорвался рядом, земляной потолок рухнул и завалил спрятавшихся. Лежавший у края боец сам выбрался из этой нечаянной могилы с помощью бросившихся на помощь товарищей, кое-как успели откопать едва живого второго бойца, а пока добрались до Янина, уже было поздно. Так погиб храбрейший офицер Иван Егорович Янин, имевший за все бои, выпавшие на его долю, всего одно легкое пулевое ранение.
Всех нас, привыкших к фронтовым потерям, эта неожиданная и нелепая смерть потрясла. Скорбя, попрощались мы со своим боевым другом. Было нестерпимо больно смотреть на его лицо, спокойное, словно не тронутое смертью. Отправили его тело в ближний тыл для достойного захоронения.
К вечеру к нам в окопы пришел НШ Филипп Киселев, с ним начштаба стрелкового батальона в сопровождении нескольких, тоже незнакомых офицеров. Погоревал Филипп вместе с нами. Сказал, что Ванюшу похоронили с почестями и даже в гробу, хоть и наспех сколоченном, что на фронте нечастая роскошь. А в моей поэме о штрафбате, написанной вскоре после Нарева, ему я посвятил такие строки:
Янин Иван! Ты бессмертен, ты с нами,
Хоть захоронен в земле нам чужой.
Мы не забудем тебя. Мы оставим
Место в сердцах для тебя, наш Герой.
Командир роты Матвиенко собрал взводных и доложил начштаба Киселеву, что назначает своим заместителем вместо погибшего Янина меня, оставив одновременно и командиром взвода, передал мне ракетницу и сумку с ракетами, которые раньше были у Ванюши. Это решение я встретил без особого удовольствия. Потом Киселев представил нам прибывших с ним офицеров, которые рассказали, что нам в ближайшее время надо атаковать передний край немцев и, захватив немецкие траншеи, удерживать их до подхода основных сил. Это было похоже на ту задачу, которую ставили перед нами, когда мы преодолевали по льду реку Друть около Рогачева.
Тогда мы тоже должны были захватить вражеские траншеи и обеспечить ввод в бой других войск. Только реки теперь перед нами не было, Нарев был позади нас, и преодолевать его нам не требовалось, нужно было не дать это сделать противнику. Несколько непривычным и странным показалось то, что задачу мы получали не от своего комбата, как это было при Осипове, а от офицеров, в подчинение которым нас официально даже и не передавали.
Войсковые офицеры, уходя, сказали, что придут саперы и разминируют минное поле перед нами и что будет хорошая артподготовка. Когда я довел эти сведения до своих командиров отделений, я не почувствовал их воодушевления. Подстегивая свое собственное настроение, приказал им бодрее довести эти сведения до бойцов и потом доложить мне о моральном состоянии штрафников, считая это одним из важнейших слагаемых предстоящего успеха. Почему-то тревожно было у самого на душе, будто какое-то недоброе предчувствие глодало сердце. Приходили и дурные мысли, не погибну ли сам в этом предстоящем бою. Старался прогнать их и сосредоточиться на главном — как лучше выполнить поставленную задачу.
После полуночи в окопы действительно пришла группа саперов, чтобы сделать проходы в минном поле перед нашей ротой. Меньше чем через час они вернулись, и их командир, бодренький старший лейтенант, сообщил, что минного поля нет. Эта весть в мгновение облетела всех и заметно подбодрила бойцов. Прибывшим к нам полковым солдатам с термосами, доставившим очень ранний завтрак, пришлось уйти, почти не опорожнив их. Так уж у нас было заведено: перед атакой набивать диски, магазины автоматов и пулеметов, а не собственные желудки. А вот боевые «сотки» приняли, рассвета ждали в другом настроении. И у меня отлегло от сердца, даже минут 20 вздремнул.
Проснулся я оттого, что стало светать и фрицы снова совершили свой короткий артналет. Почти одновременно с этим прибежал от комроты связной с криком: «Ротного капитана убило!» Я приказал этому связному пробежать по окопам и сообщить, что командование ротой принимаю на себя, а моим замом назначаю командира пулеметного взвода, старшего лейтенанта Сергеева. О том, какие неожиданности нас ждали впереди, — в следующей главе.
Глава 15Минное поле и командарм Батов. Немного романтики
Чем бой суровей, тем бессмертней слава!
И в этот час нам смерть не тяжела,
О нас потомки скажут без печали:
Они дрались за Родину и пали,
Чтоб Родина любимая жила!
Неожиданно, почти перед самой атакой я, взводный командир, принял командование ротой вместо погибшего капитана Матвиенко. Первое, что пришло мне в голову: сумею ли уверенно управлять не только штрафниками уже в ротном масштабе, но теперь и командирами взводов, моими друзьями, товарищами, что были минутами раньше равными мне по должности.
Не успел я об этом подумать, как вдруг заговорили наши гвардейские «катюши» и артиллерия!
Да так густо ложились разрывы снарядов на немецкие траншеи, что неожиданная, радостная волна захлестнула меня и на секунду пришла мысль, что недавнее мое состояние тревожных сомнений, которые перед этим возникали, были не предчувствием беды, а просто временным недоумением. Минут через пятнадцать артподготовка завершилась еще одним мощным залпом гвардейских минометов. Над вражескими позициями вздымались всполохи огня, фонтаны взорванной земли. Во всем этом бушующем огненном вихре ничего другого нельзя было рассмотреть, хотя до этой полосы дыма и огня было не более 150 метров.
Едва только начал чертить небо огненными трассами завершающий залп ракет «катюш», как кто-то за нашими окопами выпустил серию красных ракет, как и было условлено, а я изо всех сил, чтобы услышал не только взвод, но ЦЕЛАЯ РОТА, прокричал: «Рота, в атаку!» По окопам, как эхо, пронеслось многоголосое «Атаку!.. Таку!.. Аку!». Выругав себя за собственную медлительность, выпрыгнул из окопа, тоже включившись в это эхо вырывающегося из сотни глоток клича. Я ведь теперь уже ротный, одновременно и взводный командир (взвод-то передать некому)! Первым за окопами я увидел только что назначенного моим заместителем командира пулеметного взвода Сергеева, правее — Усманова.
Почти одновременно поднялась вся рота. Я это видел хорошо, так как в еще непривычной роли ротного командира немного задержался, чтобы убедиться, что сигнал атаки воспринят всеми. Бросился в цепь атакующих и, почти догнав их, вдруг увидел, что под ногами бойцов, вырвавшихся вперед, взметаются клочья земли и люди падают. На моих глазах такой взрыв произошел под приметным, с бородой, пулеметчиком Пушкиным. Я видел летевшее в воздухе колесо его станкового пулемета (Пушкин Павел Дмитриевич тогда погиб) и не мог понять, что происходит. По словам саперов, перед немецкими траншеями минного поля нет, но так все похоже на то, будто люди подрываются именно на минах.
Еще не забылось, как несколько месяцев назад я сам подорвался на противопехотной. И тут подумалось, что это или прямые фантастически точные попадания из ружейных гранатометов (вручную гранату так далеко не бросить), или умелое наведение снарядов неведомого еще нам нового высокоточного оружия. Может, поэтому они и не минировали свой передний край?
Уверовав, что по законам войны на одно и то же место снаряд дважды не падает, перебегал от одного места взрыва снарядов этого таинственного оружия к другому и видел, что одни бойцы лежали недвижимо в самых неестественных позах, другие пытаются, кто матерясь, кто молча, пережать порванные артерии и вены, перевязать окровавленные ноги или их культи.
Все, кому удалось добежать до немецкой траншеи, ворвались в нее, с особым остервенением добивая в рукопашной еще оставшихся после такой артподготовки и пытавшихся сопротивляться фрицев. Не останавливаясь, неплотной цепью бросились ко второй траншее. Кажется, даже исчез страх, осталось только стремление вперед.
Видно, артиллерия обработала хорошо не только передний край немецкой обороны, но и ее тактическую глубину, так как во второй траншее, просто заваленной трупами фашистских вояк, рукопашная была непродолжительной. Оторвавшихся от нас фрицев пулеметчики после каждой перебежки успевали догонять довольно меткими очередями. Видя, что уж очень мало осталось от роты бойцов, добежавших до второй траншеи, условленным свистком я остановил всех и приказал собраться в более плотную группу.
Из офицеров не было взводного Ивана Карасева и командира взвода ПТР Смирнова. Жора Сергеев, сидя рядом с пулеметом, перевязывал себе ногу. Глядя на меня, он спокойно сказал, что у него «просто царапина». Невредимыми оказались я и Федя Усманов. Будто сама судьба пожалела нас, еще до конца не залечивших в госпиталях свои нелегкие ранения. Бойцов всего осталось меньше двух десятков. А из окопов поднялось больше сотни!
Основные потери были там, где фашисты, кажется, применили что-то новое. Почти 80 % выбыли из строя, а сколько из них погибли — мы еще не знали! Машинально обратил внимание на то, что среди оставшихся бойцов не видно того высокого, напоминавшего мне ранее виденного человека, что влился к нам с группой пополнения, когда мы выходили с левого фланга плацдарма. Не остался ли он там, на поле, похожем на минное?
О судьбе этого мощного статью штрафника я узнал лишь теперь, когда мне из ксерокопий многих архивных документов нашего 8-го ОШБ, присланных из Центрального архива Минобороны России, стали известны потери на том минном поле. Только одним Приказом № 285 от 30.10.44 г. по штрафбату числятся убывшими в госпиталь по ранению 49 бойцов-переменников. Другим приказом 10 бойцов объявлены погибшими. А всего на этом минном поле, как стало известно только сегодня, погибло 39 человек. Среди них значился Александр Федорович Родин, и в памяти вдруг четко всплыло, что тот рослый, ранее где-то виденный мною штрафник есть майор Родин, заместитель командира запасного полка под Уфой, где я служил до фронта. Там же врачом была капитан медицинской службы, его жена.