Удалось установить: Александр Федорович попал в штрафбат с должности начальника разведки 4-й стрелковой Бежецкой дивизии и погиб на том злополучном, действительно минном, поле. Значит, из запасного полка он снова вырвался на фронт и, возглавляя уже дивизионную разведку, в чем-то провинился, оказался в моей роте. А если учесть, что его жена, еще военврачом 3-го ранга до моего прибытия в 8-й ОШБ, была командиром санитарного взвода и батальонным врачом именно в этом штрафбате, то получается совсем уж мистическая история такого переплетения судеб. Жаль только, что тогда, на Наревском плацдарме не знал этих подробностей, мог бы сообщить жене майора Родина, знакомой мне еще по запасному полку под Уфой.
Но не те мысли тогда, в октябре 1944 года, занимали голову новоиспеченного ротного командира. Уже километра полтора отвоеваны, вторая траншея немцев захвачена, непосредственно перед нами противника близко не видно. Я решил, что мы еще можем добавить кое-что к нашему успеху, и подал команду «Вперед!». Третья немецкая траншея оказалась дальше, чем я предполагал, и, пройдя еще с километр, мы встретили огонь противника, правда, редкий, нестройный. Местность здесь была тоже неровная, кочковатая, местами поросшая кустарником, что позволяло нам не очень короткими перебежками, но продвигаться вперед к рубежу атаки, который я наметил. Когда мы достигли рубежа атаки и замаскировались за кустами и кочками, то немцы, потеряв нас из виду, практически перестали стрелять, ждали момента, когда мы поднимемся в рост.
И вдруг за нами сзади загудели самолеты. Как редко на войне, к сожалению, случается именно счастливое «вдруг»! Летели опять наши выручатели-штурмовики «Илы». Мне мгновенно пришла мысль о целеуказании, чему нас настойчиво обучали в военном училище. Не теряя ни секунды, выпустил несколько ракет в сторону немцев. Летчики — молодцы, сигнал поняли, и сразу же несколько их эрэсов воткнулись в немецкие позиции, все там перемешав с землей. Да еще вдобавок к этому авиаторы угостили фрицев хорошими порциями очередей из скорострельных и крупнокалиберных пулеметов, поражающая способность которых убеждала на примере гибели Федора Давлетова.
Это был удобный момент поднять немногочисленные остатки роты в атаку, пока гитлеровцы еще не успели опомниться от налета наших красных соколов. Почему-то именно сейчас, от радостного ощущения помощи «сталинских соколов» моя команда «Вперед!» само собой была продолжена словами «За Родину, за Сталина!». Я даже услышал, что эти последние слова как эхо повторялись еще не одним бойцом. И эти полсотни метров до позиции немцев мы преодолели быстро, забросали гранатами окопы и ворвались в них, добивая оставшихся. Пришлось моему автомату «поработать» и здесь. Рукопашная фактически не случилась, так как добивали уже почти не сопротивлявшихся фрицев, захваченных врасплох и даже бросавших оружие. Не до жалости было, оправданность такой жестокости не раз подтверждалась и в дальнейших боях.
Вскочив в немецкий окоп, я приказал срочно готовить захваченные траншеи к отражению возможных контратак. И только сейчас увидел, что вслед за нами два связиста-штрафника тянут телефонную линию. Вскоре я уже докладывал заместителю комбата, майору Алексею Филатову, оказавшемуся у телефона вместо Батурина.
Между прочим, у нас было два замкомбата, оба Филатовы, оба майора, только один Алексей, другой Михаил. Доложил я, где нахожусь и в каком составе. Кроме нескольких автоматов, в роте оставалось два станковых пулемета Горюнова, одно ПТР, два ручных пулемета. Патронов же было мало. Подобрали немецкие «шмайссеры» со снаряженными магазинами и два пулемета «МГ», которые наши бойцы считали неплохими. Пересчитали гранаты — тоже не густо: две противотанковые да десяток ручных. Трудновато будет, если немец опять контратакует.
Филатов сказал мне, что мы уже заняли траншеи 2-го эшелона батальонного района обороны противника, и поздравил нас с таким успехом. Обрадовал, что скоро подоспеет подкрепление, но нужно продержаться еще часа два-три. Сообщил и особо радостную весть: наш ротный Матвиенко, оказывается, не погиб, как мы считали, а только тяжело контужен и легко ранен, эвакуироваться не захотел, лечится в батальонном лазарете. Но мне приказано оставаться в должности ротного, так как Матвиенко пойдет на должность замкомбата вместо Михаила Филатова, который переходит в войска, а я официально назначаюсь на должность командира теперь уже автоматной роты, как ее называл Батурин, хотя она по штату называлась ротой автоматчиков.
Едва успели мы переговорить, как наблюдатели доложили, что в нашем направлении со стороны противника движутся два танка и за ними — цепь пехоты. Ах, как нам могут пригодиться эти две противотанковые гранаты, если сумеем их эффективно применить! И хорошо, что танков не больше, чем противотанковых гранат. Мы занимали теперь совсем небольшой участок траншеи. Где-то вдали слева шел бой, может, сосед тоже наступал или отстреливался. Но связи или контакта с ним не было. Справа вообще фланг был открыт. Открытые фланги любого масштаба всегда считались очень опасными, а в этой ситуации — и подавно. Главное теперь было не дать противнику обойти нас. Увидев группу до взвода фашистов с двумя танками, все и без всяких команд поняли, что нам здесь предстоит: ведь боевой командирский опыт был почти у всех наших штрафников, бывших офицеров, а ныне рядовых.
Как-то, уже после окончания военной академии, я прочел мнение одного армейского психолога: «Если подразделение теряет в бою более 20 % бойцов, то у оставшихся пропадает уверенность в победе, снижается боевая активность и даже управляемость». А здесь, наоборот, от роты осталось 20 %, но и такие большие потери не выветрили боевого азарта оставшихся. Такая сила духа проявлялась у штрафбатовцев и во многих других подобных случаях. Видимо, здесь важную роль сыграла особая психологическая составляющая наших бойцов — офицерская честь, которую не учитывал тот психолог. Она, как оказалось, была не просто жива в штрафбате, но и обострена чрезвычайно.
Обе противотанковые гранаты я приказал принести ко мне, оставив около себя крепкого штрафника в роли гранатометчика. Расчет ПТР возглавлял тот самый «Буслаев», внушительного вида узбек, фамилию которого мне так и не удалось установить. Это он в бою на левом фланге, как дубиной, колошматил немцев своим ПТРом. Остальные бойцы из взвода ПТР Петра Смирнова, как и он сам, остались на том поле. Да и наш гигант, младший лейтенант Карасев, видимо, остался там же. К счастью, как выяснилось потом, эти наши офицеры не погибли, а были только тяжело ранены и через месяц-полтора вернулись в батальон… с целыми ногами!
Несмотря на напряженную, опасную обстановку, мысли все-таки лихорадочно искали причины колоссальных потерь там, перед первой немецкой траншеей. И все более уверенно зрело в них предположение, что это уж очень похоже на подрывы на минах. Свежо еще было впечатление от собственного опыта.
Только когда закончилась война, 9 мая 1945 года под Берлином на батальонном празднике в честь долгожданной Победы комбат Батурин, видимо, хорошо «расслабившись» после нескольких тостов, выдал мне «секрет»: на Наревском плацдарме нашу роту пустили на необезвреженное минное поле по приказу командарма 65-й генерала Батова. «Оправданием» этого комбат считал, что немцы «засеяли» передний край минами с неизвлекаемыми взрывателями.
Не очень в это верилось, тогда уже применялись танки-тральщики, которыми без ущерба для них самих можно было делать проходы не только в противопехотных минных полях, но даже и в противотанковых! Достаточно было во время артподготовки пустить их перед атакующей пехотой.
Как-то уже в нынешнее время слышал песню популярного Александра Маршала (Минькова) «13-й штрафбат», где есть такие слова: «Досаду с болью пополам / Сполна нам жизнь дала испить. / И шли по минным по полям, / Чтоб кровью правду искупить».
Не знаю, право, что означает у Александра фраза «кровью правду искупить», но песня мне понравилась, и я еще о ней вспомню. А о том, что мою роту пустили именно через минное поле, сомнений у меня не осталось, когда мне сказали, что это решение принял командарм Батов. Оказалось, это не совсем так, но об этом в свое время.
Пустить на мины штрафников — если решение такое действительно было, то, конечно же, оно было принято не по чьей-то неопытности или глупости. В глупость людей, достигших более или менее высоких постов, я не верю, скорее думаю об их непорядочности. Бытует мнение: «Глупость трудно понять, но можно простить, подлость можно понять, но трудно простить». По-моему, понять подлость может только тот, кто сам на такое же способен. Нормальный человек подлости не понимает и прощать ее никогда не будет.
В данном случае задача разминирования и обеспечения наступления полков 44-й гвардейской стрелковой дивизии, куда наш штрафбат был придан, была решена просто и подло: пустить на мины штрафников, невзирая на то, что это не только бессмысленные потери воинов. Ведь погибнут ценные для фронта офицерские кадры, которые завтра могли бы усилить своим боевым опытом части и подразделения той же 65-й армии. Наверное, Батурин пытался снять с себя подозрение, подумал я после его сообщения, «приуроченного» им к самому радостному дню — 9 мая 1945 года, первому дню мира, который мог «смягчить» этот позорный факт.
Вообще-то Павел Иванович Батов в отличие от Рокоссовского и Горбатова был из другого круга полководцев и не относился бережно к офицерам, попавшим под жесткую руку военных трибуналов, а иногда и под несправедливую амбициозность некоторых начальников. После войны я много читал об этом генерале и еще вернусь к его характеристике. А тогда мысли эти только отвлекали меня от организации отражения контратаки немцев.
Когда стало ясно, что один танк движется прямо в мою сторону, а другой несколько левее, я оставил одну гранату себе, а с другой послал гранатометчика на левый фланг. Невдалеке от меня был довольно глубокий ход сообщения в сторону немцев. Передал приказ расчету бронебойщиков следить за обоими танками и, если кому-то из нас удастся подбить танк, то добивать его из ПТР, не упуская из внимания и другую машину. Видимо, по шаблону немецкой тактики, примерно за 50–60 метров не доходя до нас, сопровождавшая танки пехота вырвалась вперед. И тут первыми заговорили пулеметы Сергеева. Да и автоматчики короткими прицельными очередями стали косить контратакующих. Пехота немцев залегла, а танки, добавив скорости, пошли на окопы. По ходу сообщения немецкого окопа я выдвинулся метров на 15–20 вперед и затаился там. Получилось так, что я оказался на очень выгодной позиции: сбоку, метрах в 10 от вероятного направления надвигавшегося бронированного чудовища.