На пути попадались ямы. Здесь до войны на большой площади разворачивалось строительство и были вырыты котлованы разной глубины. Люди оступались, попадали в котлованы, залитые сточной водой. Бойцы отфыркивались; иногда приходилось окунаться в воду с головой. Их вытаскивали при помощи протянутых винтовок, связанных поясов. Они выбирались, обжимали полы шинелей, проверяли винтовки и догоняли товарищей.
Перевалили довольно высокую гряду, опускающуюся не то к оврагу, не то к морю, и пошли степным твердым грунтом.
Огненная земля пламенела далеко позади. Противник не переставал ее разрушать. На высотах у моря вспыхивали длинные огни — стреляли туда же батареи Керченской крепости, расположенной южнее Митридата.
Гладышев поторапливал людей с железной настойчивостью. Десантники шли кучно, близко друг к другу, чувствуя и локти товарищей, и спины, и дыхание — тяжелое, свистящее. Больше пятнадцати километров было пройдено по бездорожью. Никто не отставал. Какая-то магнетическая сила сцепила теперь людей и несла вперед. Букреев сбросил ватник, намокший при форсировании болота и густо выпачканный грязью. Он шел в одной гимнастерке, с расстегнутым воротом, чувствуя на шее скользкий ремень автомата. Ноги согрелись, подошвы жгло. Впереди виднелись силуэт Кондратенко, развевающиеся ленточки его бескозырки и покачивание прямых его плеч.
Становилось все темней. Воздух как будто сгущался. Ветер затих.
— Митридат, — прошептал над ухом Букреева Курилов.
Отдаленный свет поднялся, перевалил гору и на мгновение очертил контуры спускающейся к морю горной гряды. Казалось, огромный четырехгорбый верблюд приготовился напиться и застыл у моря, успев только согнуть передние ноги. Свет исчез так же внезапно, как и появился, и венец горы растворился в черном воздухе.
Бойцы накапливались и под команды офицеров, отдаваемые тихими голосами, обтекали комель горы. Моряки авангардной группы сгрудились возле Рыбалко, молчаливые, запыхавшиеся, с гранатами в руках.
— Врывайтесь на вершину, Букреев! — приказал Гладышев. И его тихий голос, еще более приглушенный, чтобы сдержать волнение, зазвенел в ушах. — Мы обвяжем гору, а Степанов подведет людей ко второй вершине — там наиболее крепкий орешек.
Укрепления горы Митридат были изучены еще в предпоследнюю ночь, в блиндаже командира дивизии. Четыре последовательно понижающиеся к морю вершины, по сведениям разведки и согласно шифрограмме главных сил, были укреплены неравномерно. Вершина, которую сейчас нужно было штурмовать, была наиболее высокой, но менее укрепленной, так как находилась она в глубине, и противник, конечно, не предполагал, что ее могут атаковать с тыла.
Букреев передал Рыбалко приказ комдива. Моряки тронулись вверх. Проволочные заграждения были разрезаны, и колья выворочены «с корнем». В проходы, сделанные умело и быстро, вливались люди и веером расходились на подъеме. Ни кустика, ни скал. Ровный склон, уложенный скользкими от дождя травами. Бойцы обгоняли Букреева; из-под их ног вылетали камешки, ошметки грязи. Чем ближе было к вершине, тем более ускорялось движение, напряжение росло. Никто ничего не говорил, никто никого не подбадривал, но чувствовалась объединяющая всех мысль: скорее туда, скорее ворваться. Скорее отвести душу и стрельбой, и рукопашной, и криком. Букреев откинул на затылок фуражку. Вспотевшие пряди его волос прилипли ко лбу. Он чувствовал свое разгоряченное тело. Горячий дух, казалось, вырывался из-под его расстегнутого ворота и обвевал подбородок, щеки. Но лоб был холоден. Быстро стучало сердце, и как будто в такт этому стуку звенели слова той памятной песни. Ее пел его батальон еще в Геленджике:
Девятый вал дойдет до Митридата,—
Пускай гора над Керчью высока!
Полундра, фриц! Схарчит тебя граната!
Земля родная крымская близка!
Мотив песни и слова привязались и не оставляли его. Все движение вперед, казалось, было подчинено этому песенному ритму: «Де-вя-тый вал дойдет до Ми-три-дата, — пу-скай го-pa над Керчью вы-сока!..»
И когда моряки проревели свой боевой клич, это было неожиданно. Это было все тем же продолжением песни. Букреев, не стесняясь, что он командир батальона, закричал вместе со всеми. Рокочущее, как боевые барабаны, матросское слово «по-лунд-р-р-р-р-р-а!» объединило всех, кто не был до этого виден, и бросило вперед на приступ вершины.
По-прежнему было темно, и гранаты, брошенные в окопы передними атакующими, только на миг осветили каменные брустверы и черные силуэты добежавших до вершины людей. Послышались короткая, какая бывает при прочесывании траншей, автоматная стрельба, пистолетные выстрелы, и крики, и шум, воспринимаемый уже почти подсознательно. Букреев добежал до камней, перепрыгнул их и полетел куда-то вниз. Казалось, что все ошиблись, никаких врагов нет, а есть каменная стенка ограждения, какая бывает на автомобильных горных дорогах, и за ней пропасть. Такое ощущение продолжалось до соприкосновения ног с чем-то неподвижным, мягким, как куль, набитый шерстью. Подумав, что он попал на человека, Букреев инстинктивно отпрыгнул в сторону и ударился боком о камни. Он понял, что это стена каменоломни, приспособленной под траншею, и, следовательно, атака пришлась именно по тому месту, куда было заранее намечено. Совсем близко кто-то несколько раз выстрелил из пистолета, кто-то пронзительно закричал по-немецки и сразу же захлебнулся, кто-то выпустил очередь из «вальтера», личного оружия немецких офицеров. Светло-огненным раструбом поднялся большой и трескучий столб противотанковой гранаты. Возле Букреева появилось чье-то лицо; фосфорическим блеском вспыхнули глаза.
— Товарищ капитан! Первую взяли! Бегут туда!
— Курилов?
— Я! Я! — Курилов охватил руку Букреева повыше кисти липкими и горячими пальцами. — Взяли!
— У вас мокрые руки, Курилов.
— Я был в рукопашной! — срывающимся голосом выкрикнул Курилов. — Там было немного немцев. Но мне досталось! Досталось!
— Выводите людей из каменоломни. Собирайте и выводите. Надо брать вторую вершину.
Курилов мгновенно оторвался и пропал в темноте. Вскоре послышался хриплый надсадный крик Рыбалко. Сверху прыгали красноармейцы второго полка дивизии. Прыгнув, они притихали, переводили дыхание, потом их точно выбрасывала пружина, и они, очень правильно выбрав направление, бежали вдоль высокой отвесной стены. Букреев выбрался наверх, подхваченный Манжулой и Кулибабой, выпрыгнувшими из каменоломни раньше его.
Десант выбрался на гору, господствующую над Керчью и над тылами германских войск прикерченского укрепленного района. Первое препятствие было взято с ходу и почти без потерь. Надо было разыскать командира дивизии. Заранее намеченный план штурма выполнялся, но темнота и какое-то стихийное передвижение людей возле Букреева (все бежали, стучали по камням ногами, тяжело дышали после крутого подъема) беспокоили его.
Керчь не была видна, а только ощущалась где-то внизу, огромная, разваленная, опасно притихшая. На линии главных сил стреляли гаубицы, и вспышками на короткие мгновения освещался контур гряды. Слева угадывался вражеский аэродром — по светло-голубому свету посадочных прожекторов. Доносился отдаленный рокот снижающихся бомбардировщиков. Кое-где светлячками зажигались сигнальные и опознавательные фонарики. Над Огненной землей по-прежнему горело, и близко — казалось, от подножия горы — по ней били тяжелые пушки. Ветер летал над вершиной, теперь уже ничем не задержанный. В гимнастерке было холодно, тело сразу остыло. Дрожа от озноба, Букреев услышал, как кто-то собирал и командовал красноармейцами, как они задерживались и уже не бежали неизвестно куда. Появился запыхавшийся и возбужденный командир второго полка. Он радостно охватил Букреева руками, коротко, с каким-то булькающим смешком сообщил ему, что комдив недалеко, в блиндаже, что там есть свет и что ему приказано помогать морякам. Для этого ему надо спуститься с горы и нанести вместе со Степановым штурмовой удар с другой, противоположной удару моряков стороны.
Командир полка отдал приказания офицерам, и колонна двинулась слитной кучей, чтобы не растеряться в темноте, так как местность знали плохо — здесь не бывали: могли встретиться и впадины и обрывы. А потому что было темно и от возбуждения все казалось увеличенным — и самая гора и спуск, — естественно, увеличивались и размеры опасности. Всеми руководило глухое, подсознательное чувство во что бы то ни стало держаться вместе — кругом враги, и только вместе можно было противостоять им и победить их. Удачный штурм первой вершины укрепил уверенность в своих силах. Бойцы быстро спускались под гору, и в темноту крутого спуска удалялись сотни шуршащих камешками и травами ног.
Надо было найти Рыбалко. Букреев пошел вперед, под откос. Рыбалко стоял у камня вместе с Батраковым и что-то ему горячо доказывал. Замполит тихо возражал ему. Оказывается, только что было получено приказание комдива координировать удар по второй вершине с группой Степанова. Пехотинцы задержались, но Рыбалко не терпелось. Со второй вершины редкими очередями стреляли пулеметы, пока еще просто в темноту.
— Мы их зараз срубаем, товарищ капитан! — горячился Рыбалко. — Ишь як палит! Один, два, три, четыре… десять пулеметов повернул.
Трассирующие пули с ясно обозначенной траекторией летели к ним, посвистывали и цокали о камни. От первой ко второй вершине как бы перебрасывались светящиеся пролеты какого-то воздушного, феерического мостика. Моряки лежали, готовые к атаке, молчаливые, напряженные. Букреев, не отвечая Рыбалко, а только придерживая его подрагивающую мохнатую руку своей рукой, следил за движением светящейся минутной стрелки. Расчеты штурма были согласованы с майором, и солдаты, вероятно, уже накопились с другой стороны. Букреев отпустил руку Рыбалко и приказал ему поднимать матросов.
Вторая вершина была немного ниже первой, но сильнее укреплена, и противник теперь поджидал их. На второй вершине располагались немецкий штаб укрепрайона, подземные блокгаузы, радиостанция. Туда вела автомобильная дорога. По данным армейской разведки, вершина была опоясана проволочными заграждениями, но без минных прикрытий.