По-летнему высокое ясно-голубое небо оттеняло ломаную линию хребта, заросшего лесом. Стрельба приближалась, и, хотя батальона еще не было видно, по звукам можно было определить его расположение.
Батальон только что «отштурмовал» крутой берег горной речки. Берега носили следы недавней «атаки»: отпечатки сотен подошв, сломанные ветви и промятые в кустарниках продольные лазы. Еле уловимый сернистый дымок еще не рассосался в воздухе. Батраков, окруженный людьми, сидел на камне и что-то убежденно и резко говорил. Увидев подошедшего из-за кустов Букреева, Батраков скомандовал батальону «смирно» и доложил о происшествии.
Командир первой стрелковой роты старший лейтенант Рыбалко только что во время занятий допустил ошибку. Вместо того чтобы приданными ему пулеметами обеспечить атаку с флангов и в промежутках между взводами, пулеметы отстали от цепей и начали вести огонь поверх голов, тогда как удаление цепей от пулеметов не обеспечивало безопасности такой стрельбы. В результате двух моряков легко ранило.
Букреев сразу припомнил характеристику Рыбалко, данную адмиралом.
— Но Рыбалко все же сломил «противника»? — Букреев ободряюще улыбнулся смущенному Рыбалко.
— Сломил, товарищ капитан! — рявкнул Рыбалко.
— Помолчите, товарищ старший лейтенант! — строго заметил Батраков.
— Виноват, товарищ капитан! — не меняя позы, отрубил Рыбалко.
Его украинский выговор и смешливые глаза с огоньком природного лукавства понравились Букрееву. Рыбалко — один из любимцев в батальоне, и ему многое прощается. Букреев догадался и о причине взволнованности Батракова: ведь он проводил занятия, и вот сразу, при новом командире, получилось как-то плохо.
Батракова окружали офицеры, одетые в такие же куртки морской пехоты, что и рядовые. Некоторых из них Букреев знал — они входили в первое формирование в городе П., но большинство было ему незнакомо. Рядовые сидели под деревьями, курили, прислушивались к разговору.
Узнав о прибытии на ученье нового командира батальона, люди приподнимались, стараясь рассмотреть его.
Букреев приказал позвать раненых.
— Разрешите обратиться, товарищ капитан? — сказал командир пулеметной роты старший лейтенант Степняк. — Мне кажется, командир роты старший лейтенант Рыбалко неправильно форсировал речку.
— Почему неправильно? — Рыбалко сразу вспыхнул. — Этот Степняк всегда что-нибудь…
— Не перебивайте! — Батраков сердито посмотрел на него.
Степняк с подчеркнутой снисходительностью выдержал паузу.
— Рыбалко всегда любит фронтальные прорывы и поэтому безрассудно лезет напролом. — Степняк подчеркнул последнее слово. — Его знаменитое «сломыв» когда-нибудь выйдет ему боком.
— Сейчас трудно решить, кто прав, кто виноват, — спокойно сказал Букреев, выслушав Степняка. — Успех штурма укрепленной полосы иногда в большей мере зависит именно от стремительности, от натиска. Во время же учебных занятий всегда бывает трудновато решить, так или не так проведена операция. Ведь противник-то условный и вообще все условно… Я помню — еще в военной школе в спорных случаях нам приводили в пример одного старого капитана, который сорок лет служил в армии, сорок лет на маневрах брал Своей ротой одну и ту же горку и все время ошибался.
Офицеры одобрительно засмеялись.
Манжула привел раненых. У одного из них, Воронкова, некрасивого, угрюмого человека с широкими, сильными плечами, была перевязана рука; второй, Кондратенко, бравого вида старшина минеров с эсминца «Беспощадный» с двумя орденами Красного Знамени и медалью за оборону Севастополя, совсем не был перевязан. Букреев обратил внимание на то, что Кондратенко, в отличие от всех, был без куртки, в одной гимнастерке.
— Ну что же, Воронков, придется в госпиталь, — сказал Букреев.
— Из-за этого в госпиталь? Я сейчас могу этой рукой все что угодно… товарищ капитан.
— А вы куда ранены, Кондратенко?
— Почти никуда, товарищ капитан. Чуть оцарапало.
Кондратенко стиснул зубы, и Букреев видел, что ему трудно удержаться от стона.
— В чем же дело? — Букреев вопросительно посмотрел на Рыбалко.
— Кругом! — скомандовал Рыбалко.
Кондратенко повернулся кругом. Гимнастерка пониже левой лопатки была косо разорвана, свежее пятно крови расползлось к подмышкам, спускалось к поясу.
— Почему до сих пор не перевязали, товарищ старший лейтенант? — спросил Букреев Рыбалко.
— Он не позволял, товарищ капитан. Такой чертяка!..
— Кругом! — скомандовал Букреев.
Кондратенко снова стоял лицом к командиру батальона.
Выгоревшая до белых ниток бескозырка Кондратенко с надписью «Беспощадный» была надвинута немного на лоб, чтобы не был виден чубчик. На носу и подбородке выступили крупные капли пота.
— Если ранен, надо перевязать рану, — сказал Букреев. — Потеря крови выводит из строя. Отказ от перевязки равносилен симуляции.
Кондратенко вздрогнул, пошатнулся, но сдержал себя; у настороженных и сразу озлобившихся глаз его как бы сбежались морщинки.
— Два наряда вне очереди за отказ от перевязки… — Букреев пытливо наблюдал за Кондратенко. Он, как бы изучая эти недобрые огоньки во взгляде Кондратенко, выдержал паузу. — За мужество благодарю, товарищ Кондратенко!
Букреев сделал шаг вперед, протянул ему руку, и Кондратенко пожал ее. Задержав его широкую ладонь в своей руке, Букреев заметил, как исчезло недоброе выражение с лица Кондратенко, глаза стали светлее. Букреев отпустил его руку?
— Немедленно сестру, и отправьте его в госпиталь на моей машине.
По затаенному дыханию и настороженности моряков, стоявших вокруг, Букреев понял: малейшая растерянность сразу же выбила бы почву из-под его ног; сейчас он пока победил в этой первой встрече с моряками, и одобрительный шепот, уловленный им, доказывал это.
— Старший лейтенант Рыбалко, постройте батальон!
— Есть построить батальон, товарищ капитан!
Люди стояли не шелохнувшись. Букреев внимательно смотрел на их молодые, здоровые лица. Сейчас даже трудно было отличить ветеранов от новичков, так как ордена и медали были скрыты под куртками. «Тридцатка» стояла в первой шеренге роты автоматчиков, и они отличались от остальных только формой: черными брюками, бушлатами и новенькими бескозырками, на которых сияли названия славных, немало повоевавших черноморских кораблей.
— Батальон! Слушай мою команду! — Букреев поднял голову, напряг тело, сразу забыв про свое плохое сердце. — Напра-во! Направление к могиле Героя Советского Союза майора Цезаря Куникова, шагом ма-арш!
Батальон шел в походных колоннах по грунтовой колесной дороге. Покачивались плечи, бескозырки и оружие.
Букреев шагал рядом с Батраковым. Ему хотелось определить, что сблизило Батракова с моряками и заставило их ценить и уважать его. По внешнему виду он отличался от любого бойца батальона. Даже в костюме его была допущена вольность: вопреки полевым условиям и службе в морской части, он носил цветную армейскую фуражку, неловко сидевшую на голове, отчего его оттопыренные уши казались еще больше. Щупленький, узкогрудый, с опущенными, выдвинутыми вперед плечами, он шел задумавшись, смотря прямо перед собой светлыми, удивительно ясными глазами.
…Когда немцы подошли к Перекопу, Батраков оставил курсы политруков на мысе Фиолент и был назначен в батальон морской пехоты, сформированный из моряков Дунайской речной флотилии. Тогда же в боях за Севастополь «комиссар дунайцев» завоевал себе уважение и первую славу.
Потом была «Малая земля», штурм Новороссийска и другие десанты. Батракова видели везде, он был таким же ветераном, как Рыбалко или Степняк, Цибин или командир роты пэтээровцев Яровой.
…Кончился обветшалый, осенний лес. Дорога привела к окраине города. Кладбище почти примыкало к окраине и занимало большую неогороженную площадь. Виднелись старые кресты и заброшенные могильные плиты со съеденными временем надписями.
Возле старого кладбища, что ближе к городу, торчали столбики с прибитыми на них дощечками. Это были братские могилы черноморцев, павших при штурме Новороссийска. Между могилами еще валялись носилки с черной от крови парусиной. На носилках сюда приносили убитых и хоронили в братских могилах.
Выделялись огороженные могилы летчиков. Обломки воздушных винтов, как кресты, возвышались над дощатыми памятниками. Среди могил ходили несколько женщин. Они читали редкие надписи, неслышно плакали.
Баштовой ускорил шаги и первым подошел к могиле Куникова, огороженной штакетником, выкрашенным в голубой цвет. Памятник, деревянный конус со звездой из жести, был тоже покрашен голубым — под цвет моря, по требованию моряков-куниковцев. К памятнику была прибита железка с надписью:
У ограды стоял Звенягин. На глиняном холмике могилы лежали цветы.
— Павел!
Звенягин медленно повернул голову на оклик Баштового, но остался в прежней позе, положив одна на другую опущенные руки, в которых он держал свою старую фуражку.
— Поговоришь с нашими, Павел?
— Нет. Сами поговорите.
Звенягин натянул фуражку на голову и пошел, не оглядываясь, по кладбищу, всматриваясь в цифры на дощечках и надписи.
Рыбалко разворачивал роты, чтобы удобнее выстроить их вокруг могилы. С восточной стороны мешала ограда, возле нее оказались пулеметчики Степняка, но так как места не хватало, многим пришлось поместиться с той стороны ограды и оттуда выглядывать, приподнимаясь на носках. Стрелки первой роты по приказу Рыбалко заняли места впереди.
Автоматчики Цибина успели незаметно потеснить стрелков Рыбалко — им тоже хотелось быть впереди и увидеть могилу. Среди бойцов Ярового нашлись моряки, хоронившие своего бывшего командира: их пропустили ближе к офицерам.
Женщины, ходившие по кладбищу, приблизились и держались кучкой.
Высоко в воздухе, почти не взмахивая крыльями, плыл коршун.
— С автомата бы его! — сказал молоденький русый моряк, стоявший позади и из-за малого своего роста ничего не видевший за спинами товарищей.
Его приятель, долговязый парень с худой мускулистой шеей и черными неулыбчивыми глазами, внимательно проследил за коршуном.