Неглубокий ум Вырубовой и чисто философский склад мышления Императрицы были двумя противоположностями, друг друга дополнявшими; разбитая семейная жизнь Вырубовой заставила ее искать нравственного удовлетворения в удивительно дружной, можно сказать, идеальной семейной обстановке Императорской Семьи. Общительная и бесхитростная натура Вырубовой вносила ту искреннюю преданность и ласку, которой не хватало в тесно замкнутой Царской Семье со стороны царедворцев, ее окружавших. А общее у этих столь различных двух женщин нашлось тоже — это любовь к музыке. Императрица обладала приятным сопрано, а у Вырубовой было хорошее контральто, и они часто в минуты отдохновения пели дуэты…
…Влиянием при дворце Вырубова не пользовалась и пользоваться не могла; слишком большой был перевес умственных и волевых данных Императрицы над умственно ограниченной, но беззаветно преданной и горячо любящей сначала фрейлиной Танеевой, а затем сделавшейся домашним человеком в Царской Семье г-жой Вырубовой. Отношения Императрицы к Вырубовой можно определить отношениями матери к дочери, но не больше того. Дальнейшим связывающим звеном этих двух женщин было одинаково сильно развитое, как у одной, так и у другой, религиозное чувство, которое привело их к трагическому поклонению личности Распутина.
Мои предположения о нравственных качествах г-жи Вырубовой, вынесенные из продолжительных бесед с нею в Петропавловской крепости, в арестном помещении, и, наконец, в Зимнем Дворце, куда она являлась по моим вызовам, вполне подтверждались проявлением ею чисто христианского всепрощения в отношении тех, от кого ей много пришлось пережить в стенах Петропавловской крепости. И здесь необходимо отметить, что об этих издевательствах над г-жой Вырубовой со стороны крепостной стражи я узнал не от нее, а от г-жи Танеевой; только лишь после этого г-жа Вырубова подтвердила все сказанное матерью, с удивительным спокойствием и незлобивостью, заявив, «они не виноваты, не ведают бо, что творят». По правде сказать, эти печальные эпизоды издевательства над личностью Вырубовой тюремной стражи, выражавшиеся в форме плевания в лицо, снимания с нее одежды и белья, сопровождаемого битьем по лицу и по другим частям тела больной, еле двигавшейся на костылях женщины, и угроз лишить жизни «наложницу Государя и Григория», побудили Следственную Комиссию перевести г-жу Вырубову в арестное помещение при бывшем Губернском жандармском управлении…
…В связи с упорными слухами об исключительной симпатии Императрицы к немцам и о существовании в царских покоях прямого провода в Берлин мною были произведены осмотры помещений Императорской фамилии, причем никаких указаний на сношение Императорского Дома с немецким во время войны установлено не было. При проверке же мною слухов об исключительно благожелательном отношении Императрицы к раненным военнопленным немцам выяснилось, что отношение ее к раненым немцам было таким же одинаково теплым, как и к раненым русским воинам, причем такое свое отношение к раненым Императрица объясняла выполнением лишь Завета Спасителя, говорившего, что, кто посетит больного, тот посетит Его Самого.
В силу многих обстоятельств, в том числе и постоянного болезненного состояния Императрицы вследствие ее болезни сердца, Царская Семья вела удивительно замкнутый образ жизни, что естественно способствовало самоуглублению и развитию религиозного чувства, принявшего у Государыни совершенно исключительный, преобладающий характер. На почве этой религиозности Александра Федоровна вводила монастырский устав Богослужения в некоторых придворных церквах и с особым наслаждением, несмотря на болезненное состояние, выстаивала до конца длившиеся долгими часами службы. Это исключительное религиозное настроение Императрицы Александры Федоровны и послужило единственной причиной преклонения ее перед личностью Григория Распутина, который, несомненно, как уже было объяснено, обладая способностью внушения, благотворно действовал в некоторых случаях на состояние здоровья тяжко больного Наследника. При этом, вследствие своей религиозной настроенности, Императрица не могла объективно оценивать источник несомненно поразительного влияния Распутина на состояние здоровья Наследника и искала этот источник не в гипнотической силе, а в тех высших небесных силах, которыми был наделен, по ее глубокому убеждению, за свою святую жизнь Распутин. Года за полтора до переворота 1917 г. известный бывший монах Илиодор Труфанов, о котором было уже выше упомянуто, прислал в Петроград из Христиании свою жену с поручением предложить Царской Семье купить у него в рукописи написанную им книгу, выпущенную впоследствии под названием «Святой черт», где он описывает отношения Распутина к Царской Семье, набрасывая на эти отношения тень скабрезности. Этим вопросом заинтересовался департамент полиции и на свой риск и страх вступил в переговоры с женой Илиодора о приобретении этой книги, за которую Илиодор просил, насколько помню, 60 000 рублей. В конце концов, дело это было представлено на усмотрение Императрицы Александры Федоровны, которая с негодованием отвергла гнусное предложение Илиодора, заявив, что «белое не сделаешь черным, а чистого человека не очернишь…».
Подлинное подписал:
Бывший командированный в Чрезвычайную Следственную Комиссию по расследованию злоупотреблений Министров, Главноуправляющих и других должностных лиц, с правом производства следственных действий, товарищ Прокурора Екатеринославского Окружного суда, Владимир Михайлович Руднев.
г. Екатеринослав 28-го марта 1919 г.»
Отчет Руднева подытоживает самостоятельное слово Николая Тальберта.
«Свобода, равенство и братство» — лозунги «великой» французской революции, по существу своему такие идеальные, красивые. Но при проведении их в жизнь они в лучшем случае обращаются в ничто, над ними же высится неотъемлемая принадлежность — кровавая гильотина, ножом которой действительно свободно, равно и по-братски рубились головы всем не желавшим, а часто просто не умевшим вовремя поклониться кровожадному революционному Молоху. Ложь, лицемерие и потоки крови, крови без конца — вот истинные символы революции. С особенной яркостью выражаются они и в потрясающей ныне весь мир «великой» русской революции. Красной нитью проходят эти символы через деятельность всех деятелей революции. Все эти Гучковы, Милюковы, Родзянко, кн. Львовы, Винаверы, Маклаковы, крестные отцы революции, крупные по своей разрушительной работе и столь бледные и безвольные в деле созидания, их воспитанник, в сущности, психически больной Керенский и, наконец, их естественные преемники по каиновому делу — Ленин и Троцкий, эти умные, наиболее яркие, но демонические слуги князя тьмы, затопившие Россию потоком крови и закончившие начатую их предшественниками работу по ее разрушению, — все они так или иначе послужили этим революционным символам.
Мрачна картина нашей революции, что в душе признают и разочаровавшиеся искренние и честные ее приверженцы, но не менее темна и безобразна предшествовавшая ей эпоха, когда шла подготовка к ней и производился планомерный натиск на… Царскую Семью.
Россия вела в то время величайшую за свое бытие войну, вынося на своих плечах все ее тяготы, так как ее конституционно-парламентарные союзники только подготовлялись еще к борьбе, заделывая свои прорехи в деле оборудования и формирования армий. Верховный повелитель России, столь миролюбивый по своей натуре, с болью в сердце согласившийся на войну, всей своей благородной душой, всеми своими помыслами отдался делу служения Родине. Вся его семья, во главе с Государыней Императрицей Александрой Федоровной, всецело была занята заботами о раненых, беженцах, семьях запасных солдат, призванных на войну, снабжением войск бельем. И в это время у них же за спиной свила себе гнездо подлейшая измена. Умело направленная интернациональными темными силами, с успехом проделавшими то же с Людовиком XVI и его женой и ныне использовавшими безмерное честолюбие различных политических и общественных деятелей, со змеиным шипением поползла гнусная клевета. Ловко играя именами действительно нежелательных лиц, под покровом святости проникших в глубоко религиозную Царскую Семью, все эти политиканы начали обвинять в измене Императрицу Александру Федоровну, окрещенную ими «немкой», подобно тому как их же учителя столетие тому назад называли «австриячкой» несчастную Марию Антуанетту. Затем дошли даже до того, что обвинили Самого Государя Императора в том, что он, пренебрегая интересами государства, желает заключить невыгодный для России сепаратный мир.
Несмотря на всю явную нелепость взводимых обвинений, клевета успешно работала, проникая всюду, начиная и, что особенно позорно, иногда исходя из великокняжеских дворцов, проползая в дворянские хоромы и доходя даже, через офицеров, в солдатские окопы…
Теперь Россия — голодная, мерзнущая, вымирающая от болезней, захлебывающаяся в потоках крови — являет собой ужасную картину. Пережив революционные временные правительства различных формирований, она изнывает теперь под гнетом одной из его разновидностей, именуемой советским правительством. А все те, кто так храбро боролся с царской властью, жалобно ноют по различным столицам Европы и ничего не могут сделать с той властью, которая сумела вовремя снять плоды с посаженного ими дерева.
И это тяжелое испытание, ниспосланное за грехи нашей Родине, будет продолжаться, как и триста лет тому назад, до тех пор, пока огромное большинство русского народа не покается в своих прегрешениях и в особенности не познает того, насколько оно безмерно виновато перед своим Государем, Помазанником Божиим, светлый духовный образ которого еще ярче вырисовался в эти мрачные годы лихолетия…
Николай Тальберг 30 июля ст. ст. 1920 г.»
Позволю себе привести выдержки еще из одной книги, вовсе не редкой, более того, изданной совсем недавно в Петербурге, — это труд С. С. Ольденбурга «Царствование императора Николая II» (СПб, «Петрополь», 1991).
«В середине двадцатых годов Высший Монархический Совет заказал жившему в Париже проф. С. С. Ольденбургу, сыну академика, научный труд по истории царствования Императора Николая Второго, — сообщает в предисловии член Высшего Монархического Совета Юрий Константинович Мейер. — С. С. Ольденбург имел возможность выполнить такое научное изыскание, изучив копии подлинных актов в Российском посольстве… Дело в том, что в порядке предосторожности еще задолго до Первой мировой войны дубликаты исторических актов стали посылаться на хранение в наше посольство в Париже…»