Глава 1
— Вот так, Мария Николаевна… Правильно! Сейчас лучку добавим, тертой морковки — и немножечко мелко нарезанной черемши.
— Черемши?
— Это мой секрет! Черемша придает блюду такой, знаете, пикантный аромат. Рыба получается сочной и очень-очень вкусной.
— Удивительно. Никогда бы не подумала… Надо же, черемша! Я-то обычно к рыбе чеснок добавляю.
— Ну, что вы, Мария Николаевна! Чеснок не надо ни в коем случае — он для рыбы слишком резок, агрессивен, я бы сказала. А вот черемша… Ой, извините. Кто-то в дверь звонит.
Хозяйка, мать Виктора Рогова, оставила кухню на попечение подруги и выглянула в коридор:
— Витю-юша! Витюньчи-ик! Голубочек мой… Кто-то ещё пришел, открой пожалуйста.
Сын еле-еле расслышал просьбу сквозь веселый гомон гостей, уже собравшихся к праздничному столу по случаю его возвращения:
— Хорошо, мамуля. Иду!
Пройдя через прихожую, Рогов поинтересовался:
— Кого надо?
За дверью молчали, и пришлось повторить:
— Ну, кто там еще?
— Шеварднадзе.
— Какой Шеварднадзе? — Не понял Виктор.
— Эдуард Амбросьевич! Какой же еще…
Рогов отворил. На пороге стоял и довольно скалился высокий, светловолосый парень в форме прапорщика погранвойск.
Звали гостя Павел Симонович Ройтман, и Виктору он доводился двоюродным братом.
— Здорово!
— Приветик.
Родился Паша в один год с Роговым, но в Ленинграде. И не на окраине, а в самом центре — в одной из комнат огромной коммунальной квартиры. Дом был ещё дореволюционной постройки, аварийный, и сколько себя Павлик помнил, витал над ним дух скорого, но так и не состоявшегося капитального ремонта.
С детства Паша был робок и деликатен. Отчаянные, звучные мальчишеские поступки, вроде вытаптывания цветов на клумбах или спускания соседской кошки по водосточной трубе, всегда давались ему с неимоверным трудом.
Разумеется, это не способствовало его авторитету в глазах сверстников. Поэтому, Павел прямо из кожи вон лез, чтобы изжить в себе издержки хорошего семейного воспитания и заработать репутацию дворового хулигана — но дальше того, чтобы исподтишка наступить случайному прохожему на пятку и не извиниться, дело так и не продвинулось…
Таким образом, во взрослую жизнь Паша Ройтман всупил с аттестатом о среднем образовании, незаконченной музыкальной школой по классу трубы и твердой уверенностью, что все законы писаны для дураков и трусов.
Это его убеждение полностью разделяли и двое ближайших друзей, одним из которых считался двоюродный брат Виктор, а другим — некто Ян Карлович по прозвищу Папа Карла, сосед по дачному участку.
Этот самый Карла был всего на несколько лет старше Ройтмана, но к началу восьмидесятых уже заработал в определенных кругах репутацию восходящей звезды экономического криминала.
Рогов же наоборот — поражал неустанно воображение Павла дерзостью планов и рассказами о мнимых победах на любовном фронте.
— Деньги — это не проблема! — Отмахивался Виктор от досужих вопросов. — Хочешь, грабанем сберкассу?
Ройтман кивал: он готов был на все, лишь бы вместе. Но в последний момент запланированный налет всегда почему-то срывался, и до следующей роговской затеи приятелям предстояло довольствоваться тихими, почти безобидными жульничествами по сценариям Папы Карло.
С Карлой было спокойнее и сытнее, с Виктором же — опасно, но интересно…
Впрочем, с самого начала не обходилось и без неприятностей. Ройтман и теперь, как кошмарный сон вспоминал забаву школьных лет — продажу единых проездных билетов, которые Ян Карлович рисовал о ночам шариковой ручкой. Труд был титанический, но под утро старший товарищ, с гордостью в подслеповатых от бессонной ночи глазах заявлял, что легких денег в природе не существует совсем.
Сама же реализация «липы» выпадала, разумеется, на долю Павлика. Шныряя в людском потоке, каждый раз на новой станции метро, он предлагал дешевые «проездные» ротозеям и жадинам — пока, в конце концов, не нарвался на уже разок осчастливленного им дядечку. Тогда удалось отделаться легким испугом, парочкой подзатыльников и изжогой от сьеденных «для науки» билетов.
От следующей затеи пострадал Виктор.
Карла удумал организовать сбор народных денег на памятник Владимиру Высоцкому. Приятели расположились прямо на ступеньках у входа в гостиницу «Пулковская», включили магнитофон с записями покойного… Дело пошло, но через пару дней весь этот цирк надоел кому-то из администрации и «благотворительный фонд» выпроводили вон. А Рогову, как самому активному, при этом ещё здорово подбили глаз и намяли бока.
А потом была великолепная авантюра со сдачей внаем совершенно чужой пустующей квартиры в новостройках… Куш оказался неплох, но вырученные деньги, как все хорошее в этой жизни, закончились очень скоро.
… Помнится, Рогов тогда позвонил Павлу домой:
— Пункт приема стеклотары, — ответил Ройтман нахальным басом.
— Алле, Паша?
— Нет-нет, какой Паша? Это не он… А чего нужно-то?
— Слышь, перестань дурачиться! Это я, Виктор.
— А, Витек… Здорово! Не признал, богатым будешь. Ты где?
— Здесь, неподалеку. Сейчас зайду, дело есть.
На улицы медленно наползало серое ленинградское утро. Ничего особенного, так — утро, и все.
Рогов бросил трубку на рычаг таксофона и зашагал к метро. Привычно проехав Московско-Петроградской линией, он поднялся наверх и вскоре был уже во дворе у Павла.
Надо отметить, что незадолго перед этим любящие родители подарили Павлику подержанную чехословацкую «Яву» — на радость сыну и на беду окрестным пенсионерам. Гаража, естественно, у Ройтманов не было, поэтому держать мотоцикл приходилось прямо в полутемном коридоре коммуналки. Впрочем, жалея соседей по квартире, на дому Павел производил только мелкий ремонт своего «стального коня», а серьезные технические проблемы решал во дворе-колодце.
Сегодня он занимался зажиганием. Что-то, видимо, не получалось, и Павел с яростной матерщиной то глушил двигатель, то снова запускал его на полную мощность.
Рогов подошел к мотоциклу и дождавшись относительной тишины положил руку на кожаное сиденье:
— Шикарная у вас тут акустика… Как народ — не жалуется?
— Да пошли бы они… Прибегали уже, собираются в ЖЭК заявление писать. И в милицию!
— А ты что?
— А ничего! — Павел разогнулся, вытирая о тряпку испачканные смазкой руки. — Я всех выслушал, пообещал, что больше не буду.
— А если опять прибегут?
Виктор увидел, как его двоюродный брат залезает в седло.
— Если прибегут… — Ройтман азартно дернул за рычаг — и его собеседник еле успел зажать руками уши. Когда рев затих, последовало продолжение:
— Если прибегут, я их опять выслушаю. И опять пообещаю, что больше не буду. Понял? Главное — пар спустить, мне ведь с мотоциклом все равно никуда не деться.
— Да уж! Ты как насчет переговорить?
— Ну, давай. Выкладывай! — Предложил Ройтман. — Что там у тебя созрело, насчет сладкой жизни?
И Виктор выложил:
— Вот. Смотри…
На сидении «Явы» появился кустарного производства малокалиберный пистолет, приспособленный под патрон кругового воспламенения и внешне похожий на ТТ.
— Ты чего? Совсем обалдел? — Зашипел Павел на брата, моментально прикрыв оружие грязной тряпкой.
— А, он все равно не стреляет, — отмахнулся Рогов. — Боек сбит…
Ройтман молча и вопросительно смотрел на Виктора.
— Знаете ли вы, молодой человек, что в нашем славном портовом городе-герое существует один чудесный магазин с поэтичным, я бы даже сказал — горьковским названием «Альбатрос»?
— Почему это — с горьковским?
— Ну, — смутился Виктор, — хрен его знает… Это так, к слову. Буревестник, альбатрос — какая разница? Дело в другом.
— В чем же?
— Видите ли, кузен…
По сути, предложение Виктора сводилось к тому, чтобы припугнуть и ограбить кого-либо из «насосаных» сверх меры спекулянтов-фарцовщиков которых, по наблюдениям Рогова, было всегда полно именно у «Альбатроса».
В те времена магазин торговал фирменным дефицитом на пресловутые морские «боны» и, естественно, на асфальтовом пятачке перед его входом с утра до вечера копошились любители криминальных и нетрудовых доходов.
Нельзя сказать, что Павел встретил идею Рогова с энтузиазмом. Однако по мере того, как первоначальный замысел обрастал подробностями и конкретными «техническими» деталями, неуверенность его сменилась азартом и радостным возбуждением.
Тем более, что главная роль в намеченном вооруженном грабеже должна была достаться Виктору, а на долю его двоюродного брата-мотоциклиста выпадало только транспортное обеспечение операции.
Рассчет Рогова строился на том, что спекуляция — бизнес деликатный и сугубо индивидуальный. Предполагалось, что Павел привозит Виктора к магазину и по возможности не выпускает из поля зрения. Виктор же выберет фарцовщика побезобиднее, чтобы легко было справиться и под предлогом покупки товара удалится с ним в укромное местечко. Там, вместо примерки и рассчета, спекулянту предьявляется пистолет и предоставляется право выбора: кошелек или жизнь… После этого останется только забрать шмотки и и деньги, сесть на Пашкину «Яву» и побыстрее смотаться как можно дальше.
— Усек?
— Да, в общем-то… — Ройтману было все ещё страшновато, но ему в голову не могло прийти, что и самого Виктора от его собственной идеи вооруженного грабежа то и дело прошибает холодный пот.
— Ну, что? Подписываешься?
— Если прижмут — хана, — для очистки совести напомнил Павел. — Это ведь не билетики липовые в метро продавать!
Впрочем, видно было, что он уже согласился.
— Брось! Да кто прижмет-то?
— Менты.
— Да местная фарца их всегда за квартал чует! Разбегаются сразу же… А если все на месте — значит, тихо.
— Логично, — кивнул Паша. — Я вот ещё что хотел спросить… Деньги-то у нас есть? Спекулянт — не дурак, он сначала убедиться захочет, что покупатель не пустой.
— Мне нравится ход ваших мыслей, коллега, — усмехнулся довольный Рогов. — Порядок!
Завхлопывая последнюю лазейку для отступления, расстегнул куртку:
— Глянь-ка… Впечатляет? — Из нагрудного кармана торчала толстая, перехваченная банковской бандеролью пачка «пятерок».
— Откуда? — Открыл рот Павел. Похоже, наличие у брата солидной суммы денег удивило его куда больше, чем незаконный «ствол».
— Фуфло, — отмахнулся Виктор. — «Кукла», сам понимаешь. Сверху и снизу, конечно, купюры настоящие, внутри бумага… А ленту я возле сберкассы подобрал.
Вот теперь в Пашкиных глазах авторитет брата вырос до небывалых высот. Этим, последним, штрихом Рогов лишил его остатков сомнения и страха перед предстоящим делом.
— Номер надо будет грязью заляпать, — оглядывая мотоцикл, констатировал Ройтман. — И вообще — лучше все же подольше потом в тех краях не появляться… Когда поедем?
— А сейчас.
— Прямо сейчас? — Коленки Павла противно задрожали, и он зачем-то нервно оглянулся по-сторонам.
— Эй, ты чего? Куда смотришь-то? — Виктор тряхнул брата за ухо.
— Да так… померещилось.
— Может, боишься? А, Пашка?
— Поехали!
Отступать было поздно и незачем.
… Путь до Главных ворот морского торгового порта много времени не занял. Неподалеку от «Альбатроса» Виктор слез с мотоцикла и дальше пошел пешком, велев Ройтману держаться поблизости и двигателя не глушить.
На асфальтовом «пятачке» перед магазином, в самом конце Двинской улицы привычно суетился деловой народец. Человек сорок — даже больше, чем ожидали братья-разбойники.
Все было тихо, мирно, благородно… Неискушенному прохожему даже могло показаться, что это отработавшие смену рабочие-портовики устраивают локальные междусобойчики, чтобы скинуться на бутылку и потом разойтись по пивбарам и винным магазинам.
Однако, обычные забулдыги, соберись они тут в таком же количестве, обложили бы окрестности столь отборным и красочным матом, что не только людские уши — даже у трамваев повяли бы токоприемники.
А эти — нет! Культурная публика…
Подойдя ближе, Виктор сначала прошелся туда-сюда, а потом с чуть растерянным видом провинциала уселся на металлическое ограждение блеклого газона. При этом куртка его распахнулась, представив заинтересованным взорам «кукольную» приманку.
Долго ждать не пришлось.
От толпы спекулянтов отделился коренастый парняга лет двадцати пяти:
— Чем-то интересуемся? Может, помочь? Спросите, не стесняйтесь.
Виктор оценивающе оглядел потенциального «терпилу»: килограммов под восемьдесят, ростом повыше, да и морда какая-то не слишком мирная.
Отрицательно помотав головой, он дождался, пока спекулянт отойдет и пересел подальше от входа.
Грабить, почему-то, расхотелось. Но возвращаться ни с чем на глазах у маячащего неподалеку Ройтмана тоже было неловко.
Думы Виктора прервал дежурным вопросом следующий спекулянт. Этот оказался росточком пониже первого, но тоже особого доверия не вызвал.
Пришлось отказаться и от его услуг, после чего минуты потянулись старой пеньковой веревкой — долго и бестолково. Сырой ветер с залива окатывал и без того застуженную поясницу, постепенно унося вместе с теплом и готовность к подвигам.
— Джинсами не интересуетесь? — Перед Роговым нарисовался худой очкарик со всклокоченной шевелюрой и тяжелым портфелем в руке.
— А что у тебя за штаны-то? — Душа Виктора запела в предчувствии долгожданной удачи. — Какая фирма?
— Есть «Вранглер», есть «Монтана», есть «Ли», очень хорошие… заголосил спекулянт.
— Почем?
— Цена нормальная, по сто пятьдесят любые!
— Самопал? — Изображая знатока, сдвинул брови Рогов.
— Обижа-аете… Привозной товар, прямо с судна, из рейса.
— И все лэйблы есть?
— А как же! — Не унимался фарцовщик, мысленно благодаря Господа, что послал ему такого идиота. — И лэйблы, и зипера, и все сайзы. Двойной шов… Не хотите примерить?
У Виктора екнуло сердце — ну, прямо, как по заказу!
Стараясь унять дрожь нижней губы, он набрал в грудь побольше воздуха:
— Что же. Можно, конечно, померить… Где тут у вас?
— Да где угодно! Где угодно… Лишь бы народу поменьше. А то ведь, сами знаете — не дай Боже, менты.
— Так куда идти-то?
— Вон, хоть бы туда, в тот подьезд.
Рогов против «того подьезда» ничего не имел. Еще неделю назад, проводя разведку предстоящего поля боя, он убедился, что сделки местными спекулянтами чаще всего совершаются именно в этом «парадняке».
Идеальное место — к тому же, со вторым, запасным, выходом на противоположную сторону.
— Ладно, пошли.
Краем глаза Виктор заметил, что его действия не ускользнули от внимания Ройтмана. Паша медленно тронул мотоцикл с места, и ясно стало, что события теперь будут развиваться по своей собственной, неумолимой логике.
Изменить что-то было уже не во власти Рогова. В каком-то душном оцепенении преодолел он вслед за фарцовщиком расстояние, отделявшее их от «примерочной».
— Прошу, — очкарик придержал дверь и пропуская спутника вперед.
— Ага, — выдавил из себя Виктор, толком даже не представляя, что сделает в следующее мгновение.
Однако, оказавшись внутри полутемного помещения, он как можно ловчее рванул из-за пояса «ствол» и развернулся к жертве:
— А ну, гони бабки, козел!
— … гони бабки, козел!
Сначала Виктор подумал, что ответило эхо. Однако, в следующий миг увидел нацеленный прямо в лоб ствол огромного револьвера.
«Вот и все, — подумал он. — Допрыгался на хер…»
Осталось только зажмуриться и ждать выстрела.
Впрочем, ожидание затянулось. Рогов приоткрыл глаза, и испытал новое потрясение: фарцовщик, забившись в угол, нервно трясся всем телом и что-то бормотал себе под нос.
Глаза его были закрыты, очки запотели, а револьвер валялся рядом, на заплеванной плитке пола.
Еще несколько драгоценных мгновений Виктор потратил на то, чтобы найти хоть какое-то обьяснение произошедшему. Может, спекулянта ударил кто-то третий? Ну, скажем, по башке, из-за угла… Неужели Пашка подоспел?
Виктор огляделся, но в подьезде больше никого не было. Тогда он ткнул очкарика носком ботинка:
— Ты чего? Слышь?
— Не надо! Не надо… — затрясся бедолага. — Не стреляйте, я не хотел! Я нечаянно… Это они сказали, чтобы я деньги отнял, а мне и не надо совсем!
— Чего тебе не надо? — Все ещё не понимал Рогов.
— Ничего не надо! — Человек на полу открыл глаза и умоляюще посмотрел на Виктора. — Я же честный спекулянт, не грабитель… А они заставили, сказали, мол, раз проиграл — давай!
— Как проиграл? Кого?
— Ну, в карты, в «деберц». Понимаете? Мы от скуки по сотенной, вот я и проигрался, а Лысый… Это он, гад! Говорит — давай…
— Ах ты, падла! Геморрой вонючий, — теперь в голосе Виктора зазвучала радость полного понимания, и его сразу же понесло:
— На мента кинулся?
— На кого? — Поперхнулся очкарик.
— Ты дурочку-то не валяй! Нападение на сотрудника органов, при исполнении…
— Я не знал, честно! Клянусь! — Рогову показалось, что спекулянт сейчас потеряет сознание. — Я не знал, что вы опер…
Увидев, что Виктор поднял с полу револьвер, он засуетился:
— Это не настоящий! Зажигалка, понимаете?
В этот момент дверь подьезда со скрипом приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась чья-то незнакомая Рогову морда.
— Ну, чего там у тебя? Все пучком? — Спросила морда неизвестно кого.
— Стоять! — Перепуганный Рогов направил на дверь сразу оба ствола своего пистолета и «трофейного» револьвера.
Морда исчезла, однако в углу зашевелился фарцовщик.
— Стоя-ять! — Заорал ещё громче Виктор и, не зная, что делать дальше, начал угрожающе щелкать курками над его головой.
Тот, окончательно ошалев от ужаса, понял команду буквально, вскочил и ввытянулся по стойке смирно.
— Лицом к стене, руки на затылок, ноги на ширину плеч… — Рогов не был уверен, что говорит все, как положено, однако времени вспоминать фильмы про милицию уже не осталось. — Н-на! Н-на, мудило!
Влепив под зад «арестованному» пару безобидных пинков, он бросился к выходу из парадной.
— Витя, давай! — Рядом, буквально в двух шагах поддавал газку своей «Яве» преданный Ройтман. — Побыстрее, пожалуйста, а то нам сейчас…
Со стороны «Альбатроса» к братьям-разбойникам уже приближалось человек десять мужчин серьезного вида. Во главе, почему-то, с сержантом милиции видимо, спекулянты вытащили его по такому случаю из местного пикета.
— Поехали, Паша… Гони, блин!
Ройтман вылетел на оперативный простор, и не делая различия между проезжей частью и тротуаром понесся вдоль по Двинской улице. Лихо перемахнув через Обводный канал, он воткнул мотоцикл между двумя встречными трамваями и на красный свет оказался за перекрестком.
— Ты чего? — Завопил Виктор. — Сбавь скорость, убемся ведь!
— Не убьемся! — Ответил Павел, но дальше они поехали все же чуть помедленнее. А когда впереди показалась арка родного двора-колодца, он вообще остановился:
— На фиг… Хватит! Какие тут, блин, грабежи, а? Да я пока тебя сегодня ждал — чуть не обосрался.
— Обошлось же…
— Хватит. Не могу я! Понял? Все. Лучше уж Карлины билетики лохам продавать.
… А сейчас Паша Ройтман стоял в дверях — заматеревший, конечно, но все такой же застенчивый и безобидный с виду. Только темные мешки под глазами: то ли от бессонницы, то ли по причине злоупотребления спиртным.
— Здорово, братан. Здравствуй! — Радостно обнял его Виктор. — Хорошо, что пришел… Все уже в сборе, даже сам Ян Карлович не забыл — изволил пожаловать собственной персоной. Видал? Вон, у окна салаты втихаря пробует.
Запоздавший гость разулся, прошел в комнату и сразу же уселся за стол:
— Ну, будем здоровы! С возвращением, Витян.
Веселье началось. Народ звякнул рюмками, выпил и потянулся за закусками. Потом повторили, потом выпили по третьей, по четвертой…
— Ты как сам-то, Витек? — Вяло ковырнул тарелку с горячим Ройтман. Гадко там было, да?
— По-всякому, Паша… Конечно, место суровое. Не каждый выживет, понял? Ты бы, со своим характером… — тут Рогов красочно и не особо стесняясь в выражениях обрисовал собеседнику переспективу его социально-полового статуса «на зоне».
Да так, что Ройтман поперхнулся и замахал руками, словно отгоняя мух. Виктору даже стало жаль родственника:
— Ладно, не обижайся… Это у меня теперь шуточки такие. Расскажи, лучше, что у тебя-то новенького? Семья, дети? Гляжу, при погонах!
— Расскажи, расскажи, Пашенька, — встрял в разговор Ян Карлович по прозвищу Папа Карла. — Поведай миру!
Ройтман пожал плечами, и Виктор вопросительно посмотрел на третьего их собеседника, ожидая продолжения.
— Он у нас теперь большо-ой человек, — пояснил тот, подкладывая себе в тарелку салат из дефицитных кальмаров. — Шишка, одним словом! Сидит на Шпалерной, в ихнем управлении. Музеем заведует. Хи-хи… Почти, можно сказать, директор Эрмитажа.
— Да ну! — Удивился Рогов и обернулся к брату:
— Ты же, вроде, в порту, на таможне ошивался? Выперли, что ли?
— Да так, — поморщился от неприятной темы Ройтман. — Ерунда, в общем… А музея-то — всего две сабли, да один орден. Остальное — декреты всякие, бумажки… Даже спереть нечего. Сижу там, как дурак — штаны казенные протираю. Скукота! Зарплату — и то во-время не платят. Так что, приходится по вечерам халтурить, пассажиров на «запорожце» возить.
— Значит, так теперь живешь…
— Живу. Как все… Чего рассказывать-то?
— Пьешь?
— В каком смысле?
— Водочку… Сильно пьешь? — Уточнил Рогов, которого жизнь научила почти безошибочно распознавать людские пороки.
— Ну что вы, Виктор! Скажете тоже… — слишком уж явно обиделся Ройтман.
— Попивает, попивает, — подтвердил зловредный Папа Карла. — И не просто попивает, а жрет её, родимую, что ваша хавронья!
— Ян Карлович! Я бы попросил тебя…
— Ладно, все свои. Слышишь, Виктор? Ему нет бы накушаться тихо, да спать уйти. Обязательно ведь на подвиги тянет, за руль! Тут на днях, говорят, гаишники его тормознули на Краснопутиловской.
— Пьяного?
— Естественно! Улица глухая, вот он и решил по ней вечерком к отчему дому пробираться. Даже фары, мудак, загасил — чтобы машину не видно было. Ну, менты его за отсутствие освещения в темное время суток и остановили. Открывают дверцу — а там Павлик, в дрыбадан. Начали вытаскивать — ни в какую! Плюется, толкается, ногами машет…
— Не было этого!
Ройтман сидел красный и злой, но Ян Карлович только отмахнулся:
— Чего он им только не орал… И «где мой именной маузер?», и «на мое место встанут тысячи»! В общем, влипнуть должен был капитально, однако… До сих пор понять не могу, как это тебе, Пашенька, права водительские вернули?
— Да что же это такое? — Застонал Ройтман. Дождавшись, когда все отсмеются, он перешел в наступление:
— Сами вы, голубчик, лошадка темная! Лучше, про себя расскажите.
— А что? — Заинтересовался Виктор.
— Годы не стоят на месте, любезный братец. Идут, родимые! Идут… Ян Карлович буржуем заделался, гидрографию свою забросил к чертовой матери, и теперь богат до неприличности. Деньги лопатой гребет, а как был жидом, так и остался!
— Это кто из нас ещё жид! — Возмутился Папа Карла. — Сам ты…
— Шапку его итальянскую помнишь? Такую кургузую, на рыбьем меху?
— Ну, — кивнул Виктор.
— Он же её ещё до того, как тебя посадили, купил. Который уже год носит… Я его недавно, ради хохмы, попросил эту шапку по-дружески продать. Так он такую цену заломил! В комиссионке — и то раза в два дешевле.
Теперь обьектом для насмешек стал Папа Карла, и мстительный Павел решил взять реванш:
— Про машину не слышал? Хотя, конечно… Привез он с последнего своего рейса, из Голландии, «форд-сиерру». Поставил под окном — любуется! По вечерам сидит в нем, дорогие сигареты курит, музыку слушает, а на работу в общественном транспорте добирается. Чтобы, значит, ходовую часть не повредить. Или кузов не поцарапать… Кстати, ещё как он в транспорте ездит — это особая история! Купил один-единственный талон, прокомпостировал и таскает повсюду в кармане. Зайдет в троллейбус или в трамвай, встанет возле компостера и ждет, пока кто-нибудь не попросит пробить. Чужой, свеженький, прокомпостирует — и себе, а свой задроченный, с несхожими дырками, возвращает: «Будьте любезны!» Все: «Ой, спасибо, спасибо!» — кто же будет рассматривать? Так и ездил почти год, пока контролеры из трамвая не выкинули.
— А чего же выкинули-то? — Давясь от хохота спросил Виктор.
— А, махнул рукой Папа Карла. — От компостера отойти не успел. Там и накрыли, волки позорные!
… В этот счастливый для недавнего зэка Рогова день пили и гуляли ещё много и долго. И разошлись далеко за полночь.
Проводив последних гостей, Виктор небрежно завалился на старенький свой диван:
— Ну, здорово дружище… Давно не виделись.
Усталость и хмель застолья ломили тело, но сон отгоняла череда мыслей о прошлом и будущем. Очень хотелось Рогову в ту ночь, чтобы будущее его оказалось светлым и ласковым.
Незаметно, Виктор все же задремал.
Глава 2
В следующий понедельник, ближе к обеду, на квартиру Роговых заявился участковый.
Позвонил в дверь, представился по всем правилам и без приглашения проследовал на кухню. Разложив бумаги, он с плохо скрываемым интересом уставился на Виктора.
— Что? — В свою очередь спросил тот, усаживаясь напротив.
Неприятный холодок пробежал по телу и замер под сердцем. Конечно, следовало ожидать, так уж заведено, хотя…
— Формальность.
— Неужели без этого нельзя?
— К сожалению, — развел руками участковый. — Не обессудте! По закону положено.
— Ну, раз положено… Меня что — под надзор?
— Нет-нет! — Поспешил успокоить незваный гость. — Ни о каком надзоре речи не идет. Это раньше было, а сейчас… В общем, никому ничего не надо. Хотя, условно-досрочное освобождение…
— Извините! — Поднял палец вверх Рогов. — Не совсем так. Я освобожден не досрочно, а по решению Верховного Суда.
— Как это?
— Срок мне «срезали», в чистую!
В недоуменном молчании участковый вновь перелистал свои бумажки:
— Да. Так точно! Ну, тем более — вам беспокоиться не о чем. А с меня уж не взыщите — работа такая.
— Чего уж… — немного отмяк душой Рогов. — Слушайте, а может — пивка?
Гость неожиданно легко согласился:
— А что? Можно. Время к обеду, почему бы и нет?
Виктор сноровисто чмокнул дверцей холодильника, и место казенных бланков на столе заняли две бутылки «жигулевского». Появился и огромный вяленый лещ.
Слетели пробки:
— Ну-с, начнем!
— Да вы подлещика, подлещика оцените, — порекомендовал хозяин, опустошая вслед за участковым стакан золотисто — пенной жидкости.
— Чудно… Знатная рыба! Высушена авторитетно.
— Еще бы! Украинский подлещик-то, не просто так. Там солнце палит будь здоров!
— Прислали?
— Вчера. Посылку поездом получил от родственников. По отцу…
Полтора часа застолья промчались легко и быстро.
Первую пару бутылок сменила вторая, а уже потом, как-то вполне естественно и незаметно, вслед за пивом в ход пошел выставленный Роговым самогон.
— Ты знаешь, Серега, как хохлы его называют?
— Не-а, — участковый давно уже снял и туфли, и китель, и галстук, но вел себя вполне прилично.
— Чамар!
— А, гы-ы! Круто. Главное — соответствует…
— Считаешь?
— Конечно. Его же иначе и не назвать. Нет, Витя, ты только вслушайся: ч-чамар-р!
— Сильно, — кивнул Рогов. — Иначе и верно — никак… Восемьдесят «оборотов», это же уважать надо!
— Да-а, — протянул участковый и вслед за хозяином опрокинул в рот очередную стопку. — Бр-р-р! Умеют делать, собаки.
— Обязаны уметь, — строго подтвердил Виктор. — Национальное ремесло. Это тебе не поляки какие-нибудь, или немцы — хохлы! Звучит гордо.
— Слушай, — спохватился гость, — так, все-таки, на хрена ты из армии ушел? Чего не хватало?
— Бляха-муха… Обьясняю же тебе, обьясняю, а все как об стенку горох. Меня же прямо из армии — фьюить! — и посадили.
— Да ты что?!
— Ну, точно.
— Дела-а… Ни с кем не считаются! Эдак, скоро дело и до министров дойдет. Как думаешь?
— Вряд ли, — поморщился Рогов. — Ворон, Серега, ворону в зад не заглядывает.
Участковый прыснул, но тут же осекся:
— Ты поосторожнее на такие темы… Слушай, а если бы не посадили остался служить?
— Нет. Вряд ли… Не остался бы!
— Почему?
— А ты почему не остался? Говоришь ведь, тоже военное училище закончил? Танковое?
— Ну, я… — развел руками гость. — У меня совсем другое дело, сугубо частный случай, можно сказать. Посмотрел бы я на тебя, где бы ты оказался, если бы дочку командующего округом трахнул! А после ещё и жениться отказался.
— О, — уважительно наполнил стопки Рогов. — Серьезное дело… За такие шалости папашка её мог тебя и к стенке поставить. Говорят, и такое случалось!
— Случалось, — приосанился бывший танкист, а теперь участковый инспектор:
— Считаю, ещё повезло, что меня только из доблестных вооруженных сил поперли.
— Может, стоило все-таки жениться? Служил бы сейчас у тестя-генерала под крылышком…
— Ни за что! Свобода дороже. Я бы скорее сам с себя погоны лейтенантские сорвал, чем силком в ЗАГС, понял? Лучше бы под собственный танк лег, чем ещё раз с этой… Квазимордой.
— А чего же ты её тогда трахнул?
— Пьяный был, — вздохнул гость. — В говнище.
— Ну, тогда ясно, — Виктор кивнул. — Тогда уж лучше танк.
Посмеялись, и под тост за содружество родов войск выпили ещё по стопке. А к пяти часам вечера последняя бутылка печально звякнула в ведре для мусора.
— Слушай, Витек…
— Ну?
— Мне все-таки что-то написать надо.
— Пиши, — согласился Рогов.
— А что писать-то?
— Хер его маму знает… Кто из нас мент — ты или я?
— Не-е… Не я — это точно! — Заверил гость. — Путаешь ты все… Я офицер бронетанковых войск, понял?
— Был. Был офицером… А теперь ты, Серега, обыкновенный участковый милиционер.
— Да? — Расстроился собеседник.
— Абсолютная правда, — вздохнул Виктор.
— Печально, печально. А ты тогда кто?
— Я? Я — офицер железнодорожных войск. Был… А теперь — зэк! Но вообще-то, тоже бывший. — Теперь настала очередь Рогова прослезиться:
— Из «бывших» я, Серега!
— Не, Витек, перестань… Какой же ты зэк? Ты не зэк! Ты — Витек. Мужик, настоящий вояка!
— Был. Да весь вышел… Поэтому — пиши!
— Не буду. Не буду ничего писать, и не уговаривай! Не желаю… Что я тебе, писарь, что ли?
— Пиши, дурак. Пиши, а то уволят тебя из этих… внутренних органов.
— Не уволят. Хош на спор? Не уволят! В ментовке сейчас и так работать некому.
— Пиши, говорю.
— Ладно, уломал, — согласился Серега. — Чего писать-то?
— Ну, как там у вас положено: фамилия, адрес, размер ботинок…
— Хорошо. Фамилия?
— Чья? — Вытаращился Виктор.
— Ох, извини… Я уже её, вроде, где-то записывал? А, вот! Длинная какая-то. Двойная… Так ты Левшов или Рогов?
— Левшов по отцу, а Рогов — это по материнской линии. Она вчера уехала.
— Кто уехала? Линия, что ли?
— Балда, — обиделся Виктор. — Мать уехала! К родным, на Украину. Там и домик небольшой в наследство остался… Хата.
— А-а, — понимающе тряхнул головой участковый и захлопнул папку с документами:
— Все! Больше ничего писать не буду. Надоело, бл-ля… Ты лучше, Витек, расскажи, как умудрился-то?
— Чего умудрился?
— Сухим из воды выйти, вот чего.
— Не понимаю.
— Хорошо, сфыр… сфру… сформулирую. Статья у тебя тяжелая, «мокрая» — умышленное убийство. Два трупа, из штатного оружия! Шутка ли? А тебе дают всего треху.
— Пять.
— Чего — пять?
— Сначала пять лет дали. А потом, уже на зоне, скинули до трех.
— Ну, конечно, — сыронизировал участковый, — теперь все ясно! Ты, наверное, племянник Ельцына?
— С чего это? — Опять обиделся Рогов. — Я что, похож на него?
— С чего? Да все с того же.
Гость понимающе подмигнул и продолжил, загибая пальцы:
— С поста дежурного по части сбежал с пистолетом — раз! Пару мужиков пристрелил навылет, так что они прямо на месте копыта откинули — два! Тебе «вышка» корячилась, а дали трешник. Много заплатил?
— Ни копейки, — покачал головой хозяин. — Откуда? Хочешь, верь, хочешь — нет… Сам не понимаю. Повезло, наверное. Просто повезло!
— Бывает, — не стал спорить участковый.
Собеседники закурили. На улице, за окном, потемнело, и двор уже начал постепенно затихать в ожидании ночи.
— Чем теперь заниматься-то станешь?
— Не знаю пока, — ответил Виктор. — Времена у вас тут какие-то непонятные. С работой неважно, предприятия останавливаются и вообще…
— Может, помочь? С трудоустройством?
— Нет, спасибо. Попробую сам.
— Только не сорвись, гляди! Хватит уже.
— Нет, Серега. Не сорвусь. Настрелялся уже, насиделся — по самое не хочу! Зарекся… Я сейчас чуть «феню» блатную услышу — тошнит, честное слово! Надоели они мне все там за три года, как за сотню. Просто пожить хочется, понимаешь? Просто — пожить.
— Сейчас многие так хотели бы… Да не у всех получается.
— Попытаемся.
— Дай-то Бог… Трудно будет. — Участковый с усилием поднялся из-за стола и опираясь руками о стены направился к выходу:
— Все! Пока. Пора мне уже… и честь знать.
— Посидел бы еще? Сбегали бы, добавили?
— Нет. Надо идти.
Серега привел сначала себя, а потом милицейскую форму в относительно приличный вид.
— Ты как, в порядке?
— Нор-рмально!
Задержавшись в дверях, он обернулся к хозяину и тихим, но неожиданно трезвым голосом произнес:
— Вот что… Предупредить хочу. Как солдат — солдата. Не все у тебя чисто.
— В каком смысле?
Но участковый сделал вид, что не слышит:
— В общем-то, раньше мы действительно квартиры обходили, а сейчас… Какая там, к ядреной матери, профилактика подучетного элемента! Бардак в ментовке — полный. Но сюда меня шеф специально направил. На-стой-чи-во, понял? Сердитый такой был весь из себя, обиженный… По-моему, кто-то его напряг насчет тебя, персонально. Пометочку сделал. Так что, мотай на ус! До встречи.
— Счастливо. Спасибо тебе!
«Хороший парень, — умилялся Виктор, провожая гостя взглядом из-за окна. — И не мент никакой… Танкист он! По походке видно».
Рогов вспомнил про предостережение и пожал плечами: ерунда какая! бред! Пометки, крестики-кружочки. Плевать.
Не до них. Жизнь только начинается, и прожить её надо так, чтобы…
Буквально через несколько дней Виктор устроился на работу.
Относительно недалеко, на Васильевском острове — снабженцем в кооператив с поэтическим названием «Лана». Проработав там всего пару недель, он поймал… превосходный триппер.
— Ух ты, мать твою! — Перепугался Виктор и со всех ног бросился к доктору соответствующего профиля.
— Жениться бы вам, молодой человек, — с укоризной покачал головой врач-венеролог.
Рогов не возражал, но дальше благих пожеланий дело так и не продвинулось. Да и когда было думать о создании семьи, если днями, ночами, а то и сутками напролет был он занят поиском и закупкой всего, что необходимо для нормального функционирования кооператива.
«Лана» специализировалась на предоставлении богатым клиентам спиртного и дефицитных продуктов. В основном — для вошедших в моду увеселительных выездов в разные частные пансионаты, «оздоровительные комплексы» и бани.
Тогда, в начале девяностых, заведения подобного рода плодились прямо на глазах. Но, несмотря на суровую конкуренцию, процветали — ведь основную массу их посетителей составляла первая волна «новых руских»: бандиты, кооператоры, частные предприниматели средней руки и чиновники из бывших комсомольцев.
Гуляли широко, с размахом людей, ещё не привыкших к шальным деньгам.
Начиналось, обычно, с пышного застолья. Затем новоиспеченные дамы и господа устраивали всеобщее скотство, которое почему-то принимали за обязательный атрибут «сладкой жизни» высшего света. Завершала мероприятие пьяная потасовка, слезы, сопли и дружное тыканье мордой в остатки салата «оливье».
Работа в «Лане», конечно, выматывала, отнимая и силы, и время — но Рогову нравилась. Коммерческих подвигов на пользу родного кооператива он так и не совершил, однако обладал в глазах начальства другим, не менее важным качеством — надежностью.
Пил мало, поэтому всегда умудрялся дождаться кульминации в здравом уме и при памяти. Выждав момент, предшествующий затуханию веселья и мордобою, Виктор без разговоров сгребал шефа и его любовницу-секретаршу в охапку, загружал их в машину и вез по домам.
Разумеется, эта услуга дорогого стоила: все понимали, что преданный человек под рукой в эпоху разгула преступности куда нужнее даже самого расторопного снабженца. А то в одиночку, да «под балдой» можно было проснуться в темной подворотне не только без денег и шмоток, но и без остатков здоровья.
И все же, настал тот час, когда Виктору пришлось распрощаться с банно-увеселительным поприщем. Сначала на кооператив навалились нескончаемой чередой представители государственных инстанций — от могучего ОБХСС, до инспекции по труду и заработной плате. Затем их сменили «контролеры»-неформалы со стрижеными затылками и лепешками вместо носа, а в довершение всего кто-то обворовал офис «Ланы», вынеся оттуда все, вплоть до круглой печати.
Шеф Рогова, следуя русской традиции сначала запил по-черному, а потом и вовсе исчез из города с любовницей и остатками кооперативных денег. Виктор же, вместе с другими покинутыми сотрудниками, повздыхал немного, забрал трудовую книжку и отправился восвояси.
Работы в городе хватало, но все это было не то… Кем только он не побывал за месяцы, прошедшие после увольнения из «Ланы»! Сначала часами храпел в кабине давным-давно разобранного бензовоза, числясь автослесарем Севзапстроя.
Гордо именуясь коммерческим директором, мотался по лесхозам в поисках выгодных поставщиков хвойного пиловочника для фирмы «Дары природы».
В качестве инженера по технике безопасности шаркал подошвами по выцветшему линолеуму корпусов Электромеханического завода.
Развозил по магазинам и ларькам минеральную воду, протухший кетчуп, резиновые детские игрушки…
Потом был Рогов абсолютно независимым продавцом нутриевых шапок, копченой рыбы, подержанных автозапчастей — и даже судился на административной комиссии за продажу у метро бесплатных рекламных газет.
Но ни одно из этих трудовых начинаний не приносило ему ежемесячной суммы, хотя бы сопоставимой с размерами прожиточного минимума. Дни протекали один за другим — достаточно вяло и гадко, а светлое завтра все не наступало.
Зато вернулись ночные кошмары…
Наконец, устав от насмешек и сочувствия окружающих, Виктор решил примкнуть к славной когорте частных извозчиков. Для этого он пригнал из-за города и привел в божеский вид старый, изьеденный ржавчиной «Москвич». Машина досталась Рогову от отца, по наследству — в свое время мать пожалела её продавать, а потом уже просто никто не предлагал за эту развалину мало-мальски приличной цены.
Работал Виктор по свободному графику. А именно: когда хотел — выезжал, когда не хотел — тоже выезжал. А вот когда не хотел этого «Москвич» — тогда не выезжал. Ругаясь грязно, крутился он волчком вокруг вредной машины, пинал её по колесам и в конце концов лез с инструментами в двигатель или волок на подзарядку аккумулятор.
В итоге, на ремонт уходили последние силы и деньги. Но за неимением горничной, как говорится… Скоро Виктор окончательно втянулся в нарастающий ритм дорожного движения, и даже ощутил некую прелесть одинокого рысканья по разбитому асфальту ночного города.
Глава 3
Отмеченная в памяти Рогова лишь износом покрышек и литрами сгоревшего в двигателе бензина, прошла зима девяносто второго года. За ней, как и положено, вернулась в Питер робкая, гриппозная весна.
Работал Виктор, в основном, вечерами и ночью, а сейчас время близилось к обеду. Поэтому, он спокойно, не торопясь катил на своей развалюхе в гости к брату, на Шпалерную улицу.
Пашка, все-таки, сломался — пригласил посмотреть музей. Чувствовал он себя на теплой должности заведующего вполне уверенно: судя по тому, хотя бы, что и сабли, и орден из экспозиции уже украли, а Ройтману за это так ничего и не было.
По существу, музеем гордо именовалась довольно просторная, типовая «ленинская комната», по традиции украшенная лозунгами времен революции семнадцатого года и гипсовым бюстом Вождя. Помимо лозунгов, на стенах красовались широкие остекленные стенды с рядами исторических фотографий и выцветшими текстами пояснений. Для усиления идеологической нагрузки чья-то рука, руководствуясь принципом «кашу маслом не испортишь», поналяпала где ни попадя цветные репродукции с картин типа «Ленин в Разливе».
По-видимому, весь этот полиграфический натюрморт и считался музеем пограничного округа, так как других экспонатов в помещении не было. Впрочем, имелся ещё вытертый полумягкий стул и шифоньер без одной дверцы.
В нем, кстати, обнаружилась старая, замызганная шинель.
— Не иначе — Чапаева, Василь Иваныча? — Сделал большие глаза посетитель.
Нет, оказалось — шинель Ройтмана, с погонами и петлицами советского прапорщика, которые герои гражданской войны ещё не носили.
— Да-а, — покачал головой Виктор, окидывая взглядом окружающее убожество. — Это, значит, и есть музей?
— А ты чего хотел увидеть? — Обиделся Павел. — Может, метр колючей проволоки из Дахау? Или бороду Карла Маркса? Говорил же я — ничего здесь нет, полное запустение. Вон — скоро даже штукатурка со стен валиться начнет!
От нахлынувшего возбуждения хозяин начал неистово дергать и без того последнюю дверцу шифоньера:
— Кому это сейчас надо? Летописи боевой славы, отцовское наследие, дедовские заветы… С коро тут вообще ничего не останется, и меня в том числе, кстати. И так держат только, чтобы в наряды ходил.
Стоны заведующего жалобным скрипом подтвердила входная дверь, и в помещении появился плешивый, низкорослый дядечка лет пятидесяти с лишком. Одет он был несколько не по сезону — в дешевую корейскую куртку, отечественные полушерстяные брюки и полусапоги на молнии. В руке вошедший комкал шапку-ушанку из кролика, заношенную до состояния «воронье гнездо».
— Чем занимаемся? — С отзвуками тяжелого металла в голосе спросил мужчина.
— Да вот, товарищ подполковник, — ответил Ройтман, — брат навестил. Очень хочет на музей взглянуть, приобщиться.
— Ну, что же. Отлично, отлично… — кивнул вошедший, но Виктору почему-то показалось, что реплика эта не имеет к осмотру экспозиции ни малейшего отношения.
— Ройтман, ты завтра в наряд заступаешь. Остапчук в командировке, в Выборге — больше некому.
— А Шулепко? Он уже второй месяц не ходит, и ничего…
— Ты же знаешь. Шулепко по устному распоряжению допуска к оружию не имеет! Потому как, не сегодня-завтра будет комиссован. По здоровью…
Подполковник недвусмысленно покрутил пальцем у виска. Потом повернулся к выходу, но что-то удержало его на самом пороге.
— Постой-ка… Ты, случаем, не Левшова сын?
— Да, — смутился Виктор. — Его. А вы откуда знаете?
— Знаю, — довольно хмыкнул мужчина. — У нас, стариков, глаз наметанный. На отца ты похож — прямо копия… Нет, ну надо же! Стою, как осел — думаю: какой-такой брат к Ройтману приехал?
Подполковник прищурился:
— Да, помнится, мы с отцом твоим ещё в Риге, на срочной службе… У-ух!
Далее последовал неопределенный, но энергичный жест, который можно было расценить как угодно: от «водку жрали и латышек трахали» до «громили врага из тяжелых орудий».
В музее воцарилась тишина. Виктор не знал, что следует говорить в подобных случаях, поэтому тупо молчал и улыбался.
Но подполковнику, видимо, уже стало не до воспоминаний о минувшей молодости:
— Ну, что же… Смотрите, любуйтесь! — Распорядился он и не попрощавшись прикрыл за собой скрипучую дверь.
— Это ещё кто? — Виктор повернулся к двоюродному брату.
— Начальник мой — прямой и непосредственный. Подполковник Спиригайло.
— Скользкий какой-то. И давно он у тебя… прямой?
— С самого начала. Сколько помню — он все мной командует. В общем-то, неплохой мужик, но — чмошник. И жадный к тому же!
… А в это время тот, о ком шла речь, преодолев запутанные лабиринты этажей и коридоров управления, уже стучался в другую, обитую черной кожей дверь:
— Разрешите?
— Заходи, Семен Игнатьевич. Чем порадуешь?
Подполковник Спиригайло прошмыгнул через огромный кабинет и уселся уже без приглашения.
Напротив, за массивным полированным столом с полумраке задернутых штор притаился «сам» — Валерий Михайлович Заболотный.
Личность это была незаурядная и в определенных кругах хорошо известная. Достаточно сказать, что на нынешнюю скромную должность слетел он из кресла начальника отдела в политуправлении войск ПВО.
Жаль, конечно — должность генеральская, но… так уж вышло.
До определенного момента в карьере Валерия Михайловича Заболтного все было гладко. Неизменная способность находить общий язык с начальством и тихое покровительство Особого отдела являлись теми предпосылками, которые позволили довольно посредственному выпускнику военно-политического училища обойти на служебной лестнице своих куда более ярких однокашников.
Но вот на самом разгоне, когда позади была уже оконченная заочно Академия общественных наук, а в ближайшей переспективе, чем черт не шутит, перевод аж в аппарат ЦК КПСС… дорогу Заболотному даже не перешел, а перелетел какой-то немецкий сопляк.
Тогда, после наглого и демонстративного приземления Руста под самыми стенами Кремля, начальственные головы в системе противовоздушной обороны страны полетели с плеч, как в утро стрелецкой казни… Досталось всем — как поется в знаменитой песне «от Москвы, до самых до окраин, с Южных гор, до Северных морей».
Разумеется, не обошли вниманием многочисленные кровожадные комиссии и Заболотного. Собственно, от позорного увольнения его спасло только умение вовремя притвориться идиотом, да все та же негласная дружба с «компетентными органами».
Словом, для Валерия Михайловича наглая выходка немца обернулась всего-навсего понижением в должности и «ссылкой» в Ленинград.
А он и не огорчился:
— Лучше снова стать «рядовым» полковником при деле, чем знаменитым генералом на пенсии, — пробурчал себе под нос Заболотный, меняя погоны, род войск и то, что некогда называлось «нравственными ориентирами».
Произошедшее заставило его ощутить реальную близость неминуемого выхода «на заслуженный отдых» — неважно, произойдет это годом раньше или годом позже. Еще недавно, занятый непрестанным карабканьем вверх по служебной лестнице, он почти не задумывался о будущем. Но теперь, в преддверии гражданской жизни, остро ощутил личную бытовую неустроенность.
Да, конечно — имелись уже четырехкомнатная квартира, дача, машина. Взрослые дети тоже обеспечены, но… По сравнению со многими, более предусмотрительными коллегами из штабов и политорганов чувствовал себя Заболотный просто нищим.
Кое-что было, но хотелось — большего… Много и сразу!
… Картинно, не отрывая взгляда от серого монитора заморской диковины — компьютера Ай-Би-Эм, хозяин кабинета протянул Спиригайло руку. Тот правильно сообразил, что ладонь шефа предназначена не для рукопожатия, и поспешил вложить в неё потертую, набухшую документами папку:
— Здесь все.
— Ладно… А сам что думаешь? — Заболотный придвинул к себе документы, выключил «персоналку» и близоруко уставился в потолок. — Давай-ка что-нибудь новенькое, толковое. Пора уже!
— Мыслей разных много, Валерий Максимович, — невозмутимо ответил Свидригайло. — А вот решение пока просматривается только одно.
— Выражайся яснее.
Заболотный с достоинством оставил кресло и начал медленно прохаживаться по кабинету:
— Маленькое непонимание, Семен, всегда пораждает большое нелдоверие. Учти!
— Учту, Валерий Максимович, — кивнул Свидригайло, с трудом сдерживаясь. Дешевые киношные манеры, подражание расхожим персонажам и непробиваемое самомнение шефа действовали ему на нервы, но до поры, до времени приходилось терпеть.
— Ну, так что?
— Товарищ полковник! Необходимо создать условия, которые подтолкнут Рогова к действиям. Из дерьма мы его вытащили, дали оглядеться по сторонам, обнюхаться… Теперь нужно, чтобы парень отсюда уехал. И не куда-то — а в нужном, так сказать, направлении.
— В Светловодск?
— Да, прямо на место.
— Верно, Семен. Верно! — Похвалил Заболотный. — Ждать, пока он сам… Кому думаешь поручить?
Спиригайло сделал вид, что размышляет, разок даже хрустнул пальцами, и лишь потом ответил:
— Может, Курьева?
— Давай. Толковый парень, проверенный.
— Одним Курьевым не обойтись, — напомнил собеседник. — Нужно обеспечение, транспорт, «наружка»… чтобы все путем.
— Хорошо, решим. А пока действуй. Но только — ни гу-гу!
— Конечно, Валерий Максимович, — заверил Спиригайло. — Все люди работают «втемную».
— Отлично, — потер в возбуждении ладошки хозяин кабинета. — Значит, говоришь, оперативно ты Рогова обложил?
— Да. Брат его двоюродный, Ройтман, который музеем заведует, прямо сегодня с ним встречался. И второй дружок… Так что, есть кому «подсветить» в нужный момент.
— Понятно… Если что — звони прямо мне! Только осторожненько. Либо Антону, я с ним свяжусь сегодня: парню тоже не помешает ускорение придать. — Заболотный протянул руку:
— Все, Семен! Будь здоров. Докладывай…
Покинув управление около семи, Спиригайло направился домой пешком. Можно было, конечно, задействовать служебную «Волгу» и не подставлять седины под омерзительную смесь дождя со снегом, но на ходу лучше думалось.
А подумать Семену Игнатьевичу было о чем. Да и вспомнить тоже…
Окидывая старческим, выцветшим взглядом сбившихся на пешеходных переходах людей, он попробовал разобраться, когда же все это началось.
Может быть, в шестьдесят восьмом? Прекрасное было времечко.
Золотистый песок Рижского взморья. Готика, запах прожаренного с луком мяса, аромат роз на привокзальной площади… Спокойная, размеренная жизнь латышей — и он сам, молодой еще, статный связист-сверхсрочник.
— Слышь, дед? Сигареточки не найдется?
Семен Игнатьевич оторвался от воспоминаний и вытер ладонью намокшее от дождя лицо.
Несколько юнцов, презрительно усмехаясь, разглядывали его с высокой крыши металлического гаража.
— Я не курю.
Подростки шумно посыпались на тротуар:
— Ну, тогда одолжи хоть копеечек на папироски, а? Не жадничай!
Спиригайло попятился под свет уличного фонаря:
— Да не боись, старый! Не тронем… Можем даже пивком тебя опохмелить. Хочешь пивка-то?
Кто-то из толпы протянул Семену Игнатьевичу полупустую бутылку.
— И не пью я, — все ещё настороженно пробурчал тот.
Юнцы расхохотались:
— Странный ты какой-то, дед… Не куришь, не пьешь! Зачем тогда жить-то вообще? Здоровеньким помереть хочешь, что ли?
Через несколько мгновений они уже растворились во мраке проходного двора.
— Сволочи, — сплюнул Спиригайло. — Шпана! Совсем оборзели, проходу не стало.
Оказавшись на противоположной стороне улицы, он отдышался, сунул под язык валидол и продолжил прерванные размышления.
Да, шестьдесят восьмой год… Братская помощь советского народа и стран социалистического лагеря трудящимся Чехословакии.
Вслед за доблестными воздушно-десантными войсками и «нашими» немцами, на Прагу двинулись танковые колонны Прибалтийского военного округа. Завязались уличные бои, прошел слух о первых убитых и раненых.
Старшина Спиригайло был в отчаянии. Одно дело — браво докладывать на политзанятиях о «пролетарском интернационализме» и «западном реваншизме», а совсем другое — оказаться под пулями неожиданно свободолюбивых словаков и чехов.
А одним из первых в списке спешно формируемой для направления в Прагу команды связистов значился отличник боевой и политической подготовки Семен Свиригайло.
— Да чтоб вы все сдохли! — Определил он свое отношение к происходящему.
Ехать нельзя было ни в коем случае.
Во-первых — просто страшно.
Во-вторых — буквально за день до ввода войск получил старшина-сверхсрочник долгожданное направление на офицерские курсы. Что же теперь — и техникум псу под хвост, и дружба со штабными писарями, и мелкие услуги, оказанные им ради этого?
Нет, ехать под пули было никак нельзя…
— Выручай, — обратился Семен к приятелю и сослуживцу Дмитрию Левшову.
По общему мнению был Левшов замечательным парнем — отзывчивым, добрым, веселым. Дежурили они с Семеном в одну смену, а поднявшись из подземного бункера центра связи, также вместе дисциплинированно шли заниматься в клубные кружки художественной самодеятельности: пели, плясали, читали стихи о Родине…
Ездили по разным смотрам и концертам, ели чуть ли не из одной миски, иногда выпивали. Случалось даже — дело молодое! — навещали на пару не слишком стойких морально гарнизонных девиц.
К тому же, был Левшов не просто членом партии — а настоящим, идейным коммунистом. А потому никогда и не скрывал своего сотрудничества с офицерами Особого отдела, прозванными за глаза «молчи-молчи». Скорее, гордился…
Какие уж такие «особые» поручения КГБ доводилось ему выполнять Семену Спиригайло было неизвестно, однако стукачом Левшова почему-то никто из товарищей не считал. Даже наоборот. Поговаривали, что пару раз Дмитрий использовал свои «знакомства» в органах, чтобы помочь попавшим в беду или затруднительное положение сослуживцам.
И на этот раз приятель не подвел. Выслушал Семена, покачал осуждающе головой — но все же пошел куда следует. Замолвил кому-то словечко, и ни в какую Чехословакию Спиригайло не поехал: вместо него в списке сводной команды связистов оказался… сам Дмитрий Левшов.
И выполнял он там «братский интернациональный долг», пока Семен постигал военные науки на курсах младших лейтенантов.
Удивительнее же всего в этой истории то, что вернувшийся в часть при офицерских погонах Спиригайло, даже выбившись «в люди», не забывал, кому обязан своим благополучием. А может быть — и жизнью!
Тогда же, в конце шестидесятых, судьба свела его с молодым капитаном из политорганов по фамилии Заболотный. Валерий Максимович, имевший помимо образцово-показательной выправки ещё и тестя — генерала армии, надолго в заштатном гарнизоне не засиделся.
Он рвался в Москву, как немец зимой сорок первого.
И вскоре, уже майором, двинулся на повышение — правда, поначалу в Ленинградский округ, зато с переспективой. К новому месту службы Заболотный перетащил из части и кое-кого из «своих» людей: услужливого молодого офицера Спиригайло и сверхсрочника Дмитрия Левшова, который считался в области секретной спецсвязи незаменимым специалистом.
… Много лет прошло, прежде чем Семену Игнатьевичу представилась возможность хотя бы частично вернуть долг приятелю. В восемьдесят втором году сын Левшова, Виктор, вместе со своим родственничком Павлом Ройтманом устроил на родительской даче что-то вроде веселого загородного пикничка разумеется, с музыкой, выпивкой, девочками. На огонек заглянули местные подростки, что-то парни между собой не поладили, слово за слово…
Подавляющее численное превосходство в драке имели незваные гости. В конце концов, Ройтман предпочел убежать, а Виктор схватился за нож… Кто там и как разбирался — теперь не узнать, но на обоих братьев завели уголовное дело.
Узнав об этом, Спиригайло подсуетился — позвонил уже почти недосягаемому в армейской иерархии Валерию Максимовичу. Заболотный не отказал, и инцидент был исчерпан довольно распространенным в то время способом: сопляков распихали от следствия куда подальше. Виктор Левшов, по матери Рогов, поступил в училище железнодорожных войск, а бестолковый Пашка «загремел» на срочную службу в оркестр пограничного округа.
В знак благодарности Левшов-старший тогда пригласил Заболотного и Спиригайло в ресторан «Нарва». Осторожный Валерий Максимович, правда, отказался, сославшись на нездоровье, зато Семен прибыл вовремя и с удовольствием.
На угощение ушел весь месячый оклад Дмитрия Левшова — сидели приятели долго и капитально, по-офицерски. Выпито было столько, что уже «под занавес», что называется — лыка не вязав, подарил отец Виктора столь же пьяному Семену Игнатьевичу три увесистые серебряные монеты.
Спиригайло, как водится, пробовал отказаться, но приятель настаивал… При этом, Левшов уверял, что монеты — семейная реликвия, необыкновенной ценности исторической и достались ему от прадеда-священнослужителя.
Что-то такое Дмитрий говорил ещё про старинную икону с какими-то тайными знаками… Дескать, знаки указывают посвященным место захоронения огромных сокровищ — но вот где теперь эта самая икона, неизвестно.
Спиригайло особого внимания на пьяную болтовню приятеля не обратил. Он вообще мало что запомнил из того давнего вечера в ресторане «Нарва» — разве что, дрянной молдавский коньяк, да рожу метрдотеля, грозящего вызвать милицию.
Но потом…
Скатывался под уклон год восемьдесят седьмой — год пустеющих магазинов и растущих повсюду, как грибы, кооперативных ларьков. Оседлав унитаз в туалете своей малогабаритной квартиры, Семен Игнатьевич лениво перелистывал старенький номер журнала «Вокруг света».
Неожиданно, взгляд Спиригайло наткнулся на мутную, черно-белую фотографию, и довольное кряхтение сразу же оборвалось.
Подпись под снимком, небольшая статья… Всего-то одна страничка — но как круто перевернула она все его последующее существование!
Научно-популярный журнал информировал читателей о любопытнейших находках археологов на территории условного треугольника Черкассы-Чигирин-Табурище. В чиле прочего учеными и исследователями были обнаружены изображенные на фотографии серебряные византийские монеты. Автор делал несколько оригинальных и остроумных предположений о том, как бесценная находка могла оказаться в глубинных культурных слоях приднепровской степи…
— Мать их… в душу! — Выдавил из себя Семен Игнатьевич. Монеты на снимке как две капли воды походили на те, что когда-то по-пьяной лавочке подарил ему Левшов.
«Табурище — старинное поселение, на месте которого в наши дни раскинулся город Светловодск… — перечитывал статью абзац за абзацем Спиригайло. — Индустриальный центр, возникший при строительстве Кременчугской ГЭС, ныне популярное место туризма и отдыха… Пятьдесят тысяч жителей…»
— Точно. Левшов ведь родом оттуда, — вспомнил Семн Игнатьевич, и вновь уперся взглядом в журнальный текст.
«Неужели же многовековая тайна легендарной „Казачьей сокровищницы“ так и не будет раскрыта?» — интересовался автор статьи.
— Нет уж, дудки! Теперь — будет… — вслух и достаточно убежденно ответил Спиригайло. Но тут же застонал, как от боли:
— Ах ты ж, мать твою!
Он дернул себя зачем-то за галстук, вскочил, натянул штаны и не выпуская журнала из рук выбежал из туалета.
Потом, все же, вернулся и слил воду…
Жены дома не было. Она уехала на неделю по горящей путевке — в окружной санаторий.
Наверное, ей повезло, потому что даже фотография супруги на серванте сейчас вызывала у Семена чувство острой неприязни:
— У-у, старая дура! — Огрызнулся он на безответное изображение. Чушка некультурная…
Тогда, в восемьдесят втором, увидев высыпавшиеся из кармана пиджака монеты, благоверная выклянчила их у мучимого похмельным синдромом мужа и отнесла в «ювелирку»: все-таки, серебро!
Там семейную реликвию Левшовых переплавили, изготовив по требованию заказчицы массивный перстень — безвкусицу совершенную.
И теперь это «рыболовное грузило», так и не востребованное модой, валялось где-то на дне её ридикюля.
— Клизма драная, — все не мог успокоиться Спиригайло. — Деревенщина! Ни копейки в жизни своей не заработала, сидит целыми днями перед зеркалом, чешет свои… три волосинки взад-вперед.
Но пуще всего Семена угнетало не это:
— Ох, Дмитрий, Дмитрий! Господи, да как же это могло случиться-то? Горе какое… Ушел поезд! Уше-ел.
Буквально полгода назад старинный приятель, который единственный мог бы пролить свет на тайну клада, погиб — глупо и трагически.
Случилось это в Амурской области, куда Левшов-старший отправился повидать сына.
Виктор к тому времени уже закончил военное училище и направлен был для прохождения дальнейшей службы на самую окраину нашей все ещё необьятной Родины. Приезд отца обрадовал его до такой степени, что молодой лейтенант, по-мальчишески наплевав на устав, сбежал с поста дежурного по части. Сбежал, просто сунув в карман шинели повязку и табельный пистолет.
Встречу решили отпраздновать не в ресторане или какой-нибудь местной забегаловке, а «по-домашнему» — прямо в гостиничном номере. И, разумеется, прежде всего направились в магазин.
На автобусной остановке, неподалеку от КПП, оказались отец и сын в кампании парочки подвыпивших ублюдков, оравших на всю округу матерные полублатные песни и бивших об асфальт пустую стеклотару.
Старший Левшов не сдержался первым — сделал замечание, пригрозил вызвать милицию… А в ответ получил удар длинным, проржавевшим тесаком в горло. От полученной раны он скончался почти мгновенно, на руках сына.
Впрочем, пьяные ублюдки пережили старика не надолго: там же, на остановке, Виктор в беспамятстве выхватил из кармана пистолет и расстрелял в упор обоих. А после того, как в магазине закончились патроны — с воем бросился на мертвые вражьи тела и стал рвать их зубами.
Приехавшие на место происшествия милиционеры даже не решились его задержать. Только вежливо попросили отдать оружие.
А потом Виктора все-таки посадили…
Семен Игнатьевич Спиригайло, седой мужчина предпенсионного возраста, сообразил, что уже несколько минут стоит с ключом у порога собственной квартиры. Путь домой закончился — пришла пора подводить итоги воспоминаниям о событиях давнего и недавнего прошлого.
И прежде чем отпереть дверь, Спиригайло пробормотал под нос:
— Виктор… Последний в роду Левшовых. Значит, должен знать!