Глава 1
— Отличные брючки! Ей-Богу, отличные… Почти новые, вот здесь только подлатать и под коленкой чуть-чуть… Нет, что ни говорите, а брючки достались прямо-таки кайфовые.
Контролер Еремеев чмокнул от удовольствия губами и вытянул их в трубочку, который уже раз встряхтивая перед собой чьи-то поношенные джинсы. Прищурился, прикинул на свет протертость материала:
— Все в порядке! Не прогадал.
В дежурку заглянул прапорщик Коваленко. Рассеянно прошелся туда-сюда, сплюнул пару раз в корзину для бумаг и раскорячась опустил задницу на старый, скрипучий табурет.
Он ещё не проронил ни слова, но по вопросительному движению брови прапорщика Еремеев уже догадался, о чем пойдет речь.
И не преминул похвастаться:
— Этап пришел сегодня. Аж — из улан-удинского талды-балды-калды автономного…
Коваленко кивнул: дескать, вопрос исчерпан. Но контролера понесло:
— Человек под тридцать зэков прикатило. И почти все в вольных шмотках! Как положено, всем по новой робе выдали, а это, — Еремеев любовно погладил джинсы маленькой рыжеватой ладошкой, — это все в общую кучу, для последующего оприходования. Народу сбежалось уйма! Мы с Гелязитиновым даже сцепились. Ему пиджачок вельветовый достался, такой… коричнево-ржавый. Так он, старый гомосек, хотел его мне всучить, а себе, значит, джинсы представляете?
— Ну, и как же ты устоял? Штанов не лишился? — Без особого интереса хмыкнул Коваленко.
Видно было, что мысли его заняты чем-то другим. Растаскивание же личных «неположенных» вещей вновь прибывших на зону зэков считалось делом обыденным и, несмотря на явную прибыльность, прапорщика оно уже давно не прельщало.
— Рогом уперся — ни в какую! — Гордо подбоченился Еремеев. Потом, подмигнув, добавил:
— И не прогадал… Татарин-то после получше свой трофей ощупал, а он сплошь кишит вшами. Не то, что брючата мои — вот они, целехонькие. Почти и не ношены, глянь!
Коваленко раздраженно отмахнулся и даже передвинул табурет чуть подальше. Но увлекшийся контролер все продолжал совать штаны ему прямо в нос:
— Да ты глянь, глянь! Почти не протертые, вот тут только, а так… Фирменная вещь. Похоже, английская.
— С чего это?
— Вот тут — на пуговицах и на жопе написано… Буквы не наши, и слово, — Еремеев сощурился и прочел:
— Т-з-а-р… Тзар!
— Барахло кооперативное, — разочаровал его прапорщик. — Такого говна сейчас везде полным-полно.
— Это почему же говно? Почему же кооперативное? — Еремеев насупился и спрятал джинсы за спину. Затем, окинув подозрительным взглядом коллег-контролеров, до того молча наблюдавших за беседой из дальнего угла дежурки, вновь выставил трофей на обсуждение:
— Ну, нет! Глядите. Ясно же написано: «Тзар». Слово, факт, английское, и буквы…
— Тзар! — Передразнил Коваленко. — «Царь», дурья твоя башка… Название русское, но написано по-ихнему. Мода сейчас такая пошла — язык коверкать на их манер, понимаешь? По-русски напиши — никто не купит, а раз из-за бугра, то с руками оторвут.
Еремеев смутился, его даже передернуло, будто на язык попало что-то кислое. Он даже чуть присел и сьежился, как от удара ниже пояса, но буквально через мгновение совладал с душевным конфузом, приосанился, подтянулся…
Сунув джинсы в ящик письменного стола, контролер показал сослуживцам кукиш:
— Плевать! «Тзар», так «тзар»… Все равно брючата отличные, ещё пару лет носить, не переносить. Я под них себе ещё и кроссовочки притарил — вот тут только подклеить…
Коваленко брезгливо поморщился от появившейся на свет вонючей пары обуви и потянулся к «общему» чайнику, закипавшему на самодельной электроплитке:
— Давайте-ка лучше попьем горяченького. Так сказать, чифирнем… Я пачку индийского принес.
— И правильно! — Поддержал его вошедший в помещение Плющев. Вслед за собой опер затянул внутрь волну уличного холода:
— Наливай.
Подхватив с подоконника пыльный стакан, он подал его Коваленко.
Сослуживцы расселись кружком, поуютнее. Подождали, пока покрепче заварится, чифирнули как положено, расслабились…
На улице — мороз, выходить не хочется. И, конечно же, первым напустил на себя деловитость Плющев:
— Послушай, Леха. Понимаешь…
Прапорщик молча изобразил лицом почтительный интерес.
— Да нет, ты пойми правильно! Есть у меня некоторые сомнения. Или, точнее сказать, подозрения… Сам не знаю, как обьяснить, но жопой чую что-то неладное творится.
Коваленко по-прежнему молча глянул в окно и предложил оперу сделать то же самое.
Картина их взору представилась следующая. Прямо напротив столовой, как развороченный снарядом фашистский танк, мозолила глаза ржавая металлическая бочка ведер на двести, установленная на одноосный тракторный прицеп.
Бочку использовали для вывоза пищевых отходов, а заполнением и опорожнением её занимались исключительно зэки из «обиженки», то есть педерасты. Как раз в данный момент вокруг бочки суетилось несколько таковых, пытаясь отдолбить лед от колес.
— Вон, видишь хлопцев? — Спросил Коваленко.
— Тех, что ли? — Усмехнулся Плющев. — Так это не хлопцы!
— Вот они-то жопой и чувствуют, — хихикнул Еремеев. — Если и ты так же, то нечего здесь с нами чифирить…
— Прекратите, — возмутился Плющев. — Серьезно говорю! Подозрения у меня имеются. Некоторые.
— Валяй уже, показывай свои… подозрения. — давясь от хохота, Коваленко похлопал оперативника пониже спины. — Чувствительный ты наш!
— Да вы что? Сдурели все! — Подскочил Плющев. — Ну как дети малые, в самом деле…
— Ну, хорошо, хорошо. Давай уже, не тяни резину.
Плющев заговорщицки оглянулся по сторонам, глуповато хмыкнул и произнес:
— Собственно, что сказать? Крутятся тут двое возле литейки…
— Подожоительный ты наш, — растянулся в улыбке контролер. Он хотел и дальше продолжить «прихваты», но его неожиданно грубо одернул прапорщик Коваленко:
— Заткнись! И успокойся.
— Всю неделю слежу, — приободрился, почувствовав поддержку, Плющев. В одно и то же время к литейке подходят. Шасть — и нет их! Я и вокруг развалин облазил все, и наверх забирался… Черт знает, куда деваются?
Коваленко задумался — даже подпер подбородок рукой и прикрыл веки. Затем отмахнулся, как от назойливых слепней:
— Ерунда. Нечего им там делать, завалено и затоплено все. Наверное, просто по нужде бегают… Туалеты в цехах позагадили, ещё с осени говном заросли, вот народ и потянулся на улицу.
Плющев пожал плечами: и здесь не поняли, не оценили… Опер встал и уже направился к выходу, убежденный в тупости и безответственности личного состава колонии, но Коваленко придержал его за край шинели:
— А кто именно шастает не разглядел? Одни и те же, или разные?
— Да близко-то никак не удавалось… Не успевал. Но ходят, по-моему, постоянно двое. Вроде как, Рогов из конструкторского, и с ним маленький такой, шибздик.
— Росляков, что ли? — Удивился прапорщик…
… А в это время те, о ком шла речь, были совсем недалеко.
«Я побежал назад и понял,
Что дней одиноких боюсь.
Но дорога не та, и напрасно я ждал,
Тот день, когда я вернусь».
Виктор Рогов, стоя чуть ли не по пояс в ледяной воде, неуклюже обернулся и скользнул подошвами по камням. Он чуть не выронил из рук зажженую свечу, но удержал её и даже смог устоять на ногах:
— Васька! Слышишь? Как тебе стихи мои, впечатляют?
— Светил бы ровнее, поэт хренов, — отозвался Росляков. — Не вижу, где и чего копать-то!
Действительно, в заброшенном, позабытом всеми подвале литейного цеха царила кромешная темень. Суровое подземелье было наполовину затоплено холодной, отяжелевшей водой, и солнечный свет в него не попадал совершенно. Сверху же громоздилась многометровая, ощетинившаяся гнутой и рваной арматурой гора битого кирпича и обломки кровли — все, что осталось от рухнувшего капитального здания.
В свое время несколько дней подряд Виктор скрупулезно изучал эти руины, облазил на карачках чуть ли не каждый метр — и, наконец, нашел лаз. Узкая щель между завалившимися крест-накрест бетонными плитами, через которую протиснуться можно, только сняв верхнюю одежду… Но сразу за ней образовалась довольно вместительная ниша, имевшая сообщение с тамбуром перед входом в подвал.
Бредовая идея вырыть тоннель — подземный ход, через который Шипову предстояло бежать, могла прийти в голову только людям с уже поврежденной психикой, истосковавшимся, изголодавшимся по воле и равнодушным к себе.
Копать зимой, в лютый холод, рискуя получить новый срок — и дать возможность другу бежать потом неизвестно зачем и куда. То ли, чтобы Дядя смог начать новую жизнь, спрятаться, изменить фамилию. То ли, чтобы он в конце концов убил свою бывшую, искалечившую жизнь ему и дочери жену…
Рогов и Росляков решили копать из подвала литейки. На улице, в мороз это утопия, зато оттуда… В том, что подвал остался почти невредим, Виктор не сомневался, к тому же цех находился ближе к запретной зоне и её ограждению, чем все остальные здания.
Рогов тайком произвел замеры. Получилось всего метров пятнадцать, плюс восемь метров сама «запретка» — не так уж много!
К тому же совсем рядом, под землей была проложена теплотрасса, по которой из котельной в поселок подавалась горячая вода. Ход должен был пройти под ней, ведь даже в самые лютые морозы грунт под трубами не промерзает и легко поддается не только кирке, но и штыковой лопате.
Единственным серьезным препятствием оказалась вода, накопившаяся в подвале — студеная, сковывающая движения и выворачивающая болью суставы. Находиться в ней продолжительное время было выше человеческих сил, поэтому друзья работали не более получаса в день, после чего со всех онемевших ног бежали в заводскую душевую отогреваться под струями кипятка.
Однако, подвальная вода оказалась одновременно союзником. Проникая в уже прорытый тоннель, она размывала за сутки ещё сантиметров пятьдесят — и это было явно на руку.
… Клацая зубами от холода, Виктор освещал тусклым огоньком свечи свод подземелья. При этом он подслеповато щурилсчя и рассуждал:
— Наверное, Васька, надо нам с тобой подпорки какие-нибудь ставить. Под потолок… А то, как бы не обвалился на фиг!
— Чепуха, — отфыркался Росляков, отер со лба холодные брызги и передал Рогову лопату:
— Метра ещё на четыре углубимся, тогда и подопрем. Пока ещё рановато вроде.
— Как сказать… Может статься, Васек, что потом поздно будет.
Перехватив черенок поудобнее, он начал яростно ковырять раскисшую, вязкую землю:
— Глина здесь, что ли?
— Похоже на то.
— Глина если поплывет — и отбежать не успеем. Обвалится на башку, и будет нам с тобой мавзолей, не хуже, чем у Мао Цзэдуна.
— Да типун тебе на язык, — сплюнул через левое плечо Росляков. — Не накаркай!
— Дяде, все-таки, надо рассказать про нашу затею… Неудобно как-то! Стараемся ведь для него, а держим в полном неведении.
— Вот выроем, тогда и расскажем. А пока пусть помучается. Болтливый он стал в последнее время… Не дай Бог, растреплет!
— Тоже верно, — согласился Рогов.
Единственным источником света для них был сейчас огарок церковной парафиновой свечи, шатко укрепленный на дне алюминиевой кружки. Росляков прижал эту конструкцию плечом к стене и поднес к огоньку скрюченные, онемевшие пальцы.
— Да-а… Так и в ящик сыграть можно, — грустно произнес он.
— Водица студеная, — не стал спорить Виктор. — Я уже ног не чувствую, окоченели совсем.
— Вот увидишь, Витек, — ещё обреченнее продолжил Росляков, — подхватим мы здесь хворобу какую-нибудь в тяжелой форме. Подхватим — и привет в район…
Он убрал пальцы от огня и раздраженно хлюпнул ботинком:
— Вот ведь, гадость какая! Прямо можно сказать, не подземный ход роем, а Беломоро-Балтийский канал. Воды-то сколько…
— Ну и что?
— Кажись, прибывает? А?
— Хватит тебе ныть, — рявкнул Рогов и отставив в сторону лопату произвел контрольный замер прорытого участка:
— Два тридцать с гаком! Сегодня надо бы поднапрячься, догнать хотя бы до трех с половиной.
— Мне уже все равно, — отрешенно вздохнул Росляков. — Но обидно все-таки! Этот плаксивый хрыч, Дядя, сейчас где-нибудь в заводской раздевалке, в тепле дрыхнет, а мы тут… поднапрягаемся. И главное — ради чего? Для того, чтобы Монте-Кристо этот херов на волю драпанул, да за все обиды бабу свою бывшую шнурком удавил от ботинка?
Васька помолчал в полумраке, потом добавил:
— Но самое страшное, что после этого он как обычно пустит сопли и сдастся первому встречному менту! А потом чистосердечно признается не только в убиении гражданки Шиповой, но и в побеге из зоны. И главное расскажет насчет тех, кто побег этот задумал, организовал, выстрадал…
Росляков зло как-то, отчаянно харкнул:
— Да пошел он! Ты, Витек, как хочешь, а я имел это все.
— В каком смысле? — Рогов даже отставил лопату.
— Я тоже сматываюсь!
— Совсем сдурел, что ли?
— А чего? Дяде, значит, можно, а мне нельзя?
— У Дяди причина уважительная. У него мозги набекрень в связи со сложным семейным положением. А у тебя они набекрень просто так, без всякой причины. Поэтому ты сиди, а он пусть валит на хер. Ведь если Дядя в побег не уйдет, так в петлю залезет и удавится. Тебе его не жалко, что ли?
— Жалко, конечно… — Васька переступил с ноги на ногу. — Но нам-то как? Окочуриться здесь прикажешь, да ещё без всякого романтизма? Так, за здорово живешь?
— А кореша выручить — это что тебе, не романтизм? То-то же! — Виктор понял, что разговор исчерпан, и с силой вогнав штык лопаты в землю отковырнул ещё один массивный пласт.
Отбрасывать грунт в сторону необходимости не было — он плавно оседал в воду и расползался под ногами. Это облегчало труд, но через некоторое время внизу образовывалась вязкая хлябь и сапоги начинало понемногу засасывать.
— Симпатичное у нас тут болодце организовывается, — произнес окончательно успокоившийся Васька. Нащупав в стене торчащую арматурину, он повесил на неё кружку со свечой и подхватил кирку:
— Ты меня знаешь, Витек. Я другу подсобить всегда готов. Но и беды, и радости Господь велел делить. Поэтому как хочешь, а я свалю вместе с Дядей. Вот только дороем…
— Дело твое, — пожал плечами Виктор. — Заманчиво, чего уж тут! Выкопать ход, хапнуть вольного воздуха — и вновь вернуться в зону? Такого, наверное, даже в кино не было. Но я лично остаюсь… Не хочу потом всю жизнь от каждого свистка милицейского прятаться. Не хочу, понятно?
— Ну и дурак, — Васька изловчился и вогнал кирку по самую рукоять в землю.
Под ноги Рогову выкатился огромный камень.
— Ой, бля-а! — Взвыл тот и корчась от боли стал тереть ушибленное колено. — Острожнее, черт лысый…
— Что ты, Витек? Что ты? — Засуетился виновато Росляков. — Здорово попало, да?
— В самый раз, чтобы бюллютень дали, — огрызнулся Рогов и прихрамывая побрел в сторону.
— Витек! А, Витек?
Рогов не отвечал.
— Ну я же нечаянно, чего ты злишься-то?
Васька с трудом разглядел при слабом отблеске свечного пламени силует приятеля, застывшего в нелепой позе:
— Чего там? — Росляков двинулся к Виктору, но на половине пути замер А дымок-то откуда?
— Это, брат, не дымок… Пар это, — отозвался наконец Рогов.
— Какой пар? Погоди!
— Бес его знает. Сам не пойму… Кажется, вода теплее стала. Точно, намного теплее!
— С чего бы это ей теплеть? — Не поверил Росляков. Но подняв свечу выше, тревожно завертел головой:
— Да, пар. Чертовщина какая-то!
— Водоснабжение цеха, — догадался Виктор. — Здание завалить завалили, а больше ни хрена! Трубы никто не демонтировал, только вентили, наверное, перекрыты.
— И что это значит?
— Какой-то вентиль, наверное, прорвало — там же сплошь ржавчина и старье. А горячая вода пошла внутрь.
— Так не годится, Витек! Совсем не годится, — взволнованно зашептал Росляков. — Надо бы сваливать нам отсюда, неровен час затопит к этой матери…
— Глупости, — отмахнулся Рогов. — Прикинь: чтобы такое пространство заполнить, сюда половину воды из Альдоя перекачать надо.
— Наверное, — не стал спорить Васька. — Я не мелиоратор, блин… Но что-то в этом бассейне крытом мне сидеть расхотелось. Плевать на Дядю! Побег не состоялся, пусть лезет в петлю, если приспичило.
Виктор молча кивнул, и друзья не сговариваясь, как по команде, похватали инструменты и побрели к выходу.
— Давай, поднажми!
— Да я и так…
Позади была уже почти половина запутанного, парного лабиринта.
Двигаться приходилось почти наощупь, так как дрожащий огонек свечи, который Васька продолжал бережно нести над головой, освещал путь еле-еле.
— Еще немного. Рукой подать…
Вдруг откуда-то сверху донесся резкий, раскатистый гул и грохот, а потом что-то ухнуло, сотрясая землю.
С перепугу друзья метнулись к ближайшей стене и даже присели на корточки, погрузившись в воду почти по пояс.
— Чего это, как думаешь? — Дрожащим голосов спросил Росляков и настороженно уставился в потолок.
— Не знаю, — отозвался из полного мрака Виктор. Он был испуган не меньше. — Наверное, херня какая-нибудь завалилась, или ещё чего…
— Как это завалилась? До сих пор никакого движения, лежало все спокойно, а тут на тебе — завалилось? — Росляков ткнул пальцем вверх:
— Да там же бульдозером ничего сдвинуть нельзя было!
— Что ты приколупался? — Огрызнулся Виктор. — Я почем знаю, что произошло? Просто предположение высказал.
— Ну уж нет, — замотал головой Васька. — Точно завалилось… Но по какой причине? И почему сейчас?
Рогов пожал плечами:
— Могло землетрясение где-нибудь в Якутии произойти, а сюда аукнулось, толкнуло… Или вот! — Виктора осенила догадка. — Вода горячая, пар… Грунт подмыло, наверху развалины чуть местами оттаяли — и все, баланс нарушен.
— Пошли, — Васька решительно взял друга за рукав робы. — Пошли выбираться, пока не поздно!
Но тяжелая дверь на выходе оказалась плотно стиснутой с боков. Листы железа на ней покорежились и местами даже прогнулись внутрь.
Друзья поднажали плечами, толкнули задницами, даже врезали пару раз киркой… Бесполезно. Лишь глухой гул от ударов разнесся вокруг и затих где-то в глубине подземелья.
Дверь не поддалась ни на сантиметр.
— Все, пи-сец! — Плюхнулся в воду Росляков. — Теперь точно вижу оттаяло…
… А наверху закипали страсти.
— Ну, и что я по-вашему должен докладывать начальству? — Орал на контролеров капитан Быченко. — Что на вечерней проверке обнаружилось… то есть, не обнаружилось двух придурков? Может, вы считаете, что они сбежали?
— Федорыч, не кипятись. Сбежать-то, может, и не сбежали, но только нету их нигде.
— Да бросьте вы мне эти сказки рассказывать! — Не успокаивался капитан. — Искать просто не хотите, лазать по всему заводу. А они наверняка водки обожрались или обкурились до одури и спят беспрпобудным сном где-нибудь… Кого нету?
— Рогова и Рослякова из шестого отряда.
— Все облазали, Федорыч, — исступленно округлил глаза Еремеев. — Даже на крышах цехов… Нигде нет!
— А у зэков спрашивали? У «кумовских»? Может, видел кто? Или знает что-нибудь.
— Спрашивали, конечно. Ничего!
— Тогда и я знать ничего не хочу, — отмахнулся Быченко. — Ищите… Где угодно ищите, но чтоб нашли! Начальнику я ничего докладывать не стану. Надоело мне вместо вас зад свой подставлять.
Контролеры повздыхали для порядка, но отправились на дальнейшие поиски осужденных.
Короткий зимний день как-то внезапно, не обременяясь сумерками, перешел в безветренную звездную ночь. Мороз, как обычно, окреп и ближе к полуночи укутал все вокруг синеватым туманом. В отрядах гасили электричество, и хотя кое-кто ещё шаркал по коридорам в домашних шлепанцах, большинство зэков, зевая, успокоилось до утра по кроватям. Из воспитательных комнат потянуло специфическим запахом «травки»…
— Черти бы их разодрали, — ворчал себе под нос пожилой контролер Иваныч, перелезая через заснеженный, заиндевелый штабель досок. — Куда могли запропасть эти ублюдки?
Дверь строительного модуля-вагончика приоткрылась, выпустив на улицу густые, подсвеченные фонарем клубы тепла. Затем появилась заспанная физиономия рабочего ночной смены:
— Кто тута? Кто?
— Хрен в драповом пальто! — Сьязвил Иваныч. — Закройся там и дрыхни… Хотя нет, погоди! Погоди-ка. Ты Рогова и Рослякова из шестого отряда не видел?
— Не-а, — зевнул во всю рожу зэк. Поежился с морозца, притопнул валенком и добавил:
— Плющева я видал.
— Да на хрена мне твой Плющев-то?
— Не знаю, — рабочий пожал плечами.
— А зачем ты мне про него талдычишь?
— Так. Может, на что сгодится.
— Пьяный, небось?
— Кто, я? — Встрепенулся зэк. — Ни в одном глазе, ты чего!
— Я о Плющеве спрашиваю, — вздохнул Иваныч. Потом протянул собеседнику пачку сигарет:
— Закуривай!
— Кажись, трезвый… Спасибо.
— А чего он тут делал?
— Крутился, — зэк выпустил в небо струйку дыма.
— Понятно, что не сидел! Куда пошел, спрашиваю?
— Так это… прямиком к литейке и пошел! Точно, прямиком. Я ему: здрас-сте, гражданин начальник! А он — ни гу-гу… Прямиком к литейке.
Иваныч отер ладонями намерзший на ресницах иней и нехотя выволокся на бетонную, сплошь покрытую льдом дорожку.
— Чего он туда поперся? — Размышлял контролер, бредя в направлении развалин. — Время позднее, мороз… Сидел бы себе на печи, кашу гречневую уплетал за обе щеки. С молоком… Или с подливой? С печенкой жареной, говяжьей? Красота… Нет. Все-таки, с молоком лучше. А он шныряет тут, как дурень, шатается туда-сюда, как псина бродячая. Все высматривает, вынюхивает, выслужиться хочет! Можно подумать, если он показательно бдит, то повышение получит, с последующим переводом куда-нибудь в более цивильное место…
Иваныч на удивление бодренько прыгнул и замер в позе начинающего каратиста. Он шумно, резко выдохнул, выбрасывая перед собой, в темноту увесистый кукиш:
— Н-на тебе! Не дождешься… Где, милок, родился — там и пригодился. Здесь тебе век коротать, здесь на пенсию — и окочуришься тоже здесь. А мы, соратники и коллеги, тебя в сыру землю с почестями прикопаем.
Так, порой громко вскрикивая, а порой бормоча под нос себе всякую ерунду, контролер добрался до развалин литейного цеха.
— Во, дела! — Выразил он удивление струями пара, исходящими из-под земли к небу. — Как на Камчатке, ей-Богу… Кругом снега, а посередине гейзер.
Иваныч даже чуть-чуть прищурил глаз и отшатнулся в ожидании взрыва и устремленного ввысь фонтана кипятка.
Но — нет, обошлось…
Совершенно случайно, блуждая рассеянным взглядом по сторонам, контролер вдруг заметил ползущего на карачках среди развалин Плющева.
— Эй, паря! Вчерашний день потерял? Или нализался?
— Здесь они, — приглушенно ответил оперативник. — Точно здесь!
— Да ты что? — Удивился иваныч. — Где ж им тут быть?
— Под плитами, — почему-то ещё тише пояснил Плющев. — Я ж говорил, что усек, как они сюда шастали. Думал, ссать бегают, но нет — мочи нигде не видно. Что-то удумали стервецы, затеяли, но… Похоже, завалило их.
— Да иди ты! — Всплеснул руками Иваныч.
— Грунт, видать, оттаял. И осел.
— А как теперь этих придурков доставать?
— Автокран надо, плиту поднять. Там, вроде, вход был раньше.
— Какой же сейчас автокран? На дворе ночь глухая.
— Кто сказал, что сейчас? — Плющев встал и отряхнулся с недоброй ухмылкой. — Завтра! Рассветет, и начнем. Если живы — потерпят, а нет, то тем более нечего торопиться…
… Огарок церковной свечи давно кончился, оставив после себя лишь лужицу теплого, расплавленного парафина.
Васька безразлично, за ненадобностью, отбросил кружку в сторону. Плюхнувшись в воду, она моментально утонула.
Несколько часов назад друзья наощупь, по памяти нашли в стене, под самым потолком нишу — выступ бетонного блока. И теперь они сидели в ней смирно, в ожидании то ли своей участи, то ли просто так.
В общем, ничего не поделаешь… Оставалось только прижиматься покрепче друг к другу в тщетной надежде сберечь тепло. Холод в подвале был жуткий очевидно, подачу воды по трубопроводу прекратили.
К тому же и воздух оказался с какими-то примесями, отчего у Виктора начались галолюцинации. Он вдруг почувствовал себя уютно расположившимся в кресле сверхзвукового пассажирского самолета, а далеко внизу, озаренные солнечными лучами, проплывали хребты Урала, узкие ленточки рек, озера…
Рогов, тряхнув головой, очнулся:
— Эй, Васька! Ты живой?
— Живой, — без особой уверенности отозвался Росляков.
— Как думаешь, откопают нас?
— Не-а. Не откопают.
— Отчего такая меланхолия?
— А никто не в курсе, что мы здесь. Надо было все-таки Дяде рассказать. Глядишь, он бы ещё кому-нибудь трепанул…
— Чего ж делать-то? Замерзнем ведь.
— Не знаю, — признался Васька. — Может, грязью обмажемся?
— Зачем? Думаешь, теплее станет?
— Теплее, может, и не станет. Но хоть к земле начнем привыкать. Могила-то у нас здесь капитальная…
— Не паникуй, — отреагировал Виктор на черный юмор Рослякова.
И вновь утонул в забытьи…
В его глазах вспыхнул огненный круг, медленно сузился, превратился в крошечную точку — и вновь, словно взорвавшись, расплылся, растекаясь багряным закатом. Затем запульсировал, проблеснул маячком милицейсколй машины, и сразу исчез, растворенный во тьме, задернулся тяжелым, черного бархата театральным занавесом.
Но вот край материи отодвинулся, и из-за него украдкой заглянули прямо в обнаженную душу Рогова ледяные сполохи лисьих глаз. Потихоньку наползали они, увеличивались, приближаясь, пока не заполнили все пространство вокруг, всю сцену, весь мир… Угадывалось в этих глазах безразличие ко всему, безразличие к судьбе Рогова — но все же стало почему-то просторнее, дыхание облегчилось, возникли звуки.
Откуда-то сверху пробилась полоска солнечного, не страшного света, посыпалась пыль и слышны стали шорох, гул, скрежет и рокот двигателей.
Рогов приоткрыл глаза и увидел прямо над собой зияющую в потолке дыру с клочком голубого неба. Кто-то заглянул сверху вниз, отвернулся и крикнул:
— Здесь! Здесь они!
Виктор окончательно разлепил веки, старясь разглядеть спасителя, но тут же зажмурился — глаза слезились, не выдерживая перехода от кромешной темноты.
«Ну надо же, — мысленно усмехнулся Рогов. — Привидения. Зачем теперь-то? Я, вроде, помер уже… И чтоб именно Быченкина морда привиделась! Или не привиделась? Может, все взаправду? Нашли нас на самом деле… И ход подземный нашли! Тогда все. Полный гитлер капут… Тогда уж на фиг! Лучше глаза и не открывать вовсе — как говорится: померла, так померла. Пусть что хотят делают, а я буду лежать тут молодой-красивый, будто не при чем. Так спокойнее… Видеть ничего не вижу, и спроса никакого с меня нет».
Сознание вновь уплывало. Что-то из происходящего ещё воспринималось урывками, но…
Пришел в себя Рогов уже в санчасти. Вокруг суетились, сновали взад-вперед какие-то люди, а на соседней койке лежал друг Васька.
«Вроде, не дышит? Умер. А, нет — мизинцем пошевелил!»
Над Виктором склонился старший лейтенант медицинской службы Ламакин.
«Вроде, укол делает? В вену… Иглу-то протер спиртом, нет?»
Рядом с начальником санчасти, за внушительным, заставленным какими-то склянками столом возвышался сам Болотов и диктовал что-то, нацепив на нос очки:
— Двустронняя пневмония… Записал? Теперь срочно откачивай гной из легких, не то задохнется.
«Это он о ком? Обо мне?» — Успел удивиться Рогов, и сразу заснул, отвернувшись к стене.
Глава 2
— Витя! Что с тобой, милый? Очнись… Очнись, прошу тебя!
Рогов открыл глаза — будто и не спал вовсе.
Чужой потолок, незнакомые шторы, край одной из них закинут на подоконник. Старомодная двуспальная кровать, каких больше не выпускают, а жаль…
Хорошая вещь. Удобная. Но все же не своя, чужая, и от этого как-то неуютно, как-то не по себе.
— Что с тобой, Витя? — Совсем рядом, подперев голову ладошкой, лежала на боку полуобнаженная Даша, и взгляд у неё был испуганный.
— Со мной? — Виктор настороженно огляделся и не слишком внятно пробурчал:
— Надеюсь, я хоть в постель не обмочился?
— Нет, — хихикнула сразу повеселевшая хозяйка. — Но ты так жутко кричал во сне, так метался…
— Странно. Ничего такого вроде раньше за мной не замечалось. Хотя, если честно, просто замечать было некому… А что я кричал, не помнишь?
— Ругался. Как последний гопник! Какого-то Болотова вспоминал, а ещё требовал, чтобы Васька не кусался…
— Вот ведь чушь, — Рогов присел на край кровати и неуклюже начал натягивать трусы.
— А ещё ты обещания не сдержал. И приставал!
— И что? Было, да? — Сконфузился Виктор. — Ты извини, я не нарочно. Я бы не… м-м-да.
— Да ладно, чего уж оправдываться! — Хмыкнула Даша, встала и, накинув на плечи цветастый халатик, подошла к зеркалу:
— Если бы сама не захотела — ничего бы не было. Думаешь, я такое бревно бесчувственное, что меня можно так… во сне?
— Нет-нет! Почему же? Ты очень чувственная!
— Прекрати, — оборвала его девушка. — Несешь пошлятину какую-то.
Виктор как-то сразу весь обмяк и поплелся в ванную. Плеснул в лицо холодной водой, пофыркал и наскоро, небрежно одевшись застыл в прихожей, словно статуя.
— Может, позавтракаешь, прежде чем уйти? — Даша приблизилась к Рогову и с улыбкой обняла за шею.
Только теперь Виктор заметил, что хозяйка почти на голову выше его. Он смутился, попробовал отстраниться, но она уже навалилась на мужские плечи.
Рогов чуть потрепыхался — и кивнул:
— Конечно… я бы, конечно, сьел… Только чай!
— Что с тобой? — Откинулась Даша. — Вчера ты был смелее.
Вместо ответа гость приподнялся на цыпочки и сочно поцеловал её в мягкие, влажные губы. Тело девушки отозвалось дрожью, веки прикрылись в истоме… Даша застонала.
Рогов обхватил её за талию, крепко прижал к себе, приподнял и поволок обратно в спальню.
— Ага… ага! — Хозяйка то шептала, то покусывала его ухо. — Узнаю… Узнаю бандюгу вчерашнего…
Ноги их путались, переплетались неуклюже — а Виктор все пыхтел и тащил на себе сладкую ношу. Добравшись, наконец, до кровати, он повалил Дашу и начал стаскивать с неё халатик.
— Ну зачем? Зачем он тебе?
— Ладно, ладно, подожди… Я сама!
Вслед за халатиком слетели на пол его джинсы, свитер… Остались лишь рубашка и носки.
«Плевать. Не мешают… Хорошо хоть, куртку не успел надеть,» — подумал мимолетно Рогов и забыв обо всем жадно приник к жаркому, покрывшемуся испариной женскому телу.
… Когда все было кончено, Виктор сполз в сторону и затих.
— Опять в меня, — сладко поморщилась Даша. — Ну, уж теперь я тебе точно рожу…
— Пожрать бы чего, — отозвался не сразу Рогов и бесцеремонно отер себя пододеяльником. — Я уже сутки с пустым брюхом.
— Сейчас, милый, — хозяйка нежно чмокнула его в небритый подбородок и заторопилась на кухню. Оттуда сразу донесся треск расколотой яичной скорлупы, зашипела, захлюпала сковорода, хлопнула дверца холодильника.
— Ну, идешь? — Послышалось вскоре.
— Да. Не иду, крошка — лечу! — Отозвался Виктор, продолжая лежать на кровати с раскинутыми в стороны руками.
Подумалось, что ведь по сути — славная девушка, добрая… Жить бы с ней вместе, взять, и не уходить отсюда никогда! Так вот… Пусть бы и родила. Это даже хорошо, если бы родила…
Но почему-то вновь стало тревожно, под сердцем зашевелился и начал расти холодок.
— Кто они? — Уже за завтраком поинтересовалась Даша.
— То о ком?
— Ну, эти все… кого ты во сне вспоминал.
— Да так, — вздохнул Виктор, ломая вилкой глазунью. — Просто вспомнилось давно минувшее. Нечаянно… Понимаешь? В общем, не обращай внимания, не надо это тебе.
— Ты хочешь прямо сейчас уйти?
— Да, — ответил гость, но тут же смутился и начал оправдываться:
— Я быстренько, только проведаю, как там дома…
— Вернешься?
Соврать Рогов не посмел:
— Не знаю. Поверь… Я очень хочу прийти снова, но ты ведь вчера сама видела… Неизвестно, что поджидает меня там, на улице.
— А ты не ходи никуда. Совсем.
Девушка вышла из-за стола и снова прильнула к Виктору, прижалась всем телом:
— Живи здесь. У меня. Я тебя кормить буду…
Рогов почувствовал себя неловко. Зачем нужно что-то такое изображать, выпячивать грудь, корчить одинокого супермена? Уж Даша-то видела вчера его до безумия перепуганные глаза, его пальцы, вцепившиеся в грязный борт мусоровоза…
Виктор поцеловал девушку в лоб, потом в шею, в губы… Нет! Не был он для неё героем, а казался просто мужчиной, которого хочется по-женски пожалеть.
— Знаешь, я честное слово приду к тебе, — неожиданно твердо пообещал Рогов. — Сбегаю быстренько, и приду!
… «Сбегаю и приду, — шептал про себя Виктор, выбираясь из подьезда и быстро топая вдоль улочки, к ближайшей остановке трамвая. — Сбегаю и приду…»
Однако, преодолев всего метров десять, он уловил за спиной ещё чьи-то торопливые шаги, а затем послышался смутно знакомый голос:
— Эй, Рогов!
От неожиданности Виктор сьежился. Втянув голову в плечи, он по-шпионски дернул вверх воротник куртки.
— Эй, ты Рогов? Или нет?
Виктор с удивлением понял, что хорошо знает говорящего — и все-таки обернулся:
— Коваленко?
— Ну точно, Рогов! — Перевел дыхание запыхавшийся прапорщик. — А то я кричу, кричу…
— Откуда ты здесь? Какими судьбами?
С последней их встречи прошло немало лет. За это время контролер учреждения УВ 14/5 несколько потучнел, обзавелся сединой и морщинами, но не узнать его было трудно.
— Вот, приезжал на Питер поглазеть, да прикупить гостинцев домашним, Прапорщик качнул пару раз из стороны в сторону обшарпанным фибровым чемоданом, верной приметой провинциала:
— Ты-то как? Женился, нет? Работаешь?
— Я? Работаю. Живу, в общем. Пока не женился, но думаю… думаю!
— Ясно-ясно, — подмигнул Коваленко. — Скромничаешь? Небось, давно уже в бизнесмены выбился?
— Да что ты, — отмахнулся Рогов. — Какое там… Расскажи лучше, что там у вас-то новенького?
— Соскучился?
— Если честно, то иногда… — без улыбки ответил Виктор. — Понимаешь, там по крайней мере все ясно было.
— А ты давай опять к нам? Отрядником? — Коваленко почти не шутил. Насколько помню, звания офицерского тебя не лишили?
— Не лишили, — усмехнулся давней промашке правосудия Рогов. Зачислили в запас…
— Ну, так в чем дело? Валяй! Новый «хозяин» примет.
— Новый?
— Много воды утекло, Виктор. Много… — Прапорщик перехватил поудобнее чемодан:
— Даже не знаю, с чего начать. «Хозяин» теперь, конечно, другой — из управления прислали. Провинившегося.
— А где же… небось, на повышение пошел?
— Да уж, возвысился! Дальше некуда.
— Неужто в Благовещенск?
— Бери выше, — Коваленко уткнул прокуренный палец в небо:
— Прошлой зимой замерз вместе с Быченко. Помнишь ведь капитана Быченко? На охоту они под Сковородино ездили… Любка про то как узнала враз сединой покрылась! Вот так… Одним дуновением Господь распорядился: ни того ей, ни другого.
— Жаль бабу, — посочувствовал Рогов.
— А чего жалеть? — Прапорщик ожал плечами. — У неё сейчас Корзюк прижился. Свою клячу бросил — и к ней, под крылышко. Любка-то помоложе будет, да позажиточнее.
— А не знаешь, как там Васька?
— Какой Васька? — Наморщил лоб Коваленко.
— Ну, с которым меня в подвале откопали. Росляков!
— Ах, этот! Шибздик неугомонный… Так его на поселение выпустили, лес пилить. Вместе с ещё одним, который Шипов.
— Дядя? Ну, и что они?
— Росляков, вроде, пилит. А Шипов… Шипов, так тот драпанул, до сих пор ищут.
— Вот ведь молодец! — Не удержался Виктор.
— Ничего и не молодец, — рассудительно возразил Коваленко. — Дурак! Ему сидеть оставалось всего-ничего. А так рано или поздно все равно отыщут и треху лишнюю за побег припаяют.
— Тоже верно, — вынужден был согласиться Рогов. — А ты куда сейчас? Может, заскочим куда-нибудь? Бахнем по соточке за встречу?
— Да я бы с удовольствием, — смутился прапорщик. — Ты не думай… Но, понимаешь, спешу уже — на вокзал. Поезд у меня, домашние заждались.
— Ну, что же. Тогда — счастливо! Бог даст, свидимся.
Тот, кто «отбывал» и страж его крепко, по-дружески обменялись рукопожатиями. И не оглядываясь разошлись каждый своей дорогой, сразу потерявшись в многоликой толпе горожан и приезжих.
«Эх, жаль, про Болотова не узнал. И про Булыжника,» — подумал Виктор, залезая в переполненный трамвай под номером двадцать пять. Мелькнула мысль: выскочить, догнать, спросить… Недалеко ведь ушел, и главное — ясно куда, к вокзалу.
Впрочем, Рогов вряд ли отыскал бы старого знакомца.
Потому, что прапорщик направился в совершенно противоположную сторону: поезд его, «Красная стрела», уходил на Москву только завтра.
А сегодня… Сегодня у Коваленко были ещё кое-какие дела в славном городе на Неве.
Во-первых, по назначению требовалось передать фибровый чемодан.
Во-вторых, нужно повидать начальство, доложиться и получить деньги за проделанную работу.
Ну, а потом уже личное: вещевые рынки, магазинчики, ресторан… Да и просто хотелось побородить по Питеру, полюбоваться!
Коваленко очень любил приезжать сюда, любовь эта была искренней и почти бескорыстной. Все вокруг — и Зимний дворец, и Русский музей, и тенистые аллеи Павловска, и сказочную геометрию Петергофа — он с тайной робостью провинциала считал созданным для него одного. Именно он, прапорщик из захолустья, был уверен, что как никто другой понимает и чувствовует замыслы зодчих, художественные изыски, стиль и промышленный размах этого неповторимого города.
Москва ему нравилась куда меньше. Слишком уж велика, шумна, громоздка. Все — слишком! Разумеется, если сначала пожить здесь, в северной столице… За последние годы Коваленко все чаще задумывался о переселении в Питер. А что? Почему бы и нет?
Работает он честно, как говорилось в мультике «отличается умом и сообразительностью». Глядишь, найдется теплое местечко! Надо только поделикатнее, не спешить. Доказать сначала свою полезность здесь и потом испросить ненавязчиво разрешения. Надо бы…
Коваленко подмигнул сам себе, клацнул языком и через Банковский мостик перебежал на противоположный берег канала Грибоедова.
Здесь он сбавил шаг и степенно миновал ажурные кованые ворота ставшего недавно университетом Фмнансово-экономического института. Поднялся по мраморному крыльцу, кивнул, как старой знакомой, бабушке на входе и через пару минут был уже на четвертом этаже.
Мужской туалет… В соседней кабинке кто-то невидимый кряхтя справлял нужду. Закончив, пошуршал бумагой, застегнулся, и прежде чем слить воду поставил на пол, под перегородку, точно такой же, как у Коваленко обшарпанный чемодан. Прапорщик привычно поменял его на свой и дав незнакомцу время уйти тоже занялся приведением себя в порядок.
Половина дела сделана, можно сматываться вниз.
Бессменная институтская вахтерша улыбнулась ему на прощание, как старому знакомому: вот ведь какой мужчина положительный, скрупулезный. Раз в полгода приезжает, всегда в одно и то же время… Заочник, наверное, с производства.
Или, может, лекторат контролирует.
На набережной, у тротуара, уже поджидало прапорщика такси. Водители менялись, но машина всегда была одна и та же: в первый раз, в пятый… Ничего против Коваленко не имел: конспирация!
Такси оторвалось от поребрика и по асфальту зашуршали шины. Проплыл слева Казанский собор, стайка туристов метнулась из-под капота при выезде на Невский, потом замелькали окна, пестрые вывески магазинов, рекламные щиты, троллейбусы, автомобили…
Коваленко везли к начальству. Он представил, как отчитается, получит новую порцию указаний и много денег — а потом вынужден будет, как всегда, возвращаться из всей этой красоты и строгого великолепия в забытую людьми и Богом глухую свою Тахтамыгду.
Кошмар. Не хочется даже думать об этом!
Водитель припарковал такси у гостиницы.
Швейцар, расшитый золотом, будто он и не швейцар вовсе, а гоф-маршал, учтиво распахнул дверь, вытянулся — но разглядев костюмчик и багаж прибывшего, сделал лицо попроще. И оказался прав: чаевых не предвиделось. Каваленко давно решил, что всем раздавать — никаких денег не напасешься…
Выйдя их лифта, он оказался посреди бесконечного коридора.
Мимо прошмыгнула смазливая горничная с подносом в руках.
«А размалевана-то как… шлюха!» — Осуждающе покачал головой прапорщик, но внизу живота его что-то отозвалось.
— Вам в какой номер? К кому? — Невесть откуда появился высокий скуластый охранник.
— Мне бы… это самое…
— Пропусти! Это ко мне.
В конце коридора, среди широких, мясистых листьев декоративного фикуса возникла хитрая, прищуренная физиономия.
Годы нещадно берут свое, но и Виктор Рогов сейчас без труда узнал бы этого человека: это был отставной полковник медицинской службы, авторитетный зэк со стажем Болотов.
Очень дорогой костюм скрадывал все недостатки его обрюзгшей фигуры, а мягкие туфли были из тех, что не набивают мозолей и даже не скрипнут, как их не изламывай старческая нога. Словом, респектабельная ухоженность «папы» Болотова сразу бросалась в глаза.
Коваленко поприветствовал начальство взмахом руки и, получив приглашение, шагнул в номер. Рассевшись в кресле, мягком и облегающем тело, словно руки искусной любовницы, он мельком глянул на инкрустированный столик.
Полный джентльменский набор, мечта советского пижона: импортная выпивка в красивых бутылках, закуска, деликатесы, шкатулка из черного дерева — с сигарами. Настоящими, гаванскими…
— Ну-с? Как доехали? Спалось ли в дороге, кушалось ли? — Ласково, по-докторски, начал расспросы Болотов.
— Все в порядке, Валерий Николаевич, — доложил Коваленко, понимая, что речь идет вовсе не о его самочувствии. — Доставил в целости и сохранности. До последнего грамма.
— Отлично, — потер ладони собеседник. — Грандиозную работу вы там провели. Молодцы, одним словом… И выдержки хватило.
— Как вы указывали.
— Да, вовремя… Лето на носу. У наших клиентов голодуха начинается, так что «трава» теперь на вес золота. Вдридорога купят!
— У меня, в основном, «пластилин», и…
— Знаю, — Перебил Болотов. — Вот, получи.
Он потряс перед собой туго стянутой пачкой стодолларовых купюр:
— Это вам, голубчики мои.
Коваленко взял деньги, взвесил их на ладони, прикинул и разочарованно шмыгнул носом.
— Что, милок? Что не так? — Заморгал Болотов. — Что беспокоит?
— Дык… не малолвато ли? — Прапорщик засмущался. — Наши там и без того артачатся. «Амурчанка»-то выводится, посевных площадей все меньше стало… Сложно стало качественную «дурь» собирать, да ещё сколько вы требуете.
— Это аванс, — успокоил его собеседник. — Как только реализуем, получишь ещё вдвое больше. Так что, вернешься — вразуми всех, мы же свои люди, не обидим.
— Понял, — кивнул Коваленко. — Обьясню.
— Вот и отлично… Да ты угощайся, будь как дома! Надо же твой удачный приезд отметить.
Прапорщик послушно потянулся к бутылкам, но тут только заметил, что столик накрыт на троих:
— Кого-то ждем?
Болотов отмахнулся:
— Наливай пока. Это для Булыжника, сейчас подойти должен.
— Обещал?
— Да, он тут, в соседнем номере. Прихватил мальчишечку «голубого» из бара и развлекается. Молодость решил вспомнить… — Валерий Николаевич покачал головой:
— Совсем уж старикан рехнулся! Книжонку недавно нацапрапал.
— Да вы что?
— Жиденькая такая, в мягкой обложке. Что-то насчет законности… Да ты разливай пока!
В этот момент послышался щелчок дверного замка и в номер вошел голый по пояс Булыжник. Изтатуированный торс его мог поведать искушенному человеку многое о бурном прошлом этого коренного обитателя тюрем, пересылок и лагерей.
Сейчас он жил тихо, почти пристойно. Молодость и здоровье потеряны, а сил осталось только на редкие развлечения с педиками. Впрочем, любил Булыжник и женщин, но общение с ними не давало ему всей той красочной гаммы ощущений, которые хоть на время возвращали старика в прошлое.
— Надо прожить жизнь так, чтобы жаль стало ушедшие годы, — любил он повторять, перекраивая на свой манер слова классика советской литературы…
Коваленко привстал и почтительно поздоровался.
Булыжник в ответ кивнул, выпил рюмку коньяка и загрыз яблочком:
— Ну, как тебе Питер?
— Ох, не давите на больную мозоль, — ответил курьер. — Питер — мечта моя с детства… Прямо балдею от него.
— Ничего, ничего, — покровительственно похлопал его по плечу Болотов. — Еще чуток послужишь — и к нам!
— Хорошо бы. Мне иногда по ночам даже снится… Красиво здесь. Людей вокруг тьма-тьмущая, а ни одной знакомой рожи.
Коваленко осекся и припомнил:
— Кстати… Представляете? Я же сегодня Рогова встретил.
— Кого? — Чуть не выронил рюмку Болотов.
— Помните, был такой? Циркачем его все называли.
— Где? — В один голос рявкнули Болтов и Булыжник. Да так, что прапорщик чуть не зажмурился.
— Где ж ты видел его, милок? Говори, — первым совладал с собой бывший военный врач.
Коваленко описал, на какой улице, когда и при каких обстоятельствах встретился с бывшим осужденным.
Собеседники переглянулись.
— Значит, никуда он в мусоровозе не уехал. — Потер подбородок Болотов. — Там и остался.
— У бабы той самой, — подтвердил Булыжник. — Про которую менты говорили…
— Больше негде. — Булыжник с размаху припечатал ладонью столик:
— Бля, ведь думал же! Парадная там одна, остальные квартиры или вообще нежилые, или дома никого тогда не было.
— Участковый мог и наврать.
— Кому? Нам? За такие деньги? Это он начальству своему может мозги пудрить…
— Значит, гражданочка его спрятала.
— Давай-ка, поднимай людей! — Распорядился Булыжник и с надеждой в голосе повернулся к Коваленко:
— А куда он пошел? Не сказал? Ничего не говорил?
— Нет, — смутился прапорщик. — Мы ведь с ним как-то мельком…
— Домой он дернется, отвечаю! — Болотов уже накинул плащ и замер в дверях номера. — Слушай, Курьев твой где?
— На связи, — ответил Булыжник.
— Пусть Заболотного берет в работу, порасспросит толком! Хватит, нечего больше тянуть. Надо срочно выяснить, на кой хрен он-то со своей шоблой столько лет за Циркачом гоняется.
— Мочить придется.
— Если не расколется. А в общем… В общем, все равно живым оставлять нельзя, Курьев сам понимает. Не мальчик!
— А ты куда? — Булыжник уже взял в руки телефонную трубку.
— Я по своим каналам… Циркача надо по-любому к бабе этой его, спасительнице вернуть. Оттуда уже не соскочит.
Глава 3
Первый раз Павлик Ройтман открыл глаза, когда ночь за окном лишь немного рассеялась, разбавилась фиолетовым цветом. На город готовилось снизойти очередное хмурое утро…
Пьяный ещё со вчерашнего, он лежал на длинном студенческом столе посередине своего музея — в позе покойника и в качестве дежурного по зданию. Стол был заранее притащен из аудитории. В общем-то, именно его Ройтману всегда недоставало для полноценного отдыха — на стульях особо не выспишься, а так очень даже недурно.
Прикинув, что на часах, наверное, не больше пяти, Павел нашарил рукой початую бутылку «Столичной», откупорил, сплюнул пробку и приложился. Сделал большой глоток, потом попытался повторить, но…
Глаза Ройтмана вылезли из орбит, он весь надулся, закашлялся — и выплеснул половину обратно на пол.
— Не пошла, падла… Не пошла.
Павел отерся рукавом и чуть не заплакал.
Пил он с прошлого обеда, много и остервенело. Часам к девяти, когда в управлении кроме Ройтмана и сержанта-«срочника» никого не осталось, он уже блевал на крыльце. Лаял, ругал на чем свет стоит редких прохожих, совал кукиш в окна проезжающих мимо автомобилей, расстегивал ширинку, плясал гопака — словом, вытворял такое, на что способен только в дупель пьяный российский мужик.
В конечном итоге он все-таки отключился, унося с собой в забытье страх, больную совесть и смутное чувство, что не все вокруг чисто.
… На этот раз сон нарушил солнечный свет за окном и чьи-то приближающиеся шаги.
— А ведь подставил я Витьку! Подставил брата… — захныкал Ройтман, приподнимаясь на локтях. — И Карла тоже… хорош фрукт. Все замазаны! Все.
Мутным взглядом Павел уперся в музейную дверь — будто почувствовал, что сейчас в неё кто-то заглянет. И точно, дубовая створка со скрипом отьехала в сторону.
— Ах, это ты, старый… — хотел выговорить Ройтман, но вместо слов с губ его слетело какое-то неразборчивое мычание.
Спиригайло просунул голову внутрь:
— Ройтман, ты как, в норме? — Семен Игнатьевич осекся, приметив остекленевшие глаза подчиненного. Хмыкнул и пробурчал:
— Мн-да… Ясно.
И потопал дальше по коридору, в свой кабинет.
«Что, сволочь? Н-не нравится? — Подумал Паша. — Подожди, сейчас я тебе, старый коз-зел… Это все ты, сучье рыло!»
Ройтман попробовал встать, но потерял равновесие. Только с третьей попытки он принял вертикальное положение, отдышался и пригрозил вслух:
— Щас-с! Щас я с тобой по-нашему, по чекистски… От имени братского, бля… угнетенного чехословацкого нар-рода! Расстреляю на хер козла…
Вывалившись в коридор, Паша качнулся в заранее выбранном направлении и опираясь о стены взял курс на кабинет своего непосредственного начальника. Рука сама потянулась к кобуре, но пальцы не слушались и справиться с застежкой не было никакой возможности.
По мере движения к цели, Ройтман все замедлял и замедлял шаг, а у приоткрытой двери и вовсе остановился.
Спиригайло с кем-то на повышенных тонах беседовал по телефону.
— Перестарались, дорогой мой! Перестарались. Заставь, говорят, дурака Богу молиться…
Ройтман замер, прислушиваясь:
«Неудобно как-то сразу… Нехорошо мешать! Некорректно. — Он отер лицо ладонью и сполз по стене на корточки. Стало намного легче. — Пусть уж договорит. Пусть… А уж потом я его, гада!»
Постепенно до Павла начал доходить смысл произносимых человеком за дверью фраз и возгласов.
— А как же мне ещё реагировать? Пиккельман мертв, склад и офис разгромлены… — орал Спиригайло. — Кто? Рогов, конечно! Кто же еще… Ну при чем тут Ройтман? Он пьяный в стельку валяется, здесь, в музее. Да… Дерьмо. А Курьева с его волчатами не найти никак…
Павел взмок, пытаясь сосредоточиться, а начальник его продолжал, но уже спокойнее:
— Нет, Курьев знает только то, что ему положено.
Что-то, видимо, в тоне Спиригайло собеседнику не понравилось, поэтому Семену Игнатьевичу пришлось повторить:
— Нет, Курьев не в курсе… Исключено.
Павлу стало не по себе, но уже не от выпитой водки:
«Виктор убил Пиккельмана? Господи… А я-то? А я тогда кто получаюсь? Соучастник?»
Ужас полоснул по мозгу, словно остро отточенная бритва:
«Бежать. Срочно бежать! Но куда?»
Впрочем, ноги уже сами несли его обратно, в музей:
— Куда угодно! Закрыться, спрятаться…
Окончания телефонного разговора Павел не услышал, да ничего интересного и не прозвучало.
Положив трубку, Спиригайло ещё некоторое время простоял у стола. Потом громко, матерно выругался:
— Так твою м-мать перемать! Трепло старое.
Припомнилось — пансионат, Новый год, сугробы… Куря тогда организовал все тридцать три удовольствия: баня, водка, шашлык, девочки! Особенно та, молоденькая, с ресничками и ногами от коренного зуба. Кажется, Галя? Неважно.
Пил тогда Спирагайло наравне с молодежью, да и насчет остального всего тоже — в общем, не осрамил пограничные войска. А Куря, сволочь… Тот больше подливал, улыбался, заискивал.
Потом уже, когда размякший Семен Игнатьевич с девкой своей из парилки вернулся, разговоры начались банные, задушевные. Понесло его, распустил слюни, расхвастался: вот-вот, мол, разбогатеет, только не время еще, не срок… Мол, сперва икону надо найти, и знак на ней секретный. А уж тогда богатства будет — куда там Мавроди, куда Черномырдину! Тьфу! Икона где? Да у приятеля одного припрятана.
Спиригайло опять выругался:
— Идиот! Седина в бороду, бес в ребро. — Девке той, помнится, обещал квартиру купить, на содержание взять. Много чего обещал!
… А перепуганный Ройтман тем временем на дрожащих ногах досеменил по коридору управления до заветной музейной двери. Заскочил внутрь и заперся на защелку:
— Все! Нет меня. Нету… Уснул, сменился, умер. Понятно?
Но всего через несколько минут кто-то настойчиво дернул за ручку. Постучались, окликнули по званию, приставив губы к замочной скважине.
Паша замер, затих, как мышка, но все равно не мог узнать голос:
— Господи, пронеси… — Мысленно помолился Ройтман. — Господи, ну кто там еще?
Конечно, мог проявить заботу обеспокоенный сержант-дежурный, но… Если это Спиригайло? Если это он стоит за дверью, ищет, хочет вцепиться своими мужицкими пальцами в Пашино горло?
По коридору, в сторону выхода, удалились шаги. Видимо, непрошенный гость ушел, так и не дождавшись ответа.
«Как пить дать — Спиригайло… А может, там Виктор? — Ройтмана зазнобило. — Ох, мамочка! Теперь-то что? Что делать, а? Я ж ведь причастен, я ж ведь их с Карлой туда отвозил…»
— Нет. Нет! Я ничего не знал, даже предположить не мог.
«За такое ведь не наказывают? Это не преступление, верно? Нельзя меня наказывать. Никак нельзя!»
Павел опять покосился на дверь:
— Коз-зел старый…
«Это все он. Морда литовская, Спиригайло! Он все затеял — выведывал, вынюхивал… Подставил Виктора, меня подставил, верно? А я не причем… Я вообще сейчас сам… Меня поймут, выслушают — я ведь наш, свой, не какой-нибудь там!»
Решение пришло. Неотвратимое, не терпящее отлагательств — Павел Ройтман решил сдаться властям. Не дожидаться, пока вызовут, пока приедут, возьмут, наденут наручники. Добровольная явка с повинной! Немедленно, все равно кому. Лишь бы защитили.
В правильности своего решения он не сомневался. Не хватало только духу, сил не хватало совсем немного, чтобы подняться с корточек, встать…
Паша подкатил к себе бутылку с остатками водки. Было в ней немного совсем, граммов сто-сто пятьдесят в лучшем случае.
— Вмажу. Вмажу для храбрости. — Дрожащей рукой Ройтман поднес стеклянное горлышко к губам и не отрываясь влил в себя содержимое:
— Хорошо. Теперь…
Но ни договорить, ни додумать он уже не успел. Алкоголь усиленной дозой ударил по нервам, повел бедолагу из стороны в сторону, опустил на ближайший стул… Подтянув по-детски коленки к животу, Павел сполз набок, подложил под ухо ладошку и засопел.
— Сейчас… сейчас…
Вот теперь сон Ройтмана был крепок и светел.
Рабочий день хоть и был ещё в самом разгаре, но для Валерия Максимовича Заболотного он уже кончился. И ведь столько неприятностей принес ему этот день…
Считай, все пошло наперекосяк с самого утра. Сначала перегорел персональный электрокипятильник — любимый, на один стакан. Надо же! А так хотелось заварить в тиши кабинета чайку — свежего, душистого, не какой-нибудь индийско-грузинской гадости с привкусом, а настоящего, с острова Цейлон.
Затем куда-то запропастился ключ от сейфа. Искал его полковник по всем закоулкам, ящики сверху донизу обшарил, в карманах порылся, даже под батарею глянул — нет!
А тут как раз этот паникер и тупица Спиригайло по телефону: ах, господин Пиккельман мертв! ах, это его Рогов замочил!
«Ну и что? — Размышлял Заболотный, глядя, как солнце встает над городскими крышами. Вид у него из окна был шикарный, на зависть сослуживцам. — Замочил, так замочил. Эка невидаль! Сейчас каждый день кого-нибудь мочат, да не по одному, пачками… А он — разорался! Собственно, чего плохого? Не этого ли мы добивались? Чего уж тут. Выжидали, провоцировали раз за разом. А этот инфарктник вопит, как недорезаный, глаза на лоб…»
— Ну и что? — Повторил вслух полковник.
«Что с того, если и отправил он на тот свет старикашку? В конце концов, должен же он был кого-нибудь замочить. Не все же ему наши выходки терпеть. Сколько можно? Зато теперь, наверняка, в побег кинется. Побежит… А бежать ему, кроме как в Светловодск, некуда».
— Пусть бежит!
От ментов приберечь не проблема. И уж там молодой человек начнет суетиться, искать — без гроша-то в кармане. А Антон наш, Эдуардович, как раз и проследит. Слава Богу, связи остались… Кругом, блин, наследники Дзержинского, им граница не помеха.
Скорее всего, ключ от сейфа остался дома. В костюме.
Заболотный тщательно, на два оборота, запер дверь и величественно двинулся по ковровой дорожке. С деловым и несколько высокомерным видом спустился по мраморной лестнице, обтер носовым платком стекло своей «вольво».
Встряхнул платок, забрызгав при этом брюки, вздохнул печально и устало, распахнул дверцу, уселся за руль.
Заболотный вставил ключ в замок зажигания, и… Нет. Никакого взрыва не последовало. Вообще ничего не произошло — ни потужного визга стартера, ни щелчка окислившихся клемм, ни мигания лампочки индикатора на приборной панели.
Ничего. Машина вообще никак не хотела реагировать.
— Что за чертовщина сегодня, — выругался Валерий Максимович.
С неохотой вынырнув на улицу, он полез под капот. Для чего-то подергал первые попавшиеся провода:
— Хрен его знает!
Вот тут-то все и случилось. То ли сам капот сорвался со стопора, то ли порывом ветра его качнуло, то ли помог кто — но только так бабахнуло Заболотного железякой по затылку, что в глазах у него потемнело сразу и тело обмякло.
Охнул тяжко Валерий Максимович, повалился вперед лицом, и сразу похож стал на попавшего в пасть крокодила охотника.
Очнулся он нескоро. От качки и тряски слегка подташнивало, голова гудела, а вокруг темень — хоть глаз выколи. Сверху навалилось что-то жесткое, к тому же…
— Е-мое мать, что же это? — Заболотный ужаснулся и задергал конечностями, как в припадке. — «Ласточка»!
Запястья его были скованы наручниками, а ноги связаны грубой пеньковой веревкой и подтянуты к рукам.
«Кто посмел? Меня… Меня! Кто, мать вашу?»
Но ни слова, ни единого звука не слетело с его накрепко стянутых клейкой лентой губ.
Чуть успокоившись, Заболотный попробовал логически осмыслить ситуацию. Лежал он на каком-то холодном металлическом днище, безобразно уткнувшись в него лицом. По днищу постоянно проходили какие-то судороги, чувствовались качка и движение. Для машины слишком уж монотонно и плавно… Значит, это не багажник автомобиля, хотя откуда-то сзади доносится рокот мотора.
— С-суки! — Валерий Максимович вспомнил школьные годы и догадался, что втиснут он в узкое трюмное пространсво какого-то катера или подобного суденышка-маломера.
И, судя по всему, катер этот на всех парах удаляется от берега, с трудом преодолевая невысокую, но злую волну.
Наверное, Финский залив… Если исходить из его нынешнего положения и обстоятельств, при которых он сюда попал, ничего хорошего полковника в обозримом будущем ждать не могло.
— Утопят? А за что? — Полковник даже заерзал от досады:
— Как же они? Сволочи… Чего им надо? От пожилого, больного, почти пенсионера… Как не стыдно в конце концов!
Между тем, катерок сбавил ход и пробежав по волнам ещё несколько метров тупо ткнулся носом в берег. Послышался топот ног, какие-то возгласы, команды… Над Валерием Максимовичем с неприятным скрежетом разверзлась палуба и чей-то ехидный голос поинтересовался:
— Живой? Все, плотва! Слезай, приехали…
Заболотный почувствовал, как чужие руки грубо и непочтительно встряхивают его, поднимают и выволакивают наружу:
— Алле-гоп!
Полковника сбросили вниз, на усеянный мусором песок. При падении Валерий Максимович крякнул, что-то треснуло, потянулось в спине, но он даже не обратил внимания на боль.
Пропахшая табаком рука сорвала со рта липкую ленту:
— Ну, как дела?
— Ах ты, мразь! — Самым старшим из шести обступивших пленника парней был не кто иной, как Курьев.
— Зачем же ругаться? — Укоризненно покачал головой человек, которого Заболотный со Спиригайло считали своим лучшим «кадром». И тут же Валерий Максимович получил удар ногой:
— Получил? Еще хочешь? Я подкину, по старой-то памяти. Попроси, не стесняйся.
Молодежь захохотала и дружно, как общий мешок с овсом, поволокла полковника от воды к виднеющимся неподалеку постройкам.
Это был остров. Один из тех, что неровной цепочкой вытянулись по обе стороны от Кронштадта.
Большую часть окруженной волнами суши занимал полуразрушенный форт. Некогда грозное укрепление превратилось в руины, поросшие мхом. Сыро, угрюмо теперь вокруг.
Лишь изредка пришвартуется к остаткам пирса, а то и прямо под стены форта какое-нибудь суденышко с разудалой публикой. Повизжат, поулюлюкают туристы, побьют пустую тару, сфотографируются…
И не такое видели на своем веку старинные, заплеванные, загаженные использованными презервативами бастионы. Потому терпят они без злобы и тех, кто зачастил сюда последние годы.
Посетители эти, нынешние, отнеслись к крепости уважительно, по-хозяйски. Подлатали кое-где кровлю, укрепили пару подвальчиков — и вот вновь ожили старые стены, задышали, заговорили, закричали даже.
Да так закричали! Так, что…
Сильные, беспощадные руки швырнули Заболотного в покрытое плесенью и мглой каменное чрево. Валерий Максимович успел ещё вскрикнуть в ужасе, перекатился кубарем по сырому земляному откосу, уткнулся лицом во что-то полужидкое, вонючее… Приглядевшись, полковник завопил нечеловеческим голосом, пытаясь отползти, откатить себя в сторону.
Сверху загоготали, захлопали в ладоши. Кто-то крикнул, давясь от смеха:
— Чего ты, зашебуршился-то? Не боись! Он уже не кусается.
— Ты лучше познакомься с ним. Поздоровайся! — Посоветовал Курьев. Это у нас тут Яша «живет», месяца два как поселился. Он раньше-то по Мариинскому дворцу вытанцовывал, в буфете тамошнем коньячок икоркой закусывал, а теперь вот… Уж больно жадный был.
Заболотного стошнило. Потом ещё раз.
Он отплевался, прокашлялся, изо всех сил старясь не смотреть в сторону полуразложившегося мужского трупа, и завопил:
— Что тебе надо от меня, Курьев? Что?
— Что надо… Что надо? — Передразнил голос сверху. — Сам знаешь, хомяк недоделанный.
— Не знаю! — Взмолился Валерий Максимович. — Ей-Богу… Неужели вам за работу платили мало? Обиделся? Ты скажи, я еще… У меня есть!
— Пла-ти-ли? — Проговорил по слогам Куря и обернулся к своим парням:
— Слышь, братва? Нам, значит, платили… Это те гроши, которые он нам кидал по-барски, платой называются?
Кампания оживилась, зафыркала зло, разом сплюнула в подвал:
— Ты, падла пестрая, фильтруй базар!
— Не то вот щас Яшу заставим без соли жрать…
— Да ты, нам по жизни без всякой работы должен, понял, мразь?
Куря тоже сорвался на крик:
— А за это кто мне заплатит? Ты? — Указал он пальцем на страшный, через всю щеку шрам. — Вы, бля, со Спиригайлой своим замусоленным… Вы в какой блудняк нас с Колей Майданчиком втравили? Под кого бросили, падлы?
— Под кого, Курьев, милый? Ни под кого! Я не понимаю…
— Все ты, мать твою, понимаешь. Обрисовал тогда тему: мол, надо лоха-таксиста придушить маленько, чтоб без работы остался. А лошок тот таким «художником» оказался… Расписал мне рожу под Пикассо — и уехал! Так кто мне теперь платить будет, а?
— Он заплатит, он! — Запричитал Заболотный. — Забирай его, делай, что хочешь! Он и не нужен мне вовсе…
— Ошибаешься, начальник. Сильно ошибаешься! — Оскалил зубы человек по прозвищу Куря. — Я бы его и без твоего разрешения загрыз. Да вот беда какая — не лохом он оказался, а Циркачом. За парня люди серьезные вступились… Интересуются.
— Кто вступился? Что за люди? Не знаю… Не было, клянусь!
— Не твоего собачьего ума дело. Твой номер теперь не шестой даже, понял? Нуль твой номер, падла… Велено тебя червям скормить. Потому что не нужен стал, мешаешься.
— Хорош с ним базарить, Куря! — Вмешался кто-то из парней. — Закрывай решетку. Пусть он пока здесь вместе с Яшей погниет, повоняет за кампанию.
— Как же это, а? — Завился ужом полковник. — Дорогие вы мои… Милые! Не убивайте! Я вам чего угодно… Чего угодно могу!
— Что, жить хочешь?
— Хочу, Куря, милый! Очень хочу!
— Ну, тогда мурчи. Мурлыкай…
— Что? Что говорить?
— Не перебивай, — поморщился Курьев. Он подал знак стоящему ближе всех «бычку», тот кивнул и молча направился в сторону катера. — Не перебивай… Расскажи-ка нам лучше, за каким таким интересом тебе Циркач понадобился? Только подробно, в деталях. Общий-то план мне и так известен.
— Какой Циркач? — Не сразу сообразил Валерий Максимович. — Ах, да! Это Рогов, значит?
— Он самый. Зачем ты на него охоту организовал? Чего тебе от человека надо?
— Ничего не надо. Ничего… Притравить просто немного щенка хотелось. Борзой уж больно, ох и борзой!
— Э-э, — скривился Курьев разочарованно. — Не хочешь, видимо, жить. Не хочешь.
Отвернувшись, он махнул рукой: дескать, кончайте! Молодежь скопом двинулась ко входу в подвал, доставая ножи и какие-то прутья.
Заболотный сьежился, замотал головой и крикнул что было сил:
— Не надо! Не-ет! Я расскажу. Расскажу!
Сбивчиво, путаясь и теряя мысли заговорил полковник сразу обо всем: об иконе, стерегущей сокровище русского князя, о тайных знаках, о том, как вызволяли из тюрьмы последнего в роду Роговых…
С каждым словом Валерия Максимовича глаза Кури все больше вылезали из орбит. Щеки подернул румянец, отчего сабельный шрам стал ещё заметнее и страшнее. В какое-то мгновение Куре даже почудилось нечто давнее, далекое: пламя степных костров, звуки бубна в ночи, конское ржание. И болгары-предатели… Взмах, удар клинка, боль!
Курьев мотнул головой, приходя в себя:
— Бред какой-то…
— Нет, клянусь тебе! — Чудом расслышал его Заболотный. — Чистая правда все, мы проверяли. Раскопки, факты… Пощади меня, а? Я ведь пригожусь еще, верно говорю — пригожусь!
Курьев пожал плечами, потом повернулся к своим людям, окончательно стряхивая наваждение:
— Несет старик невесть что. Лишь бы не подохнуть.
— А может, правда? — Спросил кто-то. — Может, и взаправду икона?
— Да брось ты, Кабан! — Отмахнулся его сосед. — Уши развесил… Сказок в детстве не начитался, что ли?
— Ладно. Заканчивайте. — Куря холодно и без жалости глянул на копошащегося в грязи полковника. Сплюнул и побрел к берегу, потом все же обернулся:
— Только поаккуратнее!
Оставшиеся весело и возбужденно зашевелились.
Как раз вернулся и тот, которого посылали на катер — в руках он тащил пластиковую канистру:
— Извини, мужик… Ты пока тут с Яшей в подвале валялся, провонял весь. Надо бы умыться. А то как тебя везти-то обратно, вонючего? Это, понимаешь ли, дискомфорт получается!
Парни заржали от незнакомого иностранного слова, а на голову лежащему полилась бесцветная, пахучая жидкость.
— Ребята, милые, не надо!
— Да не юли ты, падла… — Тот, что с канистрой, хотел, чтобы ни одна капля бензина не пролилась мимо. — Не крутись, сказано!
— Не надо! За что? Куря же обещал!
Щелкнула, затворяясь, решетка.
Кто-то чиркнул спичкой, и через несколько секунд все в жизни полковника Валерия Максимовича Заболотного было кончено…
Вернувшись в город, Курьев распустил свою команду по домам.
Потом из ближайшего телефона-автомата набрал номер Булыжника и вкратце обрисовал ситуацию.
— Ты где? — Помолчав, спросили на другом конце линии.
— У метро.
— Срочно приезжай! Жду…
— Понял. Сейчас буду, — Курьев положил трубку.
Однако, прежде чем выйти из будки, он набрал ещё несколько цифр. И несмотря на то, что ответил серьезный мужской голос, спросил:
— Антонина? Это я. Надо бы встретиться.