— Конечно, хорошей, — сказал мистер Селдон. — И умницей! Она и сейчас умный воробушек, ее на мякине не проведешь.
— Мы сперва собирались взять ребенка постарше, — сказала его жена. — В сущности, мы вовсе не думали брать девочку. Пока не увидели Бетти-Энн.
Они говорили еще разные слова, такие же для нее непонятные, а потом ее укутали в одеяло, и после этого в лицо ей брызнул яркий солнечный свет, она ощутила движение вперед, от которого слегка подташнивало, услышала незнакомый шум.
Джейн внимательно разглядывала стиснутый кулачок Бетти-Энн — больной руке приятно было в этой теплой ладони.
— Какие у нее крохотные пальчики, — сказала Джейн.
— Ну-ка поглядим, — сказал Дейв, быстро взглянув через плечо. — Гм. Верно. Да, чуть не забыл. Когда приедем домой, надо испечь ей именинный пирог.
— А она для этого не слишком мала?
— По-моему, нет. У меня на первом дне рожденья пирог был наверняка. На день рожденья мне всегда пекли пирог. Когда я поступил в колледж, помню, на первом курсе моя двоюродная бабушка Амелия прислала мне пирог, а сверху лежали девятнадцать маленьких свечек, завернутые в вощеную бумагу. Малышке непременно надо испечь пирог.
— Надеюсь, мы так и не узнаем, когда у нее на самом деле день рожденья, — сказала Джейн, глядя на Бетти-Энн.
— Вот как? А почему?
— Пускай это будет день, когда мы привезли ее домой. Словно она просто парила где-то в ожидании, пока мы за ней придем.
Дейв что-то пробормотал, очень довольный.
Немного погодя жена сказала:
— Дейв, милый. А вдруг объявятся ее родители?
— Глупости! — отрезал он почти сердито. — Чего ради они вдруг объявятся? Уж раз они удрали и бросили ее в разбитой машине, значит — крышка!
— Да, я тоже так думаю. Но тебя это совсем не тревожит?
Он возмущенно запыхтел.
— Даже если они и объявятся, им ее не заполучить. Так что стоит ли забивать себе голову пустяками?
Бетти-Энн исполнилось пять, это была ее последняя весна перед школой, и сейчас она сидела у окна и жадно глядела во двор, куда ей не ведено было ходить. После завтрака у них с Джейн вышла стычка из-за куклы («Бетти-Энн, нельзя же разбрасывать игрушки где попало, ведь о них того и гляди кто-нибудь споткнется»). За последние два месяца девочка провинилась по крайней мере десятый раз, и Джейн наконец рассердилась и решила ее наказать.
Все утро Бетти-Энн, задумчивая, грустная, сидела у окна и после второго завтрака снова уселась на прежнее место. Наконец ее терпение было вознаграждено: как она и надеялась, Джейн смягчилась, решила, что обошлась с ней слишком строго, и сказала с улыбкой в голосе:
— Ладно. Теперь можешь пойти погулять.
Упрямо сжав губы, Бетти-Энн соскользнула со стула. Не говоря ни слова, она гордо прошествовала к двери и вышла на солнечный свет. Она по-прежнему была возмущена, и детский подбородок ее выражал непоколебимую решимость. Она спустилась с крыльца и через небольшой вишневый сад прошла прямиком к густо растущим вдоль забора мальвам. На одном цветке невысоко, так что дотянуться до него ничего не стоило, сидела пчела, и Бетти-Энн, не раздумывая, схватила ее здоровой правой рукой и зажала в кулаке. Когда пчела ужалит ее, мама Джейн почувствует себя виноватой. Папа Дейв, будь он дома, добродушно усмехнулся бы и сказал:
— Потерпи, до свадьбы заживет.
Любимые его слова, которыми он встречал самые ужасные ее царапины и синяки, слова, которые приводили ее в ярость и все-таки всякий раз вызывали смех сквозь сердитые слезы. А мама Джейн, увидев, что с ней приключилось, кинется, поцелует больное местечко, скажет:
— Ну-ну, малышка, сейчас мама приложит что-нибудь, и все пройдет.
Когда пчела наконец ужалила ее, боль оказалась куда сильней, чем Бетти-Энн ожидала, и она замахала рукой, захлопала по платью, пытаясь избавиться от непонятливого насекомого. Потом с криком кинулась к дому;
— Ужалила! Меня пчела ужалила!
Окно кухни выходило к забору, и Джейн стояла у окна и поджидала ее. Решительно подбочась, глядела в окно и, когда Бетти-Энн влетела в кухню, спокойно сказала:
— Ты же сама схватила, детка, я ведь видела.
Бетти-Энн удивленно захлопала ресницами.
— Ты видела?
— Ну конечно:
Поняв, что на сей раз сочувствия не дождаться, Бетти-Энн сказала:
— Зря я ее схватила.
Она ушла к себе в комнату и поплакала с досады, а потом вдруг поняла, как все это смешно, и рассмеялась, и ужаленное место в конце концов перестало болеть.
В то последнее перед школой лето ее еще раз ужалила пчела, но теперь уже случайно, и ей тотчас поспешили на помощь. Ну, а если забыть о пчелах, лето было очень славное, и, когда наконец наступила осень, которая вполне могла бы еще и подождать, душу Бетти-Энн впервые тронула подлинная печаль.
Вновь, как и в прошлую зиму, она недоумевала: зачем в зимнюю пору все умирает, ведь тогда больше всего скучаешь по живой зелени.
Но медленно, неотвратимо лето отступало, и в пугливом и радостном волнении она стала предвкушать близкое будущее, новую тайну, к которой ей вскоре-суждено было приобщиться.
В первый день осени Джейн повела ее к неприветливому, сложенному из белого камня зданию, откуда прошлой весной до нее доносился веселый смех, и познакомила там с совсем не страшной особой, которой весь этот долгий год предстояло быть ее учительницей. Но едва Джейн ушла, Бетти-Энн испугалась — ее окружали чужие стены и чужие, а быть может и враждебные, лица. На краткий миг ей почудилось, что дом Джейн и Дейва — надежная защита и приют — потерян для нее навеки; клумба, сад, старый корявый дуб, все, что было всегда таким прочным и незыблемым, стало лишь бесплотным воспоминанием. Кинуться бы сейчас за мамой Джейн и вместе с ней стремглав помчаться по обсаженной деревьями дорожке, потому что, если просидеть здесь еще один нескончаемый час, и клумба, и сад, и корявый дуб — все исчезнет. (Тетя Бесси сказала как-то маме Джейн: «Вот с этого часа они и начинают от нас отходить. Что-то в них безвозвратно меняется. Учителя ухитряются оторвать их от нас». Но папа Дейв не согласился с ней: «Чепуха, Бесси. Ведь в конце концов ей только пять». «Впрочем, тебе-то это, наверно, не так тяжело, милочка Джейн, как… как, ну, ты же понимаешь…» Тут мама Джейн очень-очень покраснела. И Бетти-Энн ужасно хотелось спросить, отчего она рассердилась на тетю Бесси.)
Когда первое потрясение прошло, Бетти-Энн увидела, что все чужие вокруг глядят доброжелательно. Робкие улыбки первого знакомства сменились улыбками привета и дружелюбия. Дни быстро покатились к рождеству. А там внезапно набежали и промчались каникулы, и оживленные, румяные, блестя глазами, все наперебой рассказывали, какие чудесные подарки принес им Санта-Клаус. И каждый день так много было всяких новых дел, что Бетти-Энн даже не заметила, как вернулась и вновь дохнула истомой и свежестью весна.
За три недели до того, как распустить их на каникулы, мисс Кольер, учительница, раздала всем цветные карандаши.
— Такими вот карандашами вы будете рисовать весь год, — объяснила она.
Минут через пятнадцать она остановилась у парты Бетти-Энн. Бетти-Энн увлеченно раскрашивала плотный лист бумаги яркими карандашами.
— Что это у тебя вышло, Бетти-Энн? Большая бурая корова?
Не переставая рисовать, Бетти-Энн ответила:
— Это человек в дереве.
— Вот как?
— Да, — подтвердила Бетти-Энн, наморщив лоб, — кора дерева вся нахмуренная, и лицо у человека прямо в коре тоже все нахмуренное.
— Как странно, — сказала мисс Кольер. — Когда приглядишься, можно подумать, что ты и в самом деле так нарисовала.
— А как же.
— Нет, детка, я хочу сказать: можно подумать, будто это у тебя не случайно вышло, а ты так и хотела нарисовать.
— А я и хотела, — сказала Бетти-Энн, и мисс Кольер рассмеялась и потрепала ее по волосам.
— Значит, ты вырастешь художницей.
Когда мисс Кольер отошла, Бетти-Энн, огорченная тем, что ее не поняли, проткнула пальцами человека в дереве и стала рисовать девочку. Лицо она старалась делать так, будто на него смотрят сразу с двух сторон.
В последнюю педелю школьного года мисс Кольер дала детям несколько простейших тестов, которые должны были выявить их способности (мисс Кольер лишь недавно окончила колледж). Бетти-Энн поняла, что от того, как она ответит на вопросы, для нее многое будет зависеть на протяжении всех восьми школьных лет. И старалась изо всех сил. Когда позднее директор хвалил мисс Кольер за умелую работу, не зная, однако, что же, собственно, делать со всеми этими ответами, мисс Кольер сказала:
— Вот это ответы Бетти-Энн Селдон. Она, безусловно, очень толковая девочка, но у меня такое чувство, что тест не выявил ее истинных способностей, что многое осталось от нас. скрыто. Я отметила это на ее листке.
— Да-да, вижу, — сказал директор.
— Но я сдавала зачет только по краткому курсу элементарных тестов, — прибавила мисс Кольер.
И директор, который был вовсе не знаком с тестами, не без неловкости заметил, что и это немало и не может же он требовать, чтобы учителя знали все на свете.
Бетти-Энн еще и месяца не проучилась во втором классе, как вдруг один из ее рисунков карандашом («такой хороший, словно это работа восьмиклассницы») вывесили в главном холле. Но о другом ее рисунке (на нем был изображен наполовину рухнувший дом — забор перекосился, труба и мебель плавают вдоль стен) учительница, сказала:
— Как-то это не очень похоже на правду.
И Бетти-Энн решила впредь быть осторожнее — она совсем не хотела, чтобы ее понимали неправильно.
Всю вторую половину года и следующий, третий школьный год Бетти-Энн все сильней ощущала, что отдаляется от своих товарищей, а в какой-то мере и от учителей, и даже (правда, еще меньше) от своих родителей. Сидя в классе, она стала опасаться, что в любую минуту какое-нибудь ее не к месту сказанное слово вызовет взрыв смеха, а дома чувствовала, что ее подчас не могут понять ни Джейн, ни Дейв, и, как они ни старались, они многое понимали совсем не так, как она, и, если она пыталась им объяснить, они переставали понимать ее самое. И мало-помалу она замыкалась в себе, и мо