Только теперь до нее дошло, что значили внезапные перемены, которые казались загадочными и необъяснимыми. Она догадалась, откуда взялась вся эта вкусная еда, и ее новые туфли, и уборщица, и другие жизненные блага. И поняла, почему так часто плачет мать, почему у нее такой больной и несчастный вид. Подружки Терри играли около другой витрины и не видели сестры Терри, но сама Терри ее увидела! Она стояла, застыв на месте, и глядела ей вслед, но Луиза прошла мимо, не заметив сестру. Одна из девочек увидела, что Терри побледнела и вся дрожит.
– Что с тобой? – спросила она.
Но Терри не отвечала. Она опять отвернулась к витрине, сделала вид, что разглядывает выставленные там товары. Она стала показывать на какую-то вещицу, а из глаз у нее катились слезы. Наконец, не в силах больше сдерживаться, она закрыла лицо руками и громко заплакала. Подружки дергали ее за руки, спрашивали, что стряслось, но Терри не желала им ничего говорить. Они в замешательстве стали смотреть по сторонам. И вот одна девочка заметила на улице Луизу.
– Смотри, там же твоя сестра! – сказала она.
– Точно, это она! – подтвердила другая.
Девочки постарше захихикали было, но быстро прикусили губы. Потом наступило молчание – все начали переглядываться. Терри, рыдая от стыда и унижения, вдруг развернулась и убежала прочь.
Она бежала и плакала, плакала и бежала.
Добежав до дома, она села на тротуар и сидела так, пока не кончились слезы, а потом вошла в дом. Ей хотелось незаметно проскользнуть к себе и лечь в постель, но ее окликнула мать.
– Терри!
– Да?
– Подойди-ка сюда.
– Я устала, мама. Хочу лечь.
– Подойди сюда, – настаивала мать.
Терри медленно подошла.
– Где ты была?
– Нигде. Просто гуляла.
Мать повернула к себе лицо Терри.
– Ты плакала?
– Нет, – ответила та, стараясь не встречаться взглядом с пытливыми глазами матери.
– Ну-ну, расскажи маме… В чем дело?
– Просто я видела Луизу.
– Где?
У Терри задрожали губы.
– Не знаю… Я забыла где…
Вдруг у нее подкосились ноги, она спрятала лицо у матери на коленях и истерически разрыдалась.
На мать вдруг нашла какая-то спокойная решительность, ее печальные глаза приняли странное выражение.
– Ну-ну, перестань, дитя мое… Перестань же плакать, – твердила она каким-то бесчувственным голосом. – Перестань плакать, ступай спать.
На рассвете, когда звякнул ключ, которым отпирала дверь Луиза, миссис Эмброуз еще не спала. Она тихо плакала.
Когда Терри было десять лет, мать умерла. Тем временем произошли и другие перемены: Луиза сделалась любовницей одного богача из Южной Америки и поселилась в маленькой роскошной квартире в Бейсуотере. Она взяла на полное попечение Терри, которая жила теперь уже не в такой убогой обстановке, как раньше. Ее определили в частный пансион, и домой она приезжала только на каникулы. А в эти периоды она не видела в образе жизни сестры ничего неподобающего. Судя по всему, Луиза жила тихо и одиноко.
С тех пор как Терри однажды сводили на балет, она мечтала об одном: стать танцовщицей. И Луиза стала платить за ее обучение. Поэзия движения, казалось, отвечала на какой-то внутренний зов, умиротворяла меланхоличную натуру Терри.
Окончив школу, она поступила в кордебалет “Эмпайр”. В театре “Эмпайр” на Лестер-сквер публику развлекали и балетом, и водевилем: балетное действо длилось час, а в оставшееся время на той же сцене выступали жонглеры, дрессировщики и клоуны. Прошел год, Луиза уехала в Южную Америку. Некоторое время она регулярно переписывалась с Терри, но потом письма от Луизы приходили все реже и реже, пока не прекратили приходить вовсе. С тех пор у Терри не было никаких известий о сестре.
Тем временем Терри делала большие успехи, танцуя в “Эмпайр”. Казалось, наконец-то она обрела себя. Ей уже исполнилось восемнадцать лет, она была вся тонкая и неземная, луноликая, с широко расставленными печальными глазами. В танце ее серафическая красота становилась еще заметнее, и она все быстрее привлекала к себе внимание. Терри уже дублировала прима-балерину.
С тех пор как Луиза покинула Англию, Терри все больше думала о сестре. Она осознавала, что всеми своими достижениями обязана именно Луизе. Благодарность Терри была почти фанатичной, хотя к ней примешивалось чувство вины и унижения. Мысль о прошлом Луизы постоянно преследовала Терри, превратилась в наваждение. У нее развился настоящий психоз, приведший к болезни, из-за которой оборвалась ее карьера балерины…
Это произошло в театре во время вечернего представления, когда Терри готовилась к своему выходу. Все были потрясены, потому что в тот вечер, когда с ней случился приступ, она была здорова и находилась в наилучшей форме. Она сидела в артистическом фойе, где обычно собирались балерины и другие исполнители перед выходом на сцену. И тут вошел Гуно, дрессировщик собак. Это был грубый, непривлекательный мужчина лет сорока. Он часто говорил непристойности и приставал к женщинам. Сначала он отпускал легкомысленные замечания в адрес других девушек, а потом переключил внимание на Терри.
– У тебя ведь есть сестра – Луиза?
От этого вопроса Терри вся похолодела, и, не успела она ответить, как Гуно продолжил:
– Я ее знаю. Давно ее знал – еще до того, как она пробилась в хорошее общество… Она захаживала тогда в Американский бар. Правду я говорю? – спросил он с многозначительной ухмылкой.
Терри не могла выдавить из себя ни слова. Она кивнула, едва растянув губы в улыбке. К ней уже подкатывала тошнота, потому что сейчас на нее смотрели все девушки.
– Вот это барышня была, – дрессировщик продолжал свои намеки. – Я частенько видел ее в “Лестер-лаундж”. Бывало, она рассказывала мне о своей младшей сестренке… Что та ловко танцует.
Терри продолжала молчать, только смотрела на Гуно. Если бы только можно было раствориться в воздухе, исчезнуть! Она с ужасом ждала, что он еще скажет вслух. Но тут ее мучениям пришел конец, потому что конферансье объявил: “Пожалуйста, балерины – ваш выход”.
Когда Терри, идя к сцене, прошла мимо дрессировщика, тот шутливо шепнул ей: “Лучше будь со мной поласковей”. За кулисами, уже перед самым занавесом, ноги ей вдруг свело судорогой, и она рухнула на пол.
В больнице у Терри нашли ревматическую лихорадку. Впрочем, врачи сами сомневались в собственном диагнозе. Как бы то ни было, по их словам, танцевать она сможет только через год, не раньше. Терри выслушала это известие равнодушно. Она даже немного обрадовалась. Ведь это значило, что можно забыть и про театр, и про множество глаз, которые смотрели на нее в тот вечер в артистическом фойе. Ей было тогда мучительно стыдно, словно ее раздели и опозорили у всех на глазах. Выздоровев, Терри начала искать другую работу. По случайному совпадению, она нашла ее у Сарду – хозяина того самого магазина, где когда-то работала Луиза. И пускай это всколыхнуло неприятные воспоминания, Терри все равно обрадовалась: она испытывала мазохистское[13] желание понести искупление и за себя, и за сестру.
Выйдя из больницы, она случайно проходила мимо магазина Сарду и увидела в витрине объявление: “Требуется продавщица”. Мистер Сарду помнил ее, и после доброжелательного собеседования Терри была принята на работу.
“Сарду и компания”, магазин канцелярских принадлежностей и игрушек, находился в Сохо. Это была небольшая лавка, снизу доверху заваленная газетами, журналами, канцелярскими товарами и разными другими мелочами. В магазине было тесно и неуютно, там стоял едкий запах чернил, кожи и краски на игрушках. Но Терри это не угнетало: здесь она чувствовала себя в надежном укрытии.
“Сарду и компанией” владел один только мистер Сарду – никакой “компании” в действительности не существовало. И, несмотря на свои шестьдесят семь лет, мистер Сарду управлял магазином с неутомимой энергией. Этот приветливый и деловитый человек ни минуты не сидел без дела и следил за тем, чтобы Терри тоже не бездельничала. Она работала с семи утра до семи вечера, обслуживая покупателей. Терри просто разговаривала с ними, хотя всегда была вежлива и старалась всем угодить. Но она очень хорошо справлялась с обязанностями и даже лучше мистера Сарду знала, где что искать.
Как-то раз, забыв, где лежит нотная бумага для сочинения симфоний, хозяин попросил ее обслужить Эрнеста Невилла, молодого музыканта. Терри не обратила бы на него внимания, если бы в то время в магазине не скопилась целая толпа людей: покупатель, пришедший позже, попытался оттереть музыканта от прилавка. Терри просто вежливо “не заметила” покупателя, который повел себя так грубо, подняла глаза на Невилла и увидела его благодарную улыбку. С тех пор она всегда обслуживала его сама.
Мистеру Невиллу было слегка за тридцать, у него были густые темные волосы, коротко остриженные и отрастающие у висков. У него были глубоко посаженные задумчивые голубые глаза, а плотные губы, казалось, всегда готовы были улыбнуться. Он был выше шести футов ростом и слегка сутулился.
Он никогда не сплетничал и не отвешивал дежурных любезностей, как часто делали другие покупатели. Разумеется, Терри тоже вела себя сдержанно. Она редко встречалась с ним взглядом – только чтобы спросить, какой товар ему нужен, и вручить покупку. И все-таки, несмотря на внешнюю строгость, что-то в Невилле вызывало жалость. Иногда он выглядел особенно осунувшимся и изнуренным, и Терри догадывалась, что он давно не ел. Иногда ей казалось, что он тратит на нотную бумагу последние гроши. Часто она украдкой подкладывала ему несколько лишних листов. А однажды она дала ему несколько лишних монет сдачи. Похоже, Невилл заметил это – судя по тому, как залились краской его бледные щеки, – но Терри не была уверена.
Она выяснила, что он живет на верхнем этаже в доме напротив. Вечером, если высунуться из окна магазина и чуть-чуть наклонить голову влево, можно было увидеть, горит ли у него свет. От старушки-уборщицы, работавшей в том доме, Терри узнала, что его зовут Эрнест Невилл и что он композитор.