— Что же ты предлагаешь? — удивился Ассархаддон.
— Ждать! — фанатично прошептала Накия. — И тебе боги пошлют знак. Вельмож и воинов царя не стали убивать, они поддержат тебя!
— Мама, вы говорите опасные вещи, ведь царь Ахемен пощадил вас.
— Он еще пожалеет об этом, — зло засмеялась Накия. — Ты думаешь, я до конца жизни буду играть в «ур» с этими коровами? Да я лучше вены себе вскрою.
Молоденькая служанка, что тайком хотела поглазеть на подросшего наследника и, чего греха таить, как-нибудь при случае задеть его налитой грудью, стояла за колонной ни жива, ни мертва. Она понимала, что лучше бы ей этого не слышать, но она уже услышала. Если узнают, что слышала и молчала, казнят за измену. А умирать молоденькой девчонке не хотелось совершенно, и она побежала в покои к главному евнуху, который выслушал ее, не мигая, и посеменил к хазарапату Хидалу, которому теперь подчинялся. Утаить такие вести означало смерть даже для него, а он не собирался рисковать жизнью из-за этой ненавистной высокомерной бабы. Хазарапат, выслушав евнуха, схватился за голову и побежал в покои царя. Ведь Ассархаддон прибыл по его вызову, и встреча должна была случиться через час.
— Какой достойный юноша, — восхитился Ахемен.
— Казнить бы его, великий царь, — задумчиво сказал Нибиру-Унташ.
— Да ты с ума сошел! За что? За то, что у него мать дура? — возмутился царь.
— За то, что мы не казнили вельмож, а царский отряд теперь охраняет вас, повелитель, — поддержал Первосвященника Хидалу.
— Ты тоже спятил? — заорал царь. — Да что вы несете? Вам же пересказали разговор. Он же достойнейший из воинов. Брат, чего молчишь?
Пророк с грустной улыбкой смотрел на алебастровые барельефы, на которых царь Синаххериб торжественно ехал на колеснице, и произнес:
— Точно убить его не позволишь?
— Да ни за что! — воскликнул царь. — У меня войско взбунтуется. Западные сатрапии на него молиться готовы.
— Тогда отошлем его так далеко, чтобы о нем забыли тут все. Здесь ему оставаться нельзя.
— Великий, вы что-то знаете? — осторожно спросил Нибир-Унташ. Пророк не ответил, с той же улыбкой рассматривая барельефы.
— Пусть его ведут сюда. Брат, прошу тебя, поговори с ним, но дай мне закончить разговор, — попросил Пророк.
Ассархаддон вошел, коротко поклонившись. Ахемен завел разговор, который шел как бы ни о чем, начиная от погоды, и заканчивая героической обороной Ашдода. Парень был хорош собой, умен и обаятелен, и это даже немного растопило лед, что чувствовался в начале разговора. Может, и не стоит его казнить, мелькнула мыслишка у Первосвященника, как тут в разговор вступил сам Пророк.
— Послушай, Ассархаддон. Ты достойнейший из юношей, и каждый из нас был бы счастлив иметь такого сына и зятя.
— Но… — продолжил Ассархаддон, глядя исподлобья. — Ведь есть НО, Великий. Я правильно понял?
— Правильно, — согласился Пророк. — Ты слишком опасен для всех нас.
— Опасен? Чем? Я принимаю волю богов и стану верным слугой царя. — Ассархаддон был изумлен и обижен. — Тем более, после тех почестей, что вы оказали моему великому отцу.
— Есть нити событий, которые приведут к большой беде. Я не стану лукавить перед тобой, была бы моя воля, ты был бы уже мертв. Но ты, действительно, достойнейший из воинов и истинный сын своего великого отца. Поэтому я предлагаю сделку.
— Сделку? Я не торговец! — глаза Ассархаддона метали молнии.
— Пусть будет договоренность, — покладисто сказал Пророк. — Договор между царственными особами, скрепленный клятвой.
— Чего вы хотите, Великий? Я наслышан о вас и о ваших сделках. Насколько я знаю, их условия пока еще никто не нарушил.
— Потому что невыгодно никому, вот и не нарушают, — пожал плечами Пророк. — Итак, вот мои условия. Ты должен покинуть империю и до конца жизни не приближаться к ее границам ближе, чем на полгода пути.
— А что взамен? — грустно усмехнулся Ассархаддон.
— Взамен мы сделаем все, чтобы ты доехал к месту назначения в целости и сохранности, и занял там достойное положение. Можешь даже стать царем, мы не станем препятствовать. И твоя уважаемая мать поедет с тобой.
— И куда же я должен уехать? — спросил озадаченный Ассархаддон.
— Выбирай, — Пророк махнул рукой, приглашая наследника к карте, искусно вылепленной на большом столе.
— Где же тут Ниневия, Великий? — спросил юноша.
— Вот Ниневия, вот Вавилон, вот Дамаск, а вот Египет. А вот Оловянные острова, местонахождение которых финикийцы считают страшной тайной.
— Боги, мир так огромен! — изумленно шептал Ассархаддон. — А что это за гигантская земля на Западе, за океаном? Я хочу туда. Она будет моей.
— Уверен? — спросил Пророк. — Туда только плыть по морю три месяца. Но это возможно.
— Уверен! — решительно сказал Ассархаддон.
Сделка состоялась, клятвы были принесены, и Ассархаддон удалился.
— «Она будет моей», — задумчиво повторил Нибиру-Унташ. — Резвый мальчик. Может, все-таки казним?
— Сам теперь вижу, что резвый, — хмуро сказал Ахемен. — Но казнить я его не могу. Во-первых: я дал слово. Во-вторых, у меня и вправду войско взбунтуется, уж очень его уважают. А в-третьих: он еще ничего не сделал.
— Когда сделает, будет поздно, Величайший, — сказал хазарапат. — Я вызову нашего Наварха. Он просто бредит этой землей. Да и провести разведку не помешает, вдруг там что-то полезное есть.
— Брат, — сказал Пророк, — царский отряд надо сиротами пополнять, не старше семи лет. Можно рабами. Природных ассирийцев там остаться не должно.
Глава 3,где Малх осуществляет давнюю мечту
Улицы Ашдода кишели толпами людей. После окончания войны в город хлынул поток купеческих караванов из Иерусалима и Самарии. Иудейское царство, где после смерти отца правил двадцатилетний Манассия, давно уже жило в мире с Империей и, по сути, являлось ее вассалом. Даже хазарапат Иудеи был назначен из самой Ниневии. Первосвященник Натан, который возмутился было, сам претендуя на главенство, внезапно умер, съев что-то несвежее. Климат такой, еда быстро портится. Следующий жрец был более покладист, и в дела государства не лез. Видно, подозревал, что климат лучше не станет, и еда будет портиться и дальше. К нему зачастили эмиссары от самого великого Нибиру-Унташа, который недвусмысленно потребовал приведения религиозных обрядов к общеимперским. Жрецы в Иерусалиме попытались сопротивляться, после чего хазарапат намекнул, что Царский отряд жив, здоров и по-прежнему жаждет личной встречи. Жрецы задумались и со скрипом начали постепенно переходить на книги, присланные из столицы. Тем более, что устойчивых религиозных традиций тогда еще не сложилось, а единобожие было очень слабо. В нашей реальности Манассия стал ревностным поклонником Баала и Иштар, а собственного дедушку, пророка Исайю, за приверженность единому богу велел перепилить пополам. Согласия достигли быстро, тем более, что торговый люд хотел согласия всеми фибрами души.
Финикийские и филистимлянские города были собраны в девятую сатрапию, которую посетили сам хазарапат Хидалу и сиятельный Хутран. Они лично побеседовали с каждым местным князем, царем и бывшим ассирийским наместником. Евнух Тайта тоже удостоился беседы, на которой безмерно удивился тому объему информации, которым владели высшие лица государства. После того разговора Тайта был удостоен звания Азата и получил третий класс в имперской иерархии. Повесив заветную цепь на шею, он был приведен к присяге новому царю. Хотя, лично для него, Тайты, ничего не поменялось. Как была империя, так и осталась. Ну царь новый, так это случается, все мы смертны. Но вот фраза самого сиятельного Хутрана, что вызывал ужас у знавших его людей, удивила его до глубины души.
— Я тебе советую, Азат, почаще беседовать со святыми людьми, служащими единому богу и священному огню. Тогда ты поймешь, что и как должно требовать от своих людей. Не нужны запутанные законы там, где люди искренне верят в бога и следуют его заветам. Делай добро, поступай по совести и никогда не лги. И тогда ты будешь чист перед законом.
Сказать, что Тайта был удивлен, это не сказать ничего. Все боги того времени были подобны людям, и лишь Ахурамазда выделялся из их ряда. Он не пил, не скандалил, не предавал родственников и не насиловал малолеток. Он вообще был скорее символом, недоступным для понимания, чем привычным божеством. И жертвы ему были не нужны, потому что он был беспредельно могущественной и мудрой сущностью. Ну какие там могут быть зарезанные бараны или быки, это же просто смешно. Жертвой ему была праведная жизнь и ежедневные правильные поступки. Ложь в его глазах была грехом, и никакие приношения в храм не могли этого исправить. Ведь бог не лавочник, чтобы торговать прощением. И Тайта это принял, причем принял искренне. Имя ум холодный и рациональный, он попробовал поступать по совести и увидел, что получается как-то даже более эффективно. Пороть провинившихся он стал реже, а порядка стало куда больше. Особенно, когда бритоголовый сотрудник сиятельного Хутрана начал работать, очистив город от криминальных элементов. Население притихло в испуге, а потом даже обрадовалось. Грабежи практически прекратились, и горожане уверенно связывали это с появлением свежих могил за городской стеной.
Новая серебряная и золотая монета оживила торговлю, а расчеты медью вызвали просто взрыв на рынке. Великий царь законодательно запретил платежи зерном, и теперь каждый работяга имел выбор, поесть ему сегодня, выпить лишний стаканчик или купить себе новую одежду. И зачастую получалось так, что вместо того, чтобы съесть свою пайку ячменя, какой-нибудь землекоп откладывал фулус за фулулсом, а потом покупал себе новую цветную тунику, удивляя соседей непривычной роскошью. Или жена его новую одежду себе покупала, что, откровенно говоря, случалось куда чаще. В городе мелькали какие-то непривычные лица и слышалось множество наречий. Вместо ассирийцев в гарнизон посадили эламских лучников и полусотню конных персов, чтобы разбойников по пустыне гонять. Солдаты взяли за себя местных вдовушек пофигуристей, благо после иудейских налетов вдов много было, а те нарожали ребятишек, что лопотали на всех языках сразу. Местные дамы за солдат охотно шли. Парни справные, пятый класс, на минуточку, и серебром каждый месяц плата за службу идет. И ходила такая вдова по улице, нос задрав, потому как не всем такое счастье выпадает. Люди, пытаясь договариваться, учили новые слова и незаметно для себя применяли их к месту и не к месту. Жизнь потихоньку менялась.