т прибора и искажало картину предстартовой готовности. После своего обнаружения бедняга-реоскоп просуществовал всего лишь немногим более трех минут, то есть до того момента, когда перепуганный техник вручил его доведенному до белого каления Аартону. Присутствовавший при этой сцене Грэхэм Льюис, наблюдая затем, как один робот-уборщик старательно вбирает в себя остатки прибора, а другой неторопливо зализывает вмятину в стене, подумал, что, окажись здесь сейчас провинившийся монтажник, работы у роботов значительно прибавилось бы...
Роман прервал чтение, аккуратно сложил листы рукописи и откинулся на спинку стула. "Что же это такое? - подумал он с раздражением. - Фантастика? Да, черт возьми, самая настоящая фантастика. Бред! Чушь собачья! Кому-то, видно, очень хочется сделать из меня идиота". Он встал, с шумом отодвинул стул и подошел к распахнутому окну. Был поздний вечер. Ряд тополей жидкой шеренгой заслонял темную девятиэтажку напротив, кое-где еще горели там окна, преимущественно синим телевизионным светом, где-то в стороне звенел, преодолевая, очевидно, поворот, запоздалый трамвай, а внизу, в районе скамеечек, на которых изо дня в день гнездились старухи, плавали сейчас в темноте огоньки сигарет, тихо бренчала гитара и чей-то сипловатый басок старательно выводил про "чубчик кучер-рявый". Все было как и прежде - как и день, как и месяц, как и год назад. Никаких тревожных симптомов надвигающейся катастрофы вроде бы не наблюдалось. Тем не менее ощущение ледяной омертвелости не покидало Романа уже более шести часов. С того самого момента, когда его квартиру посетили эти странные гости. Он прикрыл глаза и в двадцатый уже, наверное, раз стал прокручивать в голове кадры состоявшейся сегодня встречи... - Ну вот, - сказал джинсовый парень. - Я же говорил, что он дома. При этом глаза парня были совершенно равнодушными, голос его тоже был совершенно равнодушным. Создавалось впечатление, будто бы ему ровным счетом наплевать, дома ли Роман, нет ли, и он только по причине врожденной педантичности ставил точку в разговоре, который велся, очевидно, между мужчинами до появления Романа. Сами по себе его слова не несли в себе какой-либо конкретной угрозы, тем не менее казавшийся ранее беспричинным страх снова зашевелился в тайниках души Романа, постепенно оформляясь в какие-то слабые ощущения грядущих неприятностей. Роман невольно поежился, стараясь, впрочем, не показывать виду, и с немым вопросом посмотрел на гостей. - Роман Васильевич Шестопалов? - осведомился седовласый. - Да, - ответил Роман. Мелькнувшее было предположение, что посетители ошиблись квартирой, растаяло, как дым. - Чем могу быть полезен? Стоявшие перед ним люди были ему явно незнакомы, и он, если бы потребовалось, мог бы поклясться, что видит их впервые, но они - и это тоже казалось несомненным - его знали. Во всяком случае, первые двое. Третий лысый - пока что помалкивал. Он словно бы прятался за спинами своих товарищей. Его кроткое умное лицо выражало сосредоточенность, а неподвижные серые глаза смотрели на как-то-то точку в области солнечного сплетения Романа. - Вы не могли бы уделить нам несколько минут? - спросил седовласый. Из милиции, наверное, решил Роман, по почему-то постеснялся об этом спросить. Он молча посторонился, впуская гостей в коридор. Денис уже был тут как тут. Стоял у вешалки и, обеими руками прижимая к груди теннисные ракетки и сетку, с любопытством разглядывал гостей. Легок на помине, подумал Роман и сказал, обращаясь к гостям: - Проходите в зал, пожалуйста. Туда, за дверь. Садитесь там. Я сейчас... А ты, - Роман посмотрел на Дениса, - ты, кажется, собирался гулять. - Я потом. Успею еще. Гулять Денису явно расхотелось. - Тогда дуй за хлебом, - сказал Роман безжалостно. - Ну, па... - заныл Денис, не сводя глаз с гостей. - Давай, давай, а то магазин закроется. Гости уже шли в указанном направлении. Денис сунулся было следом, но Роман ловко схватил его за плечи, вытолкал на лестничную клетку и, сунув рубль, захлопнул дверь. Внизу громко засмеялись, и Роман дрогнул от неожиданности. "Засуетились, - подумал он. - И почему мои окна не выходят на другую сторону? Каждый вечер приходится выслушивать всякий треп. - Он с неудовольствием посмотрел вниз. - Засуетились. Впрочем, ладно, давно ли сам таким был. Итак, что же было потом? Потом было знакомство. И тут, признаться, они меня ошеломили..." - Для начала позвольте представиться, - сказал седовласый негромким голосом, глядя на Романа внимательными карими глазами. Он уже сидел, сидел на стуле, за столом, на котором уже лежала давешняя зеленая папка; его товарищи - лысый и джинсовый парень - расположились не хуже - на диване, у стены, под напором включенного вентилятора. - Итак, - сказал седовласый, меня зовут Свиридов Андрей Валентинович. Я - полковник комитета госбезопасности. Пожалуйста, вот мои документы. Перегнувшись через стол, он протянул Роману твердый пластик служебного удостоверения.- А это,- седовласый сделал жест рукой в сторону джинсового парня, - мой коллега - Дмитрий Миронович Херманн, майор. Прошу, так сказать, любить и жаловать. Пока Роман наощупь нашаривал под столом табуретку, пока вытаскивал ее, пока садился, третий посетитель, потирая лысину и сосредоточенно разглядывая пространство перед собой, монотонно докладывал, кто он такой. Оказывается, он какой-то там профессор по каким-то там важным наукам из какого-то там очень важного института - ничего из сказанного им Роман не запомнил. Титулы первых двух гостей ошеломили его, подняли в голове целый вихрь догадок и предположений, и теперь вся дальнейшая информация с трудом проникала в его сознание, хотя внешне это, кажется, ничем не проявлялось. Он только кивал, как китайский болванчик, тупо глядел на удостоверение и изо всех сил делал вид, будто визиты сотрудников госбезопасности дело для него привычное и ничем не примечательное. Когда церемония знакомства завершилась, на некоторое время наступила тишина. Только через по-прежнему распахнутое окно врывались в комнату, будто из какого-то чужого, очень далекого мира, приглушенные звуки дворового оркестра. Потом Свиридов кашлянул, прикрывая рот ладонью, посмотрел на Романа, собираясь, по всей видимости, что-то сказать, и вдруг, словно бы заранее извиняясь за весь тот вздор, что он уже приготовился здесь изложить, улыбнулся какой-то виноватой детской улыбкой. И от этой улыбки Роману сразу же стало как-то не по себе. Он почти физически ощутил, как все его внутренности стали в каком-то болезненном спазме неумолимо превращаться в твердый ледяной комок. И догадаться о причинах такой странной реакции было несложно. Достаточно было повнимательнее вглядеться в лицо полковника. За улыбкой Свиридова, за усталым выражением его глаз скрывалась, казалось, бездна отчаяния. "Ради Бога! - захотелось крикнуть Роману. - Не говорите, не говорите ничего!" по он, чудовищным усилием заставив себя промолчать, приготовился слушать. - Роман Васильевич, - заговорил наконец полковник, - я сейчас буду излагать факты, голые факты без каких-либо выводов и комментариев, а вы, вы, Роман Васильевич, будете их внимательно слушать. И я вас очень прошу, постарайтесь при этом не задавать никаких вопросов. Пусть вас пока что не волнует, почему именно к вам мы обратились со всем этим. Хорошо? Роман хотел было сказать в ответ что-либо утвердительное, или же хотя бы кивнуть, но вместо этого он совершенно неожиданно и для гостей, и для самого себя произнес срывающимся голосом: "Секундочку... Я сейчас", торопливо встал, отодвинув табуретку, и быстро вышел из комнаты. В ванной он открыл кран, постоял над ним некоторое время, упираясь ладонями в края раковины и навалившись на нее всей тяжестью тела, затем сунул под струю воды скомканное полотенце, выжал его не слишком сильно и с облегчением погрузил в приятную прохладу разгоряченное лицо. Он не пытался сейчас анализировать свои поступки, в этом не было необходимости, потому что уже и так было ясно, что его поспешное бегство из гостиной - не есть результат обдуманных действий, а всего лишь чисто рефлекторная реакция выдавливания из горячей точки. Какое-то непонятное чувство -и не в первый уже раз Роман замечал в себе такую странную особенность - подсказывало ему, кто-то или что-то, что-то сидящее внутри него, что-то упорное и нахальное, может быть, ангел-хранитель души Романова или же, быть может, автономный полуразумный блок охраны тела, если есть такой, отчаянно и яростно, каким угодно способом пыталось оттянуть момент посвящения Романа в некую страшную тайну, носителями которой были, очевидно, эти странные гости. Он упорно гнал от себя всякие догадки и предположения, желая только одного - унять этот бешеный стук сердца в груди и избавиться от этой противной слабости в теле. Он не мог бы сейчас точно сказать, сколько времени провел в ванной, быть может, всего несколько, пять или десять, минут, быть может и час, но когда он вернулся в гостиную, странные посетители все еще находились там, сидели неподвижно и безмолвно на прежних местах и в прежних позах, как статуи, как судьи, как одни из главных актеров некоего спектакля, готовые после непредвиденного антракта продолжить свою игру. Среди всеобщего молчания Роман пересек комнату, сел у окна, напротив полковника, и, бросив на последнего быстрый взгляд, сказал как можно более спокойным голосом: - Я слушаю вас. Полковник кашлянул и начал. Говорил он долго, минут двадцать, наверное, если не больше. Мысли свои он излагал ясно, отчетливо, как преподаватель в Высшей Военной Академии на курсах для старших офицеров, но Роман тем не менее все никак не мог уловить нити повествования. И это безмерно раздражало его. Ибо тема разговора была действительно серьезной. Во всяком случае, ему хотелось в это верить. Вместе с тем, параллельно с раздражением, дополняя его, в нем неукротимо росла волна протеста, протеста против той дикой и страшной, до абсурда нелепой информации, которая безжалостно коверкала сейчас его и без того воспаленное сознание, топила его в омуте безграничного отчаяния, и когда полковник закончил наконец свой рассказ, ему. Роману, вдруг до жути захотелось вдохнуть полной грудью, напружиниться, собрать все силы и, испепеляя Свиридова взглядом, заорать во все горло: "Это же чушь! Чушь! Я не хочу этому верить!" И он так и сделал. - Чушь, чушь собачья! - крикнул он во всю силу своих легких, но туг же спохватился, замолчал, испуганно глядя в темноту расширенными зрачками. Внизу затихли, прислушиваясь