Он поднял её и стиснул в объятиях.
— Давай, День, пожалуйста, беги!
— Брось меня, Сим. Беги сам!
Дождь утопил её слова. Вода, всюду вода.
— Бесполезно. Беги без меня.
Он стоял рядом с ней, замёрзший и бессильный; разум слабел, пламя надежды, мигая, доживало последние мгновенья. В мире больше не было ничего — только отчаяние, ледяные водопады ливня и ночь.
— Значит, мы пойдём, — сказал он. — И будем идти и отдыхать по пути.
И они вправду прошли с полсотни ярдов — безмятежно и медленно, как детишки на прогулке. Впереди ущелье заполнялось водой, с влажным гуденьем и свистом мчавшейся вперёд, к горизонту.
И Сим закричал и кинулся вперёд, таща День за собой.
— Новое русло! — орал он, тыча пальцем в камни. — Каждый день вода пробивает новое русло. Сюда, День, скорее!
И он схватил её и бросился в реку.
Поток толкал и швырял их, как обломки дерева. Они сражались с ним, стараясь удержать голову над поверхностью, но вода заливалась им в рот и в нос. По обе стороны уносились назад берега. Сим вцепился в руку День с нечеловеческой силой, а река крутила и била его, без конца, без конца. Над головой ярились молнии, и в их свете новая, гневная надежда вставала в нём. Они не могут больше бежать — отлично! Пусть вода продолжит гонку за них.
Бросая о камни, раскраивая плечи, сдирая кожу с ног, молодая, бешеная река волокла их вперёд.
— Туда! — прокричал Сим сквозь залп грома и принялся отчаянно грести к противоположному краю стремнины.
Прямо перед ними возвышалась гора, на которой покоился спящий корабль. Только бы не промахнуться! Сражение с потоком, потом удар о берег. Сим рыбой выпрыгнул из воды, ухватился за нависающую скалу, сомкнул ноги вокруг День и постепенно, подтягиваясь, рука за рукой, вылез наверх.
Буря унеслась так же быстро, как налетела. Молнии поблекли. Дождь перестал. Облака растаяли, и их смыло с неба. Ветер прошептал что-то напоследок и затих.
— Корабль! — подала голос День, лёжа на земле. — Корабль, Сим. Это гора корабля!
И пришёл холод. Смертельный, убийственный холод.
Пьяно качаясь, они двинулись вверх по склону. Стужа текла по членам, забиралась, словно яд, в жилы и заливала их ледяным покоем.
Впереди, омытый дождём, лоснящийся в мирном сиянии ночи, лежал корабль. Сон. Это сон. Сим не мог поверить, что они сумели подобраться так близко. Триста ярдов. Сто семьдесят ярдов.
Лёд сковал землю. Они скользили и падали, и снова, и снова. Река позади застыла сине-белой бесстрастной змеёй. Последние несколько капель дождя звонко стукнулись оземь замёрзшими бусинками.
Сим практически упал на гладкий бок корабля. Он его трогает! Он трогает его своими руками, сейчас! Он услышал тихие всхлипы День, рвущиеся через сжатое холодом горло. Вот оно, железное зерно, вот корабль! Сколько людей прикасалось к нему за последние тысячи дней?
Они сделали это! Он и День!
И тут его жилы, и без того холодные, как ночь, стали звонким льдом.
А вход-то где?
Бежишь, плывёшь, почти тонешь, проклинаешь всё на свете, потеешь, работаешь, добираешься до горы, влезаешь на неё, колотишь кулаками по металлу, орёшь от облегчения, а потом — просто не можешь найти вход.
Неимоверным усилием Сим попытался взять себя в руки. Медленно, сказал он себе, медленно — но не слишком! — обойди вокруг корабля. Гладкий металл под руками — такой гладкий, такой холодный, что покрытые от ужаса потом ладони почти к нему примерзают. Хорошо, теперь обойди другой бок. День шла рядом с ним. Мороз взял их в кулак — и начал неспешно сжимать.
Вход…
Металл. Холодный, вечный металл. Тонкие контуры люка, шов. Отбросив всю осторожность, Сим бьётся о стальную обшивку. Он чувствует, как его желудок стискивает стужа. Пальцы немеют, глаза наполовину вмёрзли в глазницы. Он царапает, и бьёт, и кричит на проклятую дверь.
— Открывайся! Открывайся!
Он шатается. Он что-то стронул там, внутри…
Тихий «клац».
Вздыхает воздушный шлюз. Шелест металла о резиновую закраину. Дверь мягко качается вбок и исчезает.
Сим видит, как День бросается вперёд, хватаясь за горло, и валится внутрь, в крошечную сияющую камеру. Он слепо падает вслед за ней.
Пневматическая дверь закрывается за ними.
Нечем дышать. Сердце замедляет биение, останавливается.
Теперь они оказались в ловушке внутри корабля… и корабль что-то делал с ними. Сим упал на колени и попытался втянуть хоть немного воздуха.
Корабль, к которому он пришёл за спасением, замедлял его пульс, помрачал разум, отравлял тело. С ужасом — слабым, изголодавшимся, гаснущим — Сим понял, что умирает.
Темнота.
Смутное ощущение идущего времени, текущих мыслей, борьбы, попыток заставить сердце биться быстрее… глаза — сфокусироваться. Но соки его тела лениво катили свои волны по умиротворённым жилам, а пульс — удар, пауза, удар, пауза и ещё удар — убаюкивал.
Двигаться он не мог — ни пальцем пошевелить, ни рукой, ни ногой. Поднять тонну ресниц стоило неимоверных усилий. Даже повернуть голову, чтобы увидеть лежащую рядом День, ему не хватало сил.
Откуда-то донеслось её неровное дыхание. Так раненая птица шуршит сухими, растрёпанными перьями. Она была так близко, что он почти чувствовал рядом её тепло, — и всё же неимоверно далеко.
Я замерзаю, думал он. Это и есть смерть? Это замедление крови, сердца, это охлаждение тела, сонное течение мыслей?
Глядя в потолок корабля, Сим изучал затейливое переплетение трубок и механизмов. Знание потихоньку просачивалось в него — назначение корабля, его устройство, работа. В своём просветлённом слабосилии он начинал понимать, что это за штуки, на которых останавливается его глаз. Медленно. Очень медленно.
Вон инструмент с поблёскивающим белым диском. На нём — цифры.
Интересно, зачем он?
Сим корпел над этой проблемой тяжело, долго, вязко, словно под водой.
Люди пользовались этим циферблатом. Касались его. Люди его ремонтировали. Устанавливали. Люди придумали его ещё до постройки корабля, до установки и ремонта, и использования, и всего остального. Циферблат хранил память о том, как его сделали, как он работал; сама его форма тихо рассказывала Симу, зачем он нужен. Дайте только время, и, просто глядя на предмет, он извлечёт из него желанное знание. Некая смутная потайная часть Сима расправила кольца, потянулась наружу, проникая в суть, раскладывая на элементы, анализируя.
Этот прибор отмерял время!
Миллионы часов времени!
Но как такое может быть? Сим широко распахнул глаза, горячие, сухие, блестящие. Где же люди, которым мог понадобиться такой невероятный инструмент?
За глазными яблоками забилась кровь. Он опустил веки.
Но тут Сима охватила паника. День катился к концу. Я лежу тут, думал он, а жизнь истекает с каждым мгновеньем. Я не могу двигаться. Юность проходит. Сколько ещё понадобится времени, чтобы я смог встать?
Через крошечное окошко он видел, как прошла ночь, и настал день, потом минул и он, и пришла новая ночь. В круглой бойнице звёзды танцевали морозный танец.
Я пролежу тут четыре-пять дней, старея и покрываясь морщинами, думал Сим. Корабль не даст мне двинуться с места. Как было бы здорово остаться в родной пещере и прожить в радости эту короткую жизнь. Кому стало лучше от того, что я пришёл сюда? Я пропустил все свои закаты и восходы. Я никогда не притронусь к День, хотя она лежит тут, совсем рядом.
Безумие. Мысли его поплыли, лениво вращаясь, запорхали по железному кораблю. Он ощущал острый, как бритва, запах металла после сварки. Он слышал, как остов махины съёживается, напрягаясь, ночью и расслабляется днём.
Рассвет.
Уже? Да, новый день.
Сегодня я стану зрелым мужчиной. Челюсти у Сима свело. Я должен встать. Я должен двигаться. Должен насладиться этим временем.
Но он так и не пошевелился.
Сим чувствовал, как кровь сонно плещет из одной алой камеры его сердца в другую и дальше, по всему его мёртвому телу, очищаясь в лёгких, которые то складываются, то расправляются.
Корабль нагрелся. Где-то затикал механизм. Температура автоматически понизилась. Контролируемая подача воздуха овеяла комнату.
Снова ночь. И ещё день.
Он лежал и смотрел, как четыре дня его жизни утекли прочь.
Он даже не пытался бороться. Бесполезно. Его жизнь кончена.
Сим больше не хотел повернуть голову. Он не хотел видеть лицо День, так похожее на лицо его измученной матери — веки, как хлопья серого пепла; глаза, как мятый, истёртый наждаком металл; щёки, как выветренные камни. Он не желал видеть шею, подобную ломким стеблям пожелтевшей травы, руки — дым умирающего костра, груди — сморщенные шкурки высохших ягод и волосы, косматые и перепутанные, как сырые серые водоросли…
А он? Как теперь выглядел он? Ввалились ли уже его щёки, запали ли глаза, исчёркало ли время морщинами лоб?
Но тут силы почему-то начали возвращаться. Сердце билось настолько медленно, что в это трудно было поверить. Всего сто ударов в минуту. Так не бывает. Голова стала лёгкой, прохладной и полной мыслей.
Он повернул её набок. Он посмотрел на День. И вскрикнул от удивления.
День была молода и прекрасна.
Она глядела на него, слишком слабая, чтобы говорить. Глаза её были, как серебряные монетки; шея чиста, как ручка ребёнка. Волосы лазурным пламенем пожирали лоб, питаемые нежной жизнью юного тела.
Прошло четыре дня, а она всё ещё молода… — нет, моложе, чем была, когда они вошли в корабль. Всего лишь подросток!
Невероятно!
И первые её слова были:
— Сколько это продлится?
— Не знаю, — осторожно ответил он.
— Мы всё ещё молоды.
— Это всё корабль. Нас окружает металл. Он защищает нас от солнца и от всего того, что оно посылает, чтобы нас состарить.
— Значит, если мы останемся здесь…
— Мы останемся молодыми.
— Сколько дней? Шесть? Четырнадцать? Двадцать?
— Может, и больше.
Она долго лежала молча.