Наполеон вышел из палатки в шляпе, синем рединготе и сапогах, благоухая одеколоном; Чернышев сел верхом и вместе с императорской свитой поехал в Вену.
Штабс-ротмистр конногвардейского полка считался представителем русского царя при императоре французов; Бонапарт отличал его, хотя двадцатитрехлетний Чернышев был моложе годами и чином, чем русские офицеры-волонтеры, например, полковники Горголи и Витт. Когда он нагнал французскую армию в Санкт-Пёльтене в начале нынешней кампании, в бюллетене напечатали, что «к Его Величеству прибыл адъютант российского Императора, полковник граф Чернышев». Саша был этим смущен и счел своим долгом объявить Дюроку об ошибке: он не полковник и не граф, даже приказ о назначении его флигель-адъютантом еще не подписан. Наполеон с улыбкой возразил на это, что император Александр не преминет исправить его оплошность. Чернышев чувствовал, что нравится Бонапарту: у Наполеона была слабость к внешнему блеску, он любил красивых, стройных, щеголеватых офицеров, в которых сквозила порода, особенно если они к тому же были храбры, образованны и обладали какими-нибудь талантами — как Лежён, например, в часы досуга писавший картины на военные сюжеты.
Талантом Чернышева было сходиться с людьми, слушать и понимать их. Аббат Перрен, его домашний наставник, обучил его искусству непринужденной беседы, привив при этом стремление проникать в суть вещей; кровь отца — заслуженного генерала и сенатора, скончавшегося от ран, — заговорила в Саше, когда он двадцатилетним кавалергардским поручиком заслужил себе при Аустерлице орден Св. Владимира с бантом, присовокупив к нему затем золотую шпагу «За храбрость» и Георгиевский крест. Наконец, Фортуна сделалась его верной спутницей еще с отроческих лет. Первая встреча Саши с императором Александром была почти случайной — в Москве, на балу у князя Куракина по случаю коронации: они оказались рядом, когда танцевали котильон, и за час танцев пятнадцатилетний Чернышев назвал двадцатичетырехлетнему государю имена всех особ, присутствовавших в зале, ответив на все его вопросы. После несчастного сражения под Аустерлицем государь отправил поручика Чернышева на ночь глядя отыскать Кутузова (все его адъютанты были разосланы по другим делам), и Саша, оказавшись на распутье, угадал из трех дорог ту, что через две версты привела его к фельдмаршалу. Впервые приехав в Париж с письмом к русскому послу графу Толстому, в которое было вложено послание Александра к Наполеону, Чернышев был приглашен в Тюильри на следующий же день после прибытия, а не вместе с другими иностранцами — в особый приемный день, раз в две недели. Император французов заговорил с ним о Прусской кампании, и Саша осмелел до того, что позволил себе вступить с ним в спор о военном деле, чем поверг Толстого в совершенное изумление, однако Наполеон ничуть не рассердился, а напротив, просил Александра в ответном письме снова прислать к нему Чернышева. В Байонне, где Бонапарт дожидался испанского короля Карла IV и инфанта дона Фернандо, провозгласившего себя королем Фердинандом VII, чтобы объявить им, что отдаст испанский трон своему брату Жозефу, Чернышев удостоился чести обедать за одним столом с императором — и делить квартиру с генералом Савари, который должен был помешать ему шпионить. И всё же за время краткой остановки в Бордо на обратном пути штабс-ротмистр сумел выведать настоящее положение дел в Испании, узнав и о переброске туда французских войск, и о готовящемся восстании патриотов, и о недовольстве бордосцев континентальной блокадой Англии. Наконец, ему удалось ловко выкрутиться пару месяцев назад, когда Наполеон велел ему написать письмо к государю об Аспернском сражении, окончившемся для французов не самым лучшим образом. Министр иностранных дел маячил у него за спиной; Чернышев накатал восемь страниц по-французски, начав с того, что почитает себя счастливейшим из военных, пользуясь ежедневно наставлениями величайшего полководца, изобразив само сражение и описав подробности уничтожения мостов через Дунай, закончил же он так: «Если бы в то время австрийцами командовал император Наполеон, то совершенная гибель французов была бы неизбежна». Это письмо понравилось Бонапарту, а фраза, которую Чернышев привез ему из Вены («лучший генерал в австрийской армии есть генерал Дунай»), так его развеселила, что он велел вставить ее в бюллетень. Теперь же хитрить уже не придется: при Ваграме была одержана убедительная победа, и скоро Саша вернется в Петербург, чтобы доложить о ней государю.
Он обдумывал то, что расскажет при личной встрече, а не на бумаге. В последние недели Чернышев выезжал с Наполеоном на рекогносцировки, осматривал вместе с ним инженерные работы на Дунае, а во время самого сражения, продлившегося два дня, не отходил от него ни на шаг. Как умный человек (а в уме Бонапарту не откажешь) Наполеон любил иметь рядом собеседника, способного высказать свое мнение и даже оспорить его собственные суждения — разумеется, если замечания были дельные. Это и вправду стало хорошей школой для штабс-ротмистра, он начал постигать тактические приемы императора французов, приводившие его к победе. Так, Наполеон всегда стягивал для атаки большие массы войск, когда пехота прикрывала кавалерию и наоборот, а артиллерия могла оказать поддержку им обеим. Именно благодаря превосходной концентрации стрельбы при перекрестном огне французская артиллерия выиграла дуэль с австрийской. Кроме того, Наполеон мог менять свои распоряжения в зависимости от хода сражения, отнюдь не придерживаясь заранее намеченного плана, и перебрасывать войска туда, где они были нужнее всего. Наконец, солдаты так хорошо выучены, что даже гибель или ошибка старшего офицера не вызовет катастрофы: опытные унтер-офицеры сами способны выполнять необходимые маневры, чтобы сохранить строй или отступить в полном порядке… Но всё это он изложит в особой записке военному министру. А государю он скажет вот что.
При всём своем уме Бонапарт начал отрываться от земли, поставив самого себя на пьедестал. Возможно, от фимиама, который ему курят ежедневно, у него закружилась голова. Уже сейчас он больше думает о том, каким останется в памяти потомков, чем о мнении современников. О нет, он не закрывает глаз на неприглядную действительность, однако не позволяет обнажать ее другим. Луи Лежён как-то вздумал повеселить его рисунком, сделанным с натуры. Отряд французских фуражиров забрел в немецкий поселок, где был пожар, и принялся помогать поселянам. Спасая имущество, из домов выбрасывали всё самое ценное: одежду, книги, мебель, бочонки с вином, окорока и прочую снедь, а когда огонь был потушен, спасители превратились в мародеров, объелись и перепились, нарядились в женские платья и облачения пасторов и в таком виде двинулись назад, прихватив с собой то, что могли унести, но не рассчитали свои силы. Лежен изобразил пьяный кортеж, покинувший поселок: дорога усеяна кочанами капусты, арбузами, тыквами, выпавшими из неловких рук; впереди несчастный крестьянин погоняет большую свинью, которую ему приказали доставить в лагерь; его плачущая дочь идет тут же, не в силах расстаться с выкормленным ею поросенком; окружившая ее пьяная солдатня в шутовских нарядах наверняка отпускает сальные шутки… Наполеон разгневался при виде этой сценки, отнюдь не находя ее смешной, и сказал полковнику, что тот не должен тратить свой талант на подобные сюжеты. Величие французской армии — вот что должна прославлять его кисть! Он искренне не понимает, почему его не встречают в Австрии как освободителя, а в Тироле не стихает народное восстание. Двадцать поселков вокруг Вены обращены в пепел, земля на полях недавних сражений усеяна лоскутами одежды, разбитыми кирасами, свежими могилами; завтра обыватели вновь отправятся туда толпой, чтобы отыскивать раненых австрийцев среди мертвых тел, разлагающихся под палящим солнцем. Урожай собрать не удалось — его пожрал огонь, да и для новой пашни эти нивы уже не пригодны; вместо крестьян по ним бродят солдаты, подбирая ружья, сабли, кирасы, ядра (за каждый принесенный предмет обещана награда). Венские госпитали переполнены ранеными — безрукими и безногими калеками, которых теперь сотнями убивает тиф; нагие, обезображенные, они бьются в конвульсиях на полу… Бонапарт велит винить во всём этом австрийских генералов, вынудивших его прийти сюда, и клятвопреступника императора Франца, не пожелавшего ему покориться. Отвратительную изнанку прикрывает блестящий фасад; театры открыты, рестораны всегда полны, по аллеям Шёнбруннского парка гуляет хорошо одетая публика, явившаяся поглазеть на военный парад и императора французов… Но даже венские великосветские дамы, принимающие в своих салонах французских офицеров, пытаются фрондировать. Один из офицеров, купивший платок с планом города и его пригородов, сказал, что это очень удобно: находясь на поле боя, можно сморкаться в Вену. Все засмеялись, однако хозяйка дома тотчас парировала: венцы ценят такие платки еще больше, потому что, сидя дома, можно плевать на Шёнбрунн. Эту шутку остереглись передать Наполеону…
Нет, не то, это всё пустяки. Вот что важно: Ваграм стал последней каплей, переполнившей чашу терпения Наполеона, — он лишил Бернадота командования и отослал его.
Бернадоту многое сходило с рук, ведь он член семьи: уже лет десять как женат на Дезире Клари, бывшей невесте самого Бонапарта и младшей сестре Жюли, супруги Жозефа — испанского короля «Иосифа Наполеона». В шестом году Бернадот не пришел на помощь маршалу Даву, которому пришлось самому сражаться под Ауэрштедтом, в седьмом присоединился к армии только через двое суток после битвы при Эйлау, несмотря на приказ самого Бонапарта… Свояки ненавидят друг друга; Бернадот считает корсиканца расчетливым циником и лицемером, Бонапарт на дух не переносит заносчивого и болтливого гасконца, который сам не прочь примерить корону, хотя и называет себя республиканцем. Начальник штаба Бертье — тоже заклятый враг Бернадота; похоже, что именно ему гасконец должен быть «благодарен» за свою неудачу при Адерклаа: он с большой неохотой принял командование над корпусом из плохо обученных саксонцев, на чём настоял Наполеон, а в ходе самого сражения некоторые приказы императора попросту не доходили до маршала, потому что Бертье… забывал их передать. В отместку Бернадот издал приказ, в котором приписал