Маргарита АгашинаОГОНЁШКА
Непонятное немножко,
пусть живет, как все слова,
наше слово — огонёшка,
наша дружба — огонёшка,
наша песня — огонёшка,
огонек шестого класса «А»…
Сколько школ в городе? Может, сто, может, и больше.
А сколько в каждой школе учеников? Может, тысяча, может, и две. Ну, пусть хоть тысяча!.. Тысячу умножить на сто — это сто тысяч!
Сто тысяч букетов плывут по городу первого сентября!
Белые астры. Лиловые, розовые флоксы. Яркие циннии с жёсткими листьями и душистые петуньи. Огненные гвоздики на тоненьких стеблях. Мохнатые георгины, пышные и тяжёлые, как созревшие подсолнухи.
Интересно, остались еще сегодня в садах цветы?..
Самые красивые букеты, конечно, у первоклашек, которые выстроились парами на тротуаре перед школой. В каждой паре девочка и мальчик. Разглядеть, правда, можно только первую пару. Остальных загораживает толпа мам, пап и бабушек; в сотый раз каждая мама поправляет у своего дорогого школьника то бант, то воротничок, то еще что-нибудь.
В первую пару, известно, поставили не кого попало, а по выбору — самых симпатичных: маленькую девочку с голубыми глазами и длинными пушистыми ресницами и курносого бойкого мальчишку, пухлощёкого, как переспелый персик. Мальчишка этот старательно надувает щеки: несмотря на свой небольшой жизненный опыт, он хорошо знает, что всем мамам и фотокорреспондентам всегда нравятся толстые дети.
Бедный! Он не надувался бы с такой гордостью, если бы знал, что уже завтра вместе со светлым торжеством его первого школьного дня исчезнет и его, мальчишкино, хорошее имя, данное ему папой и мамой: с завтрашнего дня и до тех пор, пока он не вытянется в длинноногого верзилу-восьмиклассника, его, как и всех толстощёких мальчишек, будут звать обидным именем Жирный… Но мальчишка этого ещё не знает и радуется тому, что уродился он таким румяным и щекастым, и крепко держит в руках букет ярко-розовых гладиолусов. Из-под форменного берета, как два гладиолуса, пылают мальчишкины уши, просвеченные ярким сентябрьским солнышком. Почему-то первого сентября особенно заметно, как лопоухи все мальчишки!..
Нет, всё-таки первое сентября — лучший день учебного года! Он даже лучше беззаботных дней накануне летних каникул: в те дни в классе живёт каждый своим — кто бабушкиным хутором; кто рыбалкой на даче под Тумаком; кто поездкой в лагерь, что спрятался в зарослях терновника на высоком берегу Дона; а кто просто — ежедневными купаниями и золотым песком городского пляжа. И все тогда как-то забывают друг о друге и, расставаясь, живут каждый своими заботами.
А сегодня все собрались вместе, и это было очень здорово! Даже не верилось, что вчера вечером мелькала в голове грустная мысль: «Опять уроки, опять зубрить!» Сегодня все забыли об уроках: чего о них думать? Они еще когда будут!
Все торопятся увидеть своих, потому что, как бы там ни было, они ведь пять лет проучились вместе. И хотя за эти пять лет бывало всякое — и ссоры, и обиды, — но предложите-ка кому-нибудь из шестого «А» перейти в другой класс! Например, в лучший класс школы — 6 «Б». Никто не перейдет!
— Шестой «А»! Шестой «А»!
Александра стояла под одним из долговязых тополей, окружающих школьную спортплощадку, и, высокая и прямая, как этот тополь, поднимаясь на носки и вытягивая шею, кричала с подвыванием:
— Шестой «А»! Шестой «А»! Все ко мне… Все ко мне! — Она хлопала в ладоши, как будто кто-то мог слышать ее хлопки в этом гвалте, в этом радостном гомоне! — Шестой «А»! Шестой «А»! — крикнула она еще раз и, видно, не рассчитав, сорвала голос, обхватила ладонью тонкую шею и начала откашливаться.
— Шестой «А»! Шестой «А»! Все ко мне… — точно воспроизводя ее подвывающую интонацию, звал Толька Суханов, прикрывая букетом рот.
Было так похоже, что все засмеялись, даже сама Александра.
— Можешь, Суханов, за цветы не прятаться: все равно вижу, что это ты. И покричи, пожалуйста, погромче: у меня что-то с голосом…
Толька от радости, что классная руководительница не обиделась и, значит, первый день учебного года обойдется без замечания в дневнике, весело и с готовностью гаркнул уже собственным голосом:
— А ну, шестой «А»! Шестой «А»!
Но можно было и не кричать: под тополем уже собрались все Толькины одноклассники и одноклассницы. Девочки начали восторженно пищать, обниматься и кружиться на одном месте. Замелькали под тополем веера плиссированных юбок, полетели белые банты, затрепетали кончики алых шелковых галстуков. Мальчишки здоровались за руку, со всего размаху ударяя друг друга в ладони. Не кружиться же им, как девчонкам!
Громче всех пищала и быстрее всех кружилась Тала Стрепетова. Черные волосы её растрепались и хлестали по щекам, а она смеялась и кружилась еще сильней, увлекая подругу и быстро перебирая ногами в белых новеньких туфлях. Вдруг Тала оступилась. Узкая туфелька сорвалась с ее ноги и, сделав двойное сальто, ударила Суханова по коленке. Толька нагнулся, поднял туфлю и — не поверил своим глазам: туфля была с высоким каблуком! Да, это был высокий каблук. Не «гвоздик», как у Александры, и даже не «полушпилька», как у Толькиной мамы, а так — сантиметра на два с половиной — но всё-таки это был самый настоящий высокий каблук. Первый высокий каблук в их классе! За такие вещи в другой раз Толька обязательно бы обозвал Стрепетову стилягой или пижонкой. Но ведь сегодня 1 сентября! Ссориться не хотелось. Толька повертел туфельку в руках, потрогал каблук — попробовал оторвать, а потом задрал ногу и приложил белую туфельку к рубчатой подошве своего огромного кеда.
— Эй, ребята, смотри: две уместятся! — простодушно закричал он и, шагнув навстречу Тале, которая уже прыгала к нему на одной ножке, отдал ей туфельку.
— Спасибо, Суханчик! — Тала улыбнулась Тольке и, надев туфельку, притопнула каблучком.
Толька дурашливо поклонился. Мальчишки шмыгнули носами. В другой день можно было бы запросто крикнуть Тале и Тольке: «Жених и невеста!» Но ведь сегодня 1 сентября! Ссориться не хотелось…
— Ребята, вы не забыли? — Александра выбрала из подаренного ей кем-то букета две самые крупные хризантемы и протянула их Наташе Парфеновой. Все обрадовались, закричали:
— Нет, нет, не забыли! — и стали совать Наташе цветы.
В прошлом году 1 сентября, когда они были ещё пятым «А», они, как всегда, пришли в школу с цветами. Вокруг было, тоже, как всегда, шумно и празднично, но встретила их не Клавдия Алексеевна, а новый классный руководитель — худенькая, высокая, молодая географичка Александра Викторовна. Ребятам было грустно, что нет с ними их первой учительницы. Тогда Наташа предложила:
— Давайте отнесем ей букет. Ведь она первый раз в жизни в такой день без цветов и без нас…
Все стали с радостью совать Наташе самые лучшие цветы — кто астры, кто георгины. А новая классная, увидев, как полысели букеты пятого «А», сказала недовольным голосом:
— Ну вот, выдумали — букеты портить! Теперь у нас класс общипанный.
И тут Наташа, которая вообще-то была зубрилкой и тихоней, посмотрела Александре в глаза и сказала:
— А мы и вам 1 сентября принесем букет, когда вы на пенсию уйдете…
Все увидели, как побледнела их новая классная, как закусила она губы. А тут еще Толька, который не мог перенести, чтобы его товарищ — пусть этот товарищ и девчонка — пропадал в одиночку, проглотил от страха слюну и добавил, обращаясь к Александре:
— Мы принесем вам букет. Хоть вы и не учили нас читать, и писать, и делать задачки.
Весь класс целый день ждал, что Наташу и Тольку вызовут к директору: должна же Александра наябедничать или хоть влепить им в дневники по паре за поведение. Но Александра не наябедничала. И пару никому не влепила. С тех пор в классе ее полюбили, но Александрой Викторовной звали только в глаза. А в разговорах между собой она почему-то навек осталась просто Александрой. Впрочем, так звали не только её: называть учителей так, без отчества, теперь было модно.
И вот сейчас все были рады, что не кто-нибудь, а она, Александра, первая вспомнила о Клавдии Алексеевне…
Нет, всё-таки сегодня — лучший день учебного года! Сегодня все как-то любили друг друга. Все извинялись, и все прощали. Никто никого не дергал за косы, не давал подножку, не обзывался. Сегодня было особенно видно, как все на свете хотят мира и дружбы.
Мир и дружба царили первого сентября в шестом «А».
И кто-то, обрадованный этим прекрасным мирным днём, не выдержал: в конце третьего урока по классу пошла записка.
Автор послания пожелал, видно, остаться неизвестным. Чтобы не быть распознанным по почерку, он написал своё обращение печатными буквами:
«Неужели в этом году бешки займут первое место? Кому дорога честь шестого «А», пусть пишет слева, что он предлагает. А кому на все наплевать, пусть просто распишется справа. Если ему не стыдно».
Тетрадная страница была расчерчена сверху донизу жирной красной чертой. Слева, в предложениях, были только две записи:
1) Предлагаю устроить диспут на тему «Давайте дружить».
2) Лучше пойдёмте всем классом на «Трёх мушкетёров», две серии по роману А. Дюма!
Справа записей было больше.
1) Мне на все наплевать. И не стыдно.
2) Мне тоже!
3) И нам.
4) Ха-ха!!!
5) Катя + Толя = Два мушкетёра!
Когда листок, ныряя под партами, дошёл до Инны Востриковой, она чуть не заплакала от обиды. Но сдержалась и только, покраснев, сказала на весь класс: