Но Антошин сказал, что оно потому «Соглашение», что настоящий человек не может с ним не согласиться. И начал всё объяснять. По первому пункту он сказал вот что. Что теперь все разбаловались и соревнуются не по призванию, а за что-нибудь. И что даже во всех детских книжках писатели тоже стали писать всякую чепуху: в одной книге за хорошие дела пионерам конфеты выдавали, в другой — в кино водили. Вот, говорит, и получаются — не пионеры, а шкурники. А надо, говорит, работать не за очки и не за конфеты, а как при коммунизме — на совесть. То есть на общественных началах… Нам всем стало жалко нашу «таксу», которую мы с бешками выдумали ещё в прошлом году. Но и шкурниками быть тоже кому хочется?.. Суханчик сказал: «А как же весной? Значит, и от Москвы отказываемся, раз на общественных началах?»
У меня сердце упало! Так стало страшно, словно мы Москву уже заслужили, а теперь из-за этих общественных начал от своего счастья отказываемся. Но Антошин сказал, что до весны ещё далеко. И все успокоились. И за первый пункт проголосовали. Только Катя выступила и сказала, что пусть мальчишки не думают, будто мы из-за собственной выгоды всё соревнование очками подсчитывали. Это же мы для них старались: чтоб виднее было, что мы на последнем месте, чтоб на их патриотические чувства подействовать.
Стали второй пункт разбирать: про дела и про говорильню. Антошин опять объясняет. И получается, что все наши вечера, диспуты, концерты и походы в кино — это не дела, а одна говорильня. А мальчишки согласны соревноваться только в делах. Талка первая сообразила и сказала, что без говорильни будет скучно. Будем только лом собирать, двоечников обсуждать, с макулатурой таскаться. Тут мальчишки закричали: «Это вы с ней таскались, а мы от неё ещё в третьем классе отстранились!» Но Антошин опять объяснил: «А чтоб не было скучно, читайте третий пункт — будем делать дела не такие, как все, а небывалые!»
Я сказала, что «небывалые» дела — это, конечно, очень красиво звучит, но это пока не для нас. Что такое небывалое дело? Ну, это космос, например! А нам до космоса… Но у Антошина и тут готов был ответ: он сказал, что мы будем делать дела небывалые в масштабах нашей школы!.. Всё-таки молодец у нас Антошин. Недаром к нему все, кроме меня, неравнодушны.
Ну, проголосовали за это «Соглашение» и повесили его на самом видном месте. Мальчишки были довольны!.. Только бы Антошин не зазнался. Вообще-то, пусть даже зазнаётся, лишь бы дела небывалые пошли!..
А интересно, что это на мальчишек так повлияло? Чего они испугались? Ах, знать бы мне — чего боятся наши мальчишки! Тогда бы нам всё нипочем было…
Не знаю, что будет дальше. Вот уже неделю висит на стене наше распрекрасное «Соглашение», а толку никакого. И дел у нас в отряде тоже — никаких, не только что небывалых. И главное — мы переживаем, как всегда. А мальчишкам хоть бы что! Гоняют все перемены в футбол — вот и все небывалые дела.
И даже всё, что мы раньше делали, и то делать перестали. Вчера даже стыдно было: пришла к Александре Викторовне наша прошлогодняя старушка Овсянникова и говорит: «А где же наши шефы драгоценные? Мы с сестрой их ждём не дождёмся! Окна бы нам помыть надо: холода на носу…» А Мишка Букин, новый звеньевой, говорит: «Мало ли у кого чего на носу! Мы постановили дела делать только небывалые. А этих подшефных старушек навалом, в каждом классе по нескольку штук…» И опять убежал в футбол играть. Хорошо ещё, что бабушка не расслышала, что он сказал… Конечно, после уроков мы с Катей пошли и вымыли окна. И Суханчик с нами увязался. Говорит: «Соскучился я по нашему соревнованию! Мне бы сейчас хоть макулатурки какой-нибудь пособирать — я бы и то рад был!». Даже как-то жалко его стало.
Толька грел воду у старушек на кухне и таскал в комнату. Нам с Катей досталось по одному окну. Я очень люблю окна мыть: стоишь на подоконнике — люди внизу, а деревья с тобой рядом. И птицы рядом! Вода так щекотно в рукава льётся, а стёкла чистые скрипят-скрипят! И в комнате светло делается. Но вчера даже от этих светлых окон никакой радости не было… Потом старушки нас чаем угощали, с клубничным вареньем. Мы, конечно, отказывались, и Толька даже сделал вид, что мы обиделись: «Ах, что вы! Зачем! Мы же на общественных началах…» А бабушка говорит: «А мы тоже на общественных началах вас угощаем: не за работу, а за то, что вы к нам в гости пришли, веселье нам принесли». А сама пирог с полки снимает, из кукурузных хлопьев, — «не оттянешь за уши» называется. Ну, Толька, как увидел этот пирог, так сразу за стол уселся. Пили мы чай — такой горячий, вкусный, и пирог тоже — объедение. Говорили о том, о сём. Толька сказал: «А хорошо мы жили до этого «Соглашения». Жили и жили себе потихоньку, как все живут. Никому не мешали. И дела какие ни на есть, а делали! А теперь — один пшик получается…»
Всё-таки Суханов из наших мальчишек — единственный хороший человек. Хоть и двоечник…
Последние новости: бешки в шахматы ударились! Объявили, что у них в классе через месяц все будут шахматистами, даже девчонки. Все перемены сидят в классе, с досками и с шахматами, — тренируются. Какие-то книжки по шахматному делу читают. И говорят нам: «Вот сделаем ход конём и обскачем вас вместе с вашим соглашением!» Талка Стрепетова сказала им, что шахматы — это не дела, а говорильня. Так Сережа Букашкин даже головой покачал и сказал, что Талка — тёмный человек и что шахматы — это благородный спорт. И развивает математическое мышление! Про благородный спорт Талка мимо ушей пропустила, этим её не пробьёшь! Но на большой перемене Лена из шестого «Б» сбегала в ювелирный магазин и накупила на весь класс шахматных значков: такая крошечная пластиночка в шахматную клетку, и к ней на золотой цепочке две лошадиные головки подвешены — чёрная и белая. Талка, как увидела этих лошадок, сразу побежала на спортплощадку, где наши мальчишки в футбол играли. Вернулась оттуда — туча тучей! Оказывается, она хотела уговорить Антошина, чтобы и у нас тоже играли в шахматы и носили такие значки. И даже сказала ему про математическое мышление. Антошин был злой и ничего Талке не ответил. Зато Мишка Букин крикнул Талке, что на её математическое мышление хоть той значка вешай — всё равно толку не будет. Что правда, то правда — Талка в математике ничего не понимает. Но она всё равно обиделась и пошла в класс. А Вовка Марков ещё крикнул: «Хотите, мы вас в футбол научим играть?» Мальчишки засмеялись. Только один Антошин не смеялся. Нам было не до смеху. Тут Наташа Парфёнова вспомнила, как ей бабушка рассказывала, что когда она училась в гимназии, ещё при царе, их учили игоать в футбол. Талка вздохнула и сказала: «А может, и нам на футбол перекинуться? Или мы хуже Наташкиной бабушки?» А вот почему Антошин не смеялся?..
Я так и знала, что это добром не кончится. И всё из-за этой Наташкиной бабушки, которая в футбол играла. Оказывается, она целые дни сидит и рассказывает, как она была девочкой и какие у них в гимназии были порядки. И вот от её рассказов почти все девчонки завели альбомы. И во всех — одно и то же! На первой странице голубь мира с конвертом в носу, а под ним стихи:
Пишите, милые подруги!
Пишите, милые друзья!
Пишите все, что захотите, —
Все будет мило для меня!
На второй странице — ещё хуже:
Катя — роза, Катя — цвет,
Катя — розовый букет,
Катя — лента голубая,
Не забудь меня, родная!
Больше всех радуется всему этому безобразию, конечно, Талочка Стрепетова. Особенно ей нравятся стихи про туфельку:
Талочка-милочек
Ехала на бал,
Уронила туфельку, —
Гимназист поднял.
Талка говорит: «Это очень интересное совпадение! Помните, Суханчик мне туфлю поднял? Наверно, и при царе девчонки и мальчишки хотели дружить, но тоже не знали, с чего начать».
Спросила я у Талки, много ли у неё этой чепухи. Так она мне сказала, чтобы я не беспокоилась и что у Наташиной бабушки таких стихов больше, чем у Роберта Рождественского про революцию! За Роберта Рождественского я её чуть дурой не назвала, чтоб хоть не лезла, если не понимает. Как будто у него — только про революцию. У него и про мечты, и про любовь, и про счастье. Талка сказала, что до любви бабушка еще не дошла, а про счастье у неё тоже есть:
Если хочешь быть счастливой.
Ты питайся черносливом,
И от этого в желудке
Разведутся незабудки.
Больше я уж терпеть не могла и сказала, что напишу про эти незабудки в стенгазету. Талка сказала: «Пиши, куда хочешь! Всё равно альбомы не бросим. А то состаримся, и вспомнить нечего будет». И тут наша тихая Наташа как закричит: «Это моей-то бабушке вспоминать нечего? Да она в войну партизанкой была, в разведку ходила! У неё три медали, если хотите знать». А Талка сказала: «Вот видите: в жизни всё бывает. Сначала альбомчики, а если надо — так и в разведку. И ты, Инка, не думай. Если надо будет, так и мы, как Наткина бабушка, и в разведку, и куда хочешь. А альбомы — это ведь так, с тоски».
Это я и сама знаю. С тоски ещё и не то бывает…
Про бабушку мы потом сказали Антошину, что надо её позвать в отряд, про партизанство рассказать. Он сначала вроде обрадовался. А потом поглядел на своё соглашение и вздохнул. И ничего нам не сказал. Ни «да», ни «нет». Боится говорильни. По-моему, он и сам не рад этому соглашению. Наверно, понял, что небывалые дела так просто на дороге не валяются. Да уж куда теперь деваться, когда про эти дела на всю школу раструбили и на стенку повесили?
Сегодня я шла из школы и видела — летит высоко-высоко маленький белый самолётик.
А за ним по небу белая дорожка. А небо — синее-синее! Ох, как бы я хотела вот так полететь высоко-высоко! И чтоб за мной — белая дорожка… Говорят, девчонок в реактивную авиацию не берут. Счастливые мальчишки — везде их берут. И за что только им такое счастье?