Спала я без сновидений и утром проснулась вместе с криком петуха вполне отдохнувшая.
Начинаю привыкать к этому будильнику. Также вошло в привычку готовить завтрак и обихаживать овец и кур. С коровой мы только настороженно переглядывались. Не более.
Курочки были обычными. Неслись исправно, и слава Богу! А вот их главарь-петух вел себя просто как атаман разбойников. Четко следил за границами и, временами, устраивал набеги на грядку с горохом.
И все бы ничего, но грядка была не наша, а соседкина. Вот пока я выводила овец пастись в загон, Аглая уже сражалась с этим безобразником не на жизнь, а за горох! Она размахивала длинной рейкой, пытаясь достать концом до птичьего хвоста. Петя же, в свою очередь, короткими перелетами умудрялся прореживать гороховые заросли. Часть склевывал, часть сносил крыльями.
- Олена! - заголосила Аглая, устав носиться между гряд. - Уйми своего паразита! Нет сил больше. Весь урожай выкосил, скотина пернатая!
- Теть Аглая, вы ж для него и сеяли этот горох?! - возмутилась я. - Сами же отцу сказали, что это оплата за то, чтобы Петруччо ваших курочек топтал.
- А если он на другие культуры попрет? - запричитала соседка. - Это же разорение сплошное!
- Какие еще культуры? - пропыхтела я и взобралась на забор. - Картошку чтоль? Вы ж с этой стороны только ее и садите. А дальше ваш пес Бармалей не пустит моего петуха.
Соседская собака имела до того грозный вид, что птицы облетали их участок стороной. Большой, лохматый, свирепый, он был похож на длинношерстную кавказскую овчарку. Только лохматую до безобразия. И только Петенька понял, что есть места, до которых песья цепь не дотягивает.
- Не Бармалей, а Буран! - как обычно поправила меня Аглая (хотя, к такому разбойному виду пса, больше подошел бы мой вариант). - А вдруг отвлечется? - уперла она руки в боки. - Вот будет пропадать клубника, дак я все твоему отцу выскажу!
-Ваша клубника пропадает в желудках ваших же внуков! Сами недавно рассказывали об их налетах на ягодные грядки. - отрезала я.
- Ты, Олена, как выздоровела, так больно бойкая да разговорчивая стала. - прищурилась соседушка. - Убирай своего негодяя!
Я спрыгнула с забора на чужой участок и, присев, открыла объятия.
- Иди ко мне мой красивый, умный, боевой... - засюсюкала как с маленьким.
Петруччо, гордо вскинув голову, перекинул гребень на левый бок и важно пошагал ко мне. И только я его хотела взять на руки, как он взлетел и уселся мне на голову, вцепившись в косынку когтями. Хорошо что я под платок волосы в пучок забираю, а не то быть мне без скальпа.
- Вам бы в балаганах выступать. - пробурчала Аглая и пошагала в дом, опираясь на палку, с которой сражалась.
- Может и будем. Кто знает? - ответила я посмеиваясь.
Та только рукой махнула на нас и скрылась в своем доме.
Я, с петухом на голове, перелезла к себе, мысленно отмечая, что бабка во мне еще жива и рада слегка поскандалить. И, естественно, в этот момент меня увидел парень, который вошел на наш участок через калитку, как и полагается приличным людям. Это был тот самый хмырь, который чуть не сбил меня на ярмарке. Только сегодня приоделся в наглухо застегнутую черную рубашку.
-Ну, красотка! - заржал он. - Как была ненормальная, дак только хуже стало.
- Тебе чего тут надо? - я рыкнула на него, бережно снимая петуха с головы.
Петруччо гневно вскукарекнул в сторону парня, затем внимательно посмотрел на меня и, решив что я справлюсь с ним сама, важно прошествовал к вольеру.
- Да уж не к тебе! Владияр где? - требовательно заявил этот хмырь.
Презрительно фыркнув на него, я пошла в дом. Папа сидел на кухне и точил ножи.
- Там какой-то хмырь к тебе пришел. - и махнула рукой в сторону огорода.
- Ты чего такая взвинченная? Обидел тебя он? - заволновался папа.
- Не люблю хамов. Если он будет барагозить, то зови меня. Вместе отпинаем! - я стукнула кулаком правой руки в ладонь левой.
- Ладно... - он осторожно обошел меня и вышел наружу. - Кто этот бессмертный?
Я фыркнула, услышав этот комментарий.
Пока они разговаривали на улице, я начистила и нарезала овощи на суп, разделила куриное мясо на первое и второе и затопила печурку. Поставила все вариться и, забрав из комнаты будущий сарафан и нитки с иголкой, уселась за стол у окна на кухне. И работа пойдет и обед не убежит.
Суп уже сварился, рагу томилось под крышкой, сарафан сшит (осталось края обработать), а отец только зашел в дом.
- Максимельян просит твоей руки. - выпалил он и сел за стол.
От неожиданности я иголку воткнула себе в палец.
- Уй! - пихнув раненую подушечку пальца в рот, я посмотрела на отца. - Кто такой этот Максимельян?
- Ты назвала его хмырем. - веселье так и било из глаз папы, а его губы подрагивали от попыток удержания их от расплывания в улыбке.
- Он что, умственно отсталый? - недоверчиво прищурилась я.
Ну кто так делает-то? Сначала обхаял, а потом свататься пришел. Да не у меня сначала спросил, а к отцу напрямую! Еще скажите, что после этого, он не хмырь!
- Нет, вроде. Только это тот, к кому сваталась прежняя Олена. - пояснил папа.
-Чего?! И что только нашла в нем? - возмущению моему не было предела.
Ну как что... Хорош собой, компанейский, сын старосты... Да только поэтому по нему вздыхают большинство молодых девушек нашего села и трех соседних. - усмехнулся отец и внимательно посмотрел мне в глаза.
- Да Трофим Гордеич в тысячу раз приятнее сыночки! - воскликнула я. - Когда мост рухнул, он только березу подпирал да ржал аки лошадь Пржевальского. Наглый, самовлюбленный хмырь!
- Я рад, что ты видишь главное. - тихий вздох отца меня остудил. - Весной Олена и слушать ничего не хотела.
- Шли его на... , то есть в жо... Ну куда вы там посылаете неугодных? - надо бы пополнить запас ругательных словечек. - И вообще! Обед стынет.
Разливая супчик по тарелкам, я представляла, как горячее льется на харю хмыря. Эх, хорошо! Но каков гад гадский!
После обеда я принялась дошивать, а папа засобирался куда-то.
- Я буду в столярной. - и, замявшись, добавил. - Обещал для сына Василены кровать смастерить.
Я только фыркнула, глядя на его заалевшие уши.
- Я шить буду. И мне бы твои мерки снять. Давай сейчас, а то потом забудется.
Быстренько записав результаты, я принялась мыть посуду. А после уселась за шитье в своей комнате. Обработав края изделия и примерив на себя то, что получилось, я оглядела себя в зеркале. А неплохо вышло! Уроки труда в советской школе не прошли даром. Только нужно чуток откорректировать в линии груди и талии. А то, почти за месяц пребывания здесь, я немного поправилась и округлилась на хорошем питании.
Делая последние стежки в узоре в греческом стиле по лямкам и линии декольте, я услышала божественные ароматы жаренной картошечки. На кухню я вышла уже в обновке. Там папа раскладывал по тарелкам ужин, но услышав мои шаги, он повернулся ко мне и замер. В восхищении, разумеется.
Я покружилась и подол-полусолнце красиво надулся. Темно-серая легкая ткань облегало мои верхние девяносто поверх белой рубашки, которую я достала из сундука. От талии, обрамленной поясом, в тон к рубашке, вниз до пола тянулся складками подол. Черно-белый узор выглядел просто, но хоть не так уныло, как было бы без него.
- Олена! Да это ж красота-то какая! - прошептал папа. - Может тебе в швеи идти?
- Нет, пап. - я поморщилась. - Нас приодеть я еще смогу, но вот постоянно этим заниматься - это не мое! Да и вязать я люблю больше. Вот только пряжа дорогая да и крючка нет.
- Скоро овец стричь нужно. Вот и напрядешь. А крючок я тебе выточу, только скажи какой нужен. - пообещал он.
От радости я взвизгнула и повисла у отца на шее. Тот встал прямо, раскинул занятые сковородой и ложкой руки в стороны и просипел:
- Пусти... Задушишь...
- Ой! - я отпрянула от него - Прости. Это я так. - и ножкой шарк по полу.
Были времена, когда я вязала на заказ. Шапки, шарфы, варежки, шали... Даже сумку однажды осилила. Вязание сильно меня успокаивало и отвлекало от проблем насущных.
На следующее раннее утро мы собрались ловить рыбу. Ну как мы. Папа сначала хотел идти один, но услышав заветное "рыбалка", я уже была готова бежать вперед. Вот только мест еще не знала.
Из сарая, который скрывался за курятником, достали две удочки. Простые, длинные, ивовые ветки с леской, грузилом, крючком и поплавком из непонятного материала. Взяли с вечера накопанных червей в банке и отправились на берег реки. Только не Осочной, а Витой. Из названия понятно, что она изгибается и вьется будто лента. Поэтому на один из изгибов мы и пошли.
- Неужели, ты так любишь рыбу удить? - спросил по дороге отец.
- Очень. Но вообще, я люблю на воду смотреть, - поправилась тут же я - Но азарт от ловли тоже имеется. - и хихикнула.
Сзади послышался шорох. Я оглянулась и застыла. За нами по тропе шел хмырь. То есть Максимельян. И тоже с удочкой и ведром под улов. Папа, шедший впереди, тоже остановился.
- Спокойно, доча, я с тобой! - нахмурился он.
- Да ладно! - я фыркнула. - Не набросится же он, в конце-то концов.
Мужская часть, в лице отца и хмыря, поприветствовались, а женская, в моем лице, подозрительно прищурилась. Далее шли молча до места ловли.
Я, с видом профессионала, наживила на крючок червяка, закинула леску в воду и воткнула конец удочки в землю. Дабы не валялась она на голой земле и чтобы в руках не держать. Затем нашла ветку в виде рогатки и пристроила удилище уже на нее.
Папа смотрел на мои действия с одобрением и легкой гордостью. Хмырь же потерял в траве нижнюю челюсть.
Надежда на то, что он быстро метнется на другое место, растаяла, когда парень закинул удочку рядом с моей и уселся на поваленное бревно. Еще и похлопал рядом с собой рукой, глядя на меня. Мол, присаживайся. Не, ну вы видали?!
Не обращая более на него внимания, я стала следить за своим поплавком песочного цвета. Течение тянуло его влево и плавно качало на волнах. Заросли еще недозревшего камыша шуршали на ветру. Радужные стрекозы вертолетиками летали над водой. Благодать!