Вскоре сани въезжали в городские ворота. Уже темнело, и стражники торопились запереть их на два толстенных лиственничных бруса. Возница направился к ближайшему постоялому двору, что находился совсем неподалёку от городской стены, и, оставив лошадь с санями у входа, коротко бросил:
— Посиди пока. Я пойду узнаю.
Немец согласно кивнул. За долгий путь от устья Двины он уже привык, что жители северных окраин Московии особой приветливостью не отличаются. Но и грубыми их назвать было бы неправильно. Скорее, суровый северный быт воспитал людей особого склада — немногословных и скупых на выражение чувств.
Через некоторое время возница появился вместе с хозяином постоялого двора. Слуги уже открывали ворота, и вскоре сани стояли в ограде, а распряжённую лошадь отвели в стойло и насыпали в ясли отборного овса.
— Пойдём, что ли, в избу, — произнёс возница, — ужинать будем.
— А твой товар? Его не надо охранять?
— Нет.
Возница не стал ничего объяснять и первым пошёл в дом. Немец, повесив через плечо дорожную котомку и оставив аркебузу в санях, последовал за ним. Хозяин почтительно открыл дверь и придерживал её, пока приезжие входили в избу.
В помещении было чисто. В центре стояла большая русская печь с кирпичной трубой. Вдоль стен расставлены пять столов с лавками. Немец ожидал увидеть вместо привычных на родине окон прорубленные в толстенных сосновых брёвнах отверстия, затянутые бычьим пузырём или промасленной бумагой, но ошибся. Окна были, хоть и небольшие. С рамами и даже со стеклом вместо обычных промасленной бумаги или бычьего пузыря. Это говорило о том, что постоялый двор считается богатым, и останавливаются здесь люди состоятельные.
На столе, что находился в углу, под божницей, стоял деревянный подсвечник с восковой свечой и сидели четверо мужиков. По виду — торговцы средней руки, одетые в добротные штаны, льняные рубахи и короткие войлочные боты, в каких ходят в жилище. На печке сушились валенные сапоги. Когда гости вошли в помещение, один из них оглянулся и воскликнул:
— Эвона как! Иван Никитич, здравствуй, родной! А я думаю — кого это на ночь глядя принесло? Кто это с тобой?
Иван опустился на лавку, махнув рукой немцу, приглашая присесть рядом.
— Привет всей честной братии. А это басурманин, Петером кличут. Немчин, по делам купеческим к нам прибыл. В Москву направляется. Я подрядился его до Каргополя доставить.
Расторопные слуги принесли залитое горячей водой толокно, мясную закуску и бутылку вина. Иван поднял глаза на иконы, перекрестился и принялся за еду. Петер сидел, что-то бормоча про себя. Потом тоже взял ложку и начал есть.
Купцы, давая Ивану с Петером время насытиться, расспросами им не докучали, а принялись обсуждать свои дела. Речь шла о поставке в устье Двины строевого леса, пеньки да воска. Вот уже лет пятнадцать, как приходили туда корабли аглицких да галанских немцев[13], привозя изделия своих мастеров и забирая русский товар. В месте торга возле Михайло-Архангельского монастыря уже стоял острог и начал расти городок[14], пока безымянный.
— Так вот, — произнёс высокого роста дородный купец средних лет, — продал я голландцам восемьдесят пудов воска.
— Почём платили? — перебил его сосед, тщедушный старичок с жидкой бородкой и живым, цепким взглядом.
— Двести денег[15] за пуд. Заплатили всё сразу. Да ещё мёд, по сто пятьдесят за пуд. И вижу по глазам — рады-радёхоньки басурмане, что сделка такая у них удачная получилась. Ну, думаю, кажется, продешевил я. А как проверить? Это надо в их земли ехать, чтобы узнать, почём они мёд да воск торгуют.
— Эх, мне бы ваши годы, — снова вмешался старый купец, — я бы на месте не сидел. Следующим летом был бы в их Амстердаме. Или у аглицких немцев в Лондоне.
— Сказывают, у голландцев сейчас большая война идёт[16], — вступил в разговор самый молодой из собравшихся, — испанцы хотят их под руку своего короля привести, а те артачатся.
— Боязно так-то, — вставил своё купец, до сих пор внимательно слушавший собеседников, — они-то у себя там всё знают. Кому товар сдать, у кого взаймы взять. А мы припрёмся со своей мордой да в их калашный ряд — только потратимся да опозоримся. У нас там ни лавок, ни складов. Так и будем в порту стоять, что ли? Так ведь там и за постой судов деньги берут.
Старичок презрительно рассмеялся:
— А вот голландцы, да и другие басурмане не боятся в новые места ходить. Вон, к нам же путь по морю нашли. И выходит, что снимают пенку с нашего варенья, а мы только сидим и жалуемся, что они за наш товар настоящей цены не дают.
— Так что ж, получается, надо всё-таки за моря идти? — спросил нерешительный купец.
— А вот давай у басурманина узнаем.
Петер к тому времени съел толокно и мясо и держал в руке медный стакан, который был уже наполовину пуст.
— Слышь, Петер, как думаешь, надо нам за моря с нашим товаром ходить или нет?
Иноземец задумчиво глядел в стакан, как бы размыш-ляя — допить вино сразу или немного подождать?
— Купец, оглох, что ли?
Петер перевёл взгляд на собравшихся:
— Товар при перемещении увеличивает стоимость. Поэтому тот, кто товар перемещает, и имеет с его продажи много денег. Очень много.
— Вот и я об этом говорю! — воскликнул старый купец. — И мы, покуда не станем сами торговать за границей, настоящей прибыли и не увидим!
Тут в разговор вмешался Иван, который уже поужинал и тоже допивал своё вино:
— Пока война не закончится, никто торговать за границей не сможет. Кораблей торговых у нас нету, и построить их не на что. Какую прибыль с торговли имеем, всё царские мытари на войну забирают…
— Ну, не всю, — вставил нерешительный купец.
— Цыц! То, что нам остаётся, — смех один. Голландцы небось за такие барыши и с места не сдвинулись бы.
— Голландия — страна морская и богатеет с морской торговли, — сказал Петер, — голландцы открывают новые пути в дальние страны, и оттого их негоцианты становятся самыми богатыми и самыми уважаемыми среди купцов разных стран.
— Складно чешет басурманин! — произнёс старик. — Мы так не можем. Эх, мне бы годков сорок скинуть, я бы тряхнул мошной по заморским базарам!
— Хватит про дела заморские говорить, — перебил его Иван, — давай лучше про наш интерес.
— И впрямь, — согласился старик, — поболтали, и хватит.
— Привёз я рыбий зуб[17]. Двенадцать пудов. А ты, я слышал, обоз на Москву собираешь?
— Верно. В какую цену отдашь?
— Как и в прошлом году.
— Несподручно. Москва сгорела, денег у людей мало, всё на стройку да на войну идёт.
— Так рыбий зуб — то же золото, только морское. Долго не залежится. И в цене всегда будет.
— Так-то оно так, да если б спрос большой был, ты б его иноземцам там, у моря, продал, а не вёз в Каргополь. Скинуть бы надо.
Пока они торговались, за окном захрустел снег, дверь едва приоткрылась и в образовавшуюся щель протиснулся маленький щуплый человек, одетый в какое-то рваньё и стоптанные валяные сапоги. Оглядевшись, он заканючил прямо от дверей:
— Люди добрые, подайте божьему страннику на пропитание. Век буду Бога за вас молить.
Он подошёл к столу, за которым сидели купцы и стал нагло толкать каждого левой рукой, протягивая правую для подаяния.
— Это ещё кто такой? — спросил удивлённо Иван. — Что-то я его раньше здесь не видел.
— Человек божий. Бродит меж дворов, просит на пропитание. Всё обещается уйти на Соловки на богомолье, да, видно, никак не соберётся.
— Давно ли появился?
— А кто его знает? Месяц или два, не больше. Да, наверно, в начале нынешней осени и появился.
— Поосторожнее бы с этими божьими людьми. Наболтают какой-нибудь крамолы, а ты потом отвечай перед воеводой, что государева воровства[18] не помышлял.
— Не, он тихий. Ходит, бормочет что-то. То по-русски, то не пойми что. Одно слово — блаженный.
Иван полез за пазуху и, достав одну московскую деньгу, протянул нищему. Петер тоже, достав из мошны малую монетку, протянул попрошайке, при этом взглянув на него как-то странно. Тот задержался у немца чуть дольше, чем возле русских купцов, губы его шевельнулись, но произнёс ли нищий при этом какие-то слова, неизвестно. Никто ничего не расслышал. Потом он, кланяясь и крестясь, попятился к выходу и скрылся за дверью.
— Где ночует-то бедолага? — спросил Иван.
— Да кто знает? Ночует где-то. Никто и не узнавал, у всех своих забот хватает.
— Хозяин, — вдруг сказал Петер, — где тут можно по малой нужде сходить?
— Да вон, за дверь выйдешь и направо. Дальше сам увидишь.
Немец вышел из избы, плотно прикрыв за собой дверь.
— Как по нашему-то хорошо говорит, — сказал хозяин постоялого двора, — почти не отличить от русского.
— Да, — согласился Иван, — я и сам поначалу удивлялся. Так он ещё и боевой. Мы верстах в пятнадцати отсюда разбойничков встретили. Вёл себя отважно.
— Чем встреча закончилась? — сразу заинтересовались купцы.
— Двое на том свете, один, может, и выживет. Немец первым из пищали своей стрельнул, не растерялся. Потом уж и я из пистолетов пальнул.
— Выходит, не зря серебром за заморские игрушки платил?
— Выходит, так. Вот и помогли.
— Как пальнул-то? — спросил старый купец. — Неужто фитиль на пищали всю дорогу зажжённым держал?
— Не. Пищаль-то заряжена была, а фитиль запалил прямо перед встречей с разбойничками. Чуйка у него, что ли?
— Без чуйки ни купцу, ни путешествующему не прожить, — согласился здоровяк. — А ты-то пистолеты тоже заряженными держал, что ли?
Иван достал из-за пояса оружие:
— Во, глянь. Колесцовый замок[19]