– Что за машина? Почему ехали одни? Как Шаламов мог так безрассудно разогнаться? Не дрова вез. Он очень осторожный водитель, тем более когда в салоне его семья. А вокруг – незнакомая местность. Почему их занесло в эти дебри? Там до трассы несколько верст. Где логика, товарищ генерал? Почему меня с таким упоением хотели убить? Те трое – после того, как я вычислил маршрут их бегства; затем Георгий – после того, как я накостылял тем троим. В чем смысл меня устранять – если Шаламовы были мертвы? Хорошо, наши оппоненты не знали, что они мертвы, – кто же знал, что машина утонет в болоте? Но их нет уже почти три месяца, можно и догадаться, что произошло неладное. И что вы хотите сказать – Шаламовы на какой-то левой машине ехали одни в направлении финской границы? Почему не канадской?
– Так, майор, ты уж не заговаривайся, – одернул Пряхин.
– Прошу прощения, Геннадий Андреевич, мысли вслух. Вам самим все это не кажется надуманным?
– Не кажется, майор. В тебе вопиет уязвленное самолюбие.
– Может, и так, – согласился Костров. – Признаться честно, товарищ генерал, сам не знаю, что думать. Не верю, что Вадим – предатель. Но и то, как из него делают мертвеца, – тоже не нравится. Нужно продолжать расследование, Геннадий Андреевич.
– Все, майор, тупик, уперлись, – генерал посмотрел на подчиненного тяжелым взглядом. – Во всем, что ты наговорил, есть смысл, отрицать неразумно. Но мы это дело заканчиваем. Пусть работают наши разведчики за кордоном: наскребут информацию по данному вопросу – тогда и посмотрим. Может, ты и прав, но сам пойми: мы бездарно растрачиваем время и ресурсы. Сейчас от нас требуют другого. Не я же придумал эту Олимпиаду, что ты от меня хочешь? Возможны провокации – и не просто возможны, а будут. Разве наши коллеги из-за океана упустят такую возможность? В Москву понаедет всякий сброд, уже едет, уже переполнены гостиницы. Спортсмены селятся в Олимпийской деревне, а там аналогично хватает разношерстной публики. Провокации уже планируются – митинги, пикеты, акции неповиновения. Диссидентам и прочей антисоветчине уже расписаны программы, понимаешь? Наша задача – это дело придушить. Сорвать Олимпиаду они не смогут, но пакостить будут, а потом выворачивать по-своему и обливать грязью строй в нашей стране. Так что давай, собирайся. Завтра утром весь свой отдел ко мне на планерку, работы накопилось через край. А свою любимую тему держи в уме, договорились? Надеюсь, мы к ней еще вернемся…
Глава десятая
Москва похорошела, сияла. Она по праву превращалась в лучший город мира – на зависть недругам и злопыхателям. В магазинах появились товары! Вместе с ними и очереди, но чья-то незримая рука сдерживала покупательский ажиотаж. Костров сдался, выбрасывал из головы все, что не имело отношения к текущим делам. Акцию неповиновения в трех шагах от Кремля пресекли мягко, почти без насилия. Несколько человек развернули плакаты «Свободу узникам совести!», еще что-то в том же духе, их быстро проводили в автобус, а подбежавшим фоторепортерам из «Ассошиэйтед пресс» вежливо объяснили, что они занимаются не тем и лучше бы фотографировали красоты олимпийских объектов.
Допросы проводили жестко, хотя и с соблюдением процессуальных норм. Сутки на сборы – и добро пожаловать в подмосковную глубинку. Научитесь себя вести – и в следующую Олимпиаду, так и быть, останетесь в Москве. Предупреждение единственное и последнее, в случае неповиновения – уголовное дело по статьям «терроризм» и «разжигание антисоветской деятельности» – и церемониться органы не будут. И никто не посмотрит на «уважительные» причины – больных родителей, несданную сессию, справку из психоневрологического диспансера… Что-то много пошло студентов, не желающих достраивать социализм и браться за строительство коммунистического общества. Выявлять пугливых и сомневающихся органы научились. Кого-то дружки подговорили ступить на скользкую дорожку, кому-то надоело жить на стипендию, третьи решили покрасоваться перед девушкой (лучше бы отличными отметками красовались). Этих допрашивали наиболее жестко, не скупились на живописание перспектив: заснеженная тундра, небо в клеточку, друзья в полосочку… Интересовали зачинщики и организаторы акций. Наиболее рьяных из своей среды молодые люди сдавали активно. Что же касалось организаторов – тут сложнее. Видели мельком одного мужчину, он общался во дворе жилого дома с руководителем «боевой» десятки и передал ему пухлый конверт. После этого незнакомец исчез и больше не появлялся. Его портрет нарисовали – изрядно за сорок, представительный, лицо скуластое, профиль ястребиный, одет в элегантный двубортный костюм. Физиономия иностранная, но по-русски шпарит так, что от нашего не отличишь. Господина установили быстро – сотрудников в посольстве США, конечно, много, но все переписаны и запечатлены. Некто Фил Аткинсон, сорок девять лет, помощник атташе по культурным связям (по каким же еще?). Фигура известная, агент ЦРУ (как и половина его коллег по дипмиссии) – собственно, ничего интересного. Поймать его за руку практически невозможно. Единственное, что грозит, – депортация. Куда интереснее – его контакты на этой стороне. Оболваненные студенты – мелочевка, даже размениваться не хочется. Их потянешь – и серьезные фигуры уйдут на дно. Но шпионы под прикрытием посольств вели себя осторожно, на рожон не лезли. Если и мелькали, то это были, как правило, разовые эпизоды. Подобных элементов только по отделу Кострова проходило четверо, их лица смотрели со стены и уже вызывали изжогу. Благочинные интеллигентные люди, выпускники престижных американских вузов – Гарварда, Стэнфорда, Принстона, Массачусетского технологического института. По сути, подстрекатели к противоправным действиям, но лица не разбойничьи. Эдвард Харрис, Натали Мортон, Патрик Девильер, тот же Аткинсон. Последний состоял при посольстве уже больше двух лет, работал в паре с небезызвестным Хопсоном, высланным из страны после нейтрализации Шпаковского – и уже этим вызывал повышенный интерес к своей персоне. Но имел ли он отношение к делу Шаламовых? На это ничего не указывало.
В какой-то момент все изменилось. До открытия Олимпиады оставалось чуть больше недели. В Москву непрерывным потоком стекались туристы, иностранные делегации… Натали Мортон и Фил Аткинсон одновременно покинули посольство, вышли под ручку, двинулись по улице Чайковского (бывшему Новинскому бульвару) в сторону Смоленской площади. Величаво возвышалось здание МИД СССР. Пара была видная – интересная женщина, элегантный мужчина. К вящему изумлению, они сели в маршрутный икарус – припустили к остановке, когда водитель уже собирался закрыть двери! Бывает и такое, но произошла заминка. Пеший хвост отвалился – не бегать же вприпрыжку за автобусом. Юрий Яковлевич Кайгородов на служебных «Жигулях» висел на хвосте у американцев. Людей не хватало, отправляли на задания всех, в том числе пенсионеров. Пара вышла из автобуса у Курского вокзала. Натали вильнула хвостом, перебежала дорогу и растворилась в недрах местного универмага. Аткинсон купил газету в киоске «Союзпечати», где в этот момент не было очереди, заспешил к вокзалу. По пути проверился, не идет ли кто за ним. Юрий Яковлевич долго выбирался из машины, возраст давал знать. Это и спасло. Разорваться он не мог, выбрал Аткинсона. Позвонил из машины в отдел, обрисовал ситуацию и побрел за объектом.
– Спорим, потеряет? – мрачно вымолвил Зорин, пару минут назад вбежавший отдел. – Надо было мне эту парочку вести, а не Юрия Яковлевича отправлять. Теперь все дело коту под хвост…
– Не каркай, – нахмурился Костров. – Юрий Яковлевич хоть и разваливается на ходу, но в молодости был отличным оперативником.
Телефон зазвонил минут через двадцать, когда угасла последняя надежда. Рогачева схватила трубку, стала слушать. Потом аккуратно пристроила ее на рычаг, заблестели глаза.
– Юрий Яковлевич звонил из телефона-автомата на Курском вокзале. Аткинсона он, естественно, потерял… ну, вы представляете, что такое Курский вокзал и что такое Юрий Яковлевич? Обегал все здание, кассы, туалеты. Уже без всякой надежды поднялся на виадук… и засек Аткинсона, представляете? В ограде на мосту имеются карманы, в одном из них они и находились. Американец и трое наших… Не иностранцы в смысле, одеты в штатское, возраст средний. Мягко скажем… не интеллигенты, хотя и на уголовников не похожи. Мирно разговаривали. Со стороны казалось, что просто стоят рядом, но у Юрия Яковлевича глаз набитый. Он встал неподалеку, слов не слышал, но Аткинсон явно раздавал инструкции. Потом оставил троицу на мосту, сам вошел в здание вокзала. Юрий Яковлевич рассудил, что Аткинсон уже не актуален…
– Правильно рассудил, – проворчал Павел. – Черт с ним, с Аткинсоном.
– Стал наблюдать за троицей, продолжала Рогачева. – Мужики перекинулись парой слов, посмотрели на часы, изучили расписание электричек. Один из них пошел в кассу, взял билеты, вернулся. Юрий Яковлевич – туда же, отстаивать очередь, понятно, не стал, пролез с корками. Гражданин с такими-то приметами взял три билета до Гурьянова – это остановочная платформа на Серпуховском направлении, ехать примерно час… Электричка уходит… – Рогачева глянула на часы, – в тринадцать ноль два.
– Я же говорил, что старый конь борозды не испортит, – хмыкнул Зорин.
– Неужели, – усмехнулась Рогачева. – А мне помнится, ты говорил совсем другое.
– Э, народ, – Алексей вскинул руку с часами. – А ничего, что до электрички остается меньше получаса? Или мы не хотим, чтобы Юрий Яковлевич вышел на пенсию? Бегом, молодежь!
Служебная «Волга» с водителем экстра-класса домчала за двадцать пять минут. Пару раз включали сирену, грозили кулаками гаишникам, собравшимся остановить несущуюся по городу машину. Группа десантировалась у входа в вокзал, растворилась в толпе. По отдельности выбегали на виадук, вертелись.
– Туда, седьмой путь! – воскликнула Рогачева. – Еще стоит…
Они прыгали по ступеням, прокладывали дорогу через толпу москвичей и гостей столицы. У электричек имелось вредное свойство – отправляться по графику, когда этого не надо! «Опять от меня сбежала последняя электричка!» – смеялся кто-то в спину. Топали по перрону – электричка находилась черт знает где! Она уже трогалась, закрывались двери! Но успели запрыгнуть в последний вагон. Юрий Яковлевич облегченно выдохнул, переволновался человек.