— Будьте вы прокляты, Борготта!..
— …будь проклят день, когда я связался с вами! Вы как чирей на заднице! О, с каким наслаждением я выдавил бы вас…
Из кресла раздался короткий, довольно гнусный смешок. Кресло крутанулось на винтовой ноге, открыв взгляду Папу Лусэро. Слепой карлик, забравшись в бархатные недра с ногами, скалил белоснежные зубы в усмешке. Темные очки, скрывавшие бельма антиса, играли масляными отблесками.
— Ах да… Знакомьтесь, Борготта: Лусэро Шанвури, антис Китты.
— Мы знакомы, — еще шире улыбнулся Лючано. — Папа мотает срока за хулиганство, любит выпить рюмашку, задирается к туристам и колотит своих жен, когда пьян. Думаю, что, когда он трезв, жены колотят его…
Антис с удовольствием кивнул, подтверждая сказанное, извлек из пепельницы сигару и, затянувшись, выпустил в сторону легата смачный клуб дыма. После чего ухватил коротенькой ручкой бутылку с золотой этикеткой и сделал глоток прямо из горлышка.
На паука-гиганта, крошащего дэвов и кракенов, словно повар — огурец для салата, а также на Космическое Дыхание Джа, грозу буйных флуктуации континуума, он не походил ни капельки.
Скорее на босяка и пьяницу.
— Налейте и мне, Гай.
Тумидус сверкнул глазами, как если бы вместо выпивки собирался отвесить наглецу оплеуху. Чернее тучи, завис над скопищем бутылок: веселая радуга ликеров, кристально-прозрачная сицера, темное золото «Потио Кондатина», благородный пурпур «Имперской Громовицы»… Выбрав квадратный штоф густо-синего стекла, легат на треть наполнил один из бокалов — тот, что с помадой, скотина! — прозрачной жидкостью.
Лючано принюхался, учуяв легкий, чуть терпкий аромат фруктов. Тутовая водка. В голову бьет без промаха, как кулачный боец. Что и требуется свободному человеку для полного счастья.
— Я поражаюсь вам, Борготта! И со всеми-то вы знакомы, и везде успели напакостить, и в любой заднице вы затычка…
Кажется, Тумидус решил отыграться за водку.
— Я был бы счастлив отделаться от вас, Борготта. Избавиться раз и навсегда. Но поправка Джексона-Плиния не имеет обратной силы. Я не могу подать заявление: дескать, передумал, забирайте вашего уголовника обратно в тюрьму! Освободить вас полностью я тоже не вправе, не обольщайтесь. Вы должны отбыть свой срок до конца. Ну, что прикажете с вами делать?…
«Усыновить», — подсказал издалека маэстро Карл. Папа Лусэро откликнулся дробным смешком.
— В любом случае видеть вас рядом с собой я больше не желаю. Ни в каком качестве! Вы, Борготта, — ходячее стихийное бедствие! Вы — неудачник, и это заразно. Вы притягиваете беды и неприятности со всех уголков Вселенной. Лучше я буду держать вас подальше от себя. В тихом и безопасном месте, чтобы у вас не было и шанса наступить на очередные грабли, которые аукнутся сторицей! Через три года я верну вас на Китту и постараюсь забыть, как дурной сон…
Расхаживая по каюте, Тумидус говорил все громче. Почти кричал. Возможно, виной тому было изрядное количество спиртного, булькавшего в желудке легата.
— Юлия, например, предложила отдать вас в гладиаторы. А я колеблюсь. С вашей «удачей»…
В гладиаторы?! Хорошенькая шуточка! Чтобы раба Борготту быстренько прикончили на арене или где там режут друг дружку помпилианские гладиаторы? А Тумидус умоет руки: ничего не знаю, лично не присутствовал, моей вины в этом нет?
Он не имеет права!
«На твоем месте, — вздохнул Гишер, — я бы не спешил качать права…»
— В любом случае клеймо я с вас снимаю. Ибо не желаю постоянно быть связанным с таким ублюдком, как вы. Погодите радоваться, Борготта! Это не означает свободы. Вместо клейма на вас будет ошейник. Ошейник семилибертуса. Это заметное послабление, так что будьте довольны. Только не думайте, что я это делаю из симпатии к вам!
— Как можно, Гай! Мне такое и в голову не могло прийти!
— В вашу голову может прийти любая дрянь. Вы допили? Приступим. Станете сопротивляться?
— А это поможет?
— Нет.
Лючано взглянул на Папу Лусэро. Карлик едва заметно кивнул, подтверждая справедливость слов легата.
— Не стану.
— И у вас в данный момент ничего не болит? — докапывался легат. — Мне сейчас только обморока не хватало!..
— Сегодня лучший день в моей жизни, — ответил Лючано Борготта. — Не бойтесь, Гай, у меня ничего не болит.
Снег.
Степь.
Знакомая степь, насквозь продуваемая стылым ветром.
Знакомый деревянный щит, к которому его привязывают. Правда, на сей раз Тумидусы работали спустя рукава и привязывали Лючано абы как. Чисто для порядка. Он ведь обещал не сопротивляться.
Что ж, давши слово — держись.
Горн не горел. В поле зрения возник очередной гард-легат с металлическим ошейником в руках. От ошейника тянулась длинная цепь, глухо позванивая на ветру. Когда мерзлое железо коснулось шеи, Лючано вздрогнул. Не от холода — от странности. За спиной Тумидуса, закреплявшего ошейник, сквозь снежную мглу проступил мираж.
Такое случается в пустынях.
Но здесь?!
Двухэтажный дом с черепичной крышей тонул в зелени яблонь и криптомерии. На веранде сидели двое стариков, куря и попивая водочку; за перилами, у вкопанного в землю стола, возилась пожилая хозяйка, стряпая ужин. Расстояние было слишком велико: лиц не разглядеть.
И не надо.
Старики смотрели в его сторону.
Они ждали.
Часть II. КУКОЛКА
Пролог
«Я не страдаю узостью воображения. Но есть вещи, которые мне сложно представить. День, когда меня не будет. Честного чиновника. Аксиоматику Ференца-Кантора. Планету Исхода — гипотетическую пра-родину всех рас, вечный предмет спора философов и историков. С перво-планетой сложнее всего. В ее пользу говорит сходство нашего облика. Но эволюционный путь помпилианцев и, скажем, брамайнов лежит даже не в разных плоскостях — в разных системах понятий. Что перед этим внешняя одинаковость: руки-ноги-голова?
Меньше, чем ничто.
Одно-единственное слово, из которого, как росток из семени, восстала сотня языков? Мне проще вообразить, как эта уйма языков в конце времен сойдется в одном-единственном слове. Финал дается легче, нежели старт. Так человек не помнит миг рождения. Он не запоминает и миг смерти, зато не раз представляет себе его.
Смущает только древний иероглиф, обозначавший антиса. Точка, откуда начинается множество дорог. Или это все-таки множество дорог сходится в точку?»
Звезды — удивительные существа.
Если любоваться ими, сидя в уютных шезлонгах, выставленных на лужайке перед домом, хлебнув глоточек тутовой водки, вдыхая запах маринада, пропитавшего курятину, уже готовую подрумяниться на шпажках, и наслаждаясь теплым вечером — звезды кажутся милыми котятами. Они прелестны и кокетливы, как девочки, едва вошедшие в ту сладостную пору, когда тело пахнет не молоком, а жасмином. Их хочется сравнить с бриллиантовыми гвоздиками, дырочками в бархатном покрывале небес, взглядами ангелов — поэты сходят с ума, живописцы безумствуют, еще глоточек водки, и тайна раскроется во всем великолепии.
Для туриста звезды — названия. Альфа Паука, Бета Змеи, Лямбда Малой Колесницы. Предостережения: на планетах типа Китты рекомендуется носить темные очки, а под лучами двойного светила Йездана-Дасты — трижды в день закапывать в глаза цилокарпин. Голос информателлы: «На трассе в районе Слоновьей Головы зафиксирована активность флуктуации… в маршрут внесены коррективы…» Турист ступает по звездам, как обыватель — по булыжникам древней мостовой, редко глядя под ноги: шаг, другой, десятый, хлебнем водочки, зажуем зеленым лучком, и пошли дальше.
Если взять энциклопедический инфокристалл и набрать в меню поиска «Звезда» — водород, углерод и гелий, карлики и гиганты, ядро и корона, диаграмма Кресса-Реншпрунга, предел Чандраманьи, спектральные классы и метод параллакса убьют романтику наповал. Бриллиантовые гвоздики обратятся в ржавые шурупы. Они ввинтятся в ваш трепещущий мозг. Взгляды ангелов иссохнут, став препаратом в лаборатории. Котята разбегутся, жасмин сменится формалином. Астрофизики покажут Мирозданию «козу», следующий глоточек, водка приятно обжигает рот, и скорее прочь отсюда.
Звезды же сидят на черной лужайке космоса, в креслах-качалках, попивают мятный ликер и смеются над попытками разглядеть их истинную сущность. Потому что издалека ничего не видно. А вблизи никто не может смотреть на звезду, не моргая.
Так или примерно так рассуждал один лысый щеголь в шортах и рубахе навыпуск. Он коротал вечерок под двумя лунами, любовался быстро темнеющим небом и был склонен к философии.
— Забавно, — сухо заметил его собеседник: седой, маленький, с диковатыми чертами лица. — Ты случайно не пишешь мемуары?
Лысый покраснел.
Пряча смущение, он встал из шезлонга и отправился бродить по веранде, где на стене дома были развешаны куклы-марионетки. Разглядывая кукол, он делал вид, что пропустил вопрос мимо ушей. И вообще, риторические вопросы ответа не требуют.
— Ясно, — кивнул седой. — Котята, девочки, информателла, препарат, формалин. Целая жизнь в пяти словах: от начала до конца. Так что же такое звезды?
Лысый щеголь снял с крючка марионетку, изображавшую широкоплечего красавца-блондина. Куклу следовало бы нарядить в шелк и бархат, украсив голову пышным тюрбаном, а ноги — туфлями с пряжками. Вместо этого кукольных дел мастер заставил блондина довольствоваться синей робой и мешковатыми штанами — одеждой тюремного сидельца или обитателя психлечебницы.
Марионетка вяло болталась на нитях. Безвольная и пассивная, она даже от ветра колыхалась, словно тряпка. Казалось, возьмись лысый за вагу — и он не сумеет влить в куклу эликсир жизни. Ну, шажок. Ну, механический жест. Ну, присядем на ступенечку.
Финита ля комедия.
Где-то в местах крепления нитей крылся дефект.
— Искушение, — тихо сказал кукольник в шортах. — Звезды — великое искушение. Никогда не знаешь, на что даешь согласие, приближаясь к ним.