Последние дни весны в Малэрсиде выдались урожайными на события удивительные и загадочные. Для начала в порт вернулся один из военных кораблей, событие само по себе рядовое, однако судно выглядело так, будто вышло из страшнейшего боя. С уполовиненной командой и разгромленной палубой, будто целая команда безумных дровосеков стремилась разбить в щепу все, что только возможно. Выживших немедленно и всем скопом изолировали, как чумных, да так и продолжали удерживать в карантинном бараке.
Затем по герцогскому дворцу прокатилась волна тихих смертей. Конечно, с одной стороны «волна» - сказано громковато. С другой, когда в одну ночь сразу трое далеко не последних приближенных герцога дружно вешаются, оставив покаянные письма и завещав патрону все имущество, обойдя даже прямых родственников - как еще назвать подобное?
И наконец, средняя дочь владетеля, прекрасная Клавель аусф Вартенслебен, наследница герцога если не по рождению, то по заслугам и всеобщему признанию, оказалась единовременно удалена от всех семейных дел, заперта под домашним арестом и выдана замуж хрен пойми за кого. Но то есть опять же, с одной стороны не, чтобы совсем «хрен пойми», жених был не последним человеком на Острове, настоящий боном Алеинсэ, пусть и побочной ветви. С другой ... где это видано, чтобы церемония бракосочетания прошла заочно (!), отняв не более четверти часа, и невеста сразу же отправилась на Остров, к суженому (который, надо заметить, с юных лет пользовался дурной славой человека развращенного даже по вольным меркам старинных родов). Без представления, помолвки, торжественных въездов, празднеств, гуляний и раздачи подарков... Невиданное дело!
Злые языки в подворотнях, на пристанях и в полутьме кабаков шептали, что старый герцог в ярости, какой за ним не видели уже лет сорок. С той поры, когда последний и слабейший в длинной цепи наследников Вартенслебена в очередной раз был унижен старшими сородичами, после чего решил, что почти два десятка братьев и племянников - это слишком много, и число «один» прекрасно в своей благородной простоте.
Однако ни один хитрый ум так и не смог разгадать природы злости, что обуяла Старика...
* * *
Картина была заключена в новенькую серебряную раму с прочно наложенным заклятием, что останавливало процесс распада ткани и красок. Сейчас, очищенное от пыли веков, полотно казалось неестественно белым, дополнительно оттеняющим лаконичную простоту рисунка.
Изображение не было завершено, пребывая в том состоянии, когда черновая работа кипит вовсю, и до стирания лишнего черствым хлебным мякишем еще далеко. Однако из паутины «рабочих» линий, складывающихся в простые геометрические фигуры, показывающих направление перспективы и границы образов, уже вполне отчетливо проступал замысел художника.
Картина была организована по классическому принципу «прямоугольник в прямоугольнике углом». Тонкие черные линии представляли образ женщины в свободной куртке с широким и очень свободным воротником, частью открывающим даже плечи. Модель сложила руки так, что левая опиралась на фехтовальную маску из переплетенных прутьев, а правая покоилась локтем на левой кисти, в свою очередь, поддерживая подбородок.
Ладони скрывались в перчатках с широкими раструбами и защитными накладками. Правая ключица, сразу над вырезом воротника, была чуть заретуширована - то ли тень, то ли синяк. Общая композиция наводила на мысль о втором, синяк, скорее всего, был получен в учебном поединке. Волосы модель стянула назад, лишь пара выбившихся из небрежной прически локонов падала на виски, а один, особо вольный, доставал до плеча.
Нижняя половина лица оказалась лишь намечена самыми общими контурами, однако можно было сказать, что неведомый живописец сумел поймать тот удивительный момент, когда смех лишь зарождается в тонких морщинках, в неуловимом изгибе губ. Это была спокойная, сдержанная улыбка абсолютно уверенного в себе человека.
Весь рисунок оказался выполнен углем, лишь волосы несколько раз тронул сангиновый карандаш, как будто автор примеривался, оценивая, как угольные линии сочетаются с красноватым оттенком.
- Что скажешь? - спросил герцог
- Мне кажется... - брюнетка в куртке рутьера помолчала. Ее бледное красивое лицо казалось неподвижной маской. Однако внимательный взгляд мог бы заметить легчайшие признаки неуверенности. Темноволосая фемина колебалась - не в своих убеждениях, а в необходимости их озвучить. Однако решилась.
- Я уверена, что картина подлинная. Это рука Гериона, последний период творчества, когда мастер стал культивировать очень скупую графику. От масштабных красочных полотен - к портретам в одном-двух цветах.
- И все?
- Нет. Еще я уверена ... уверена ... Литира в углу.
- Да, обычная «разминка художника».
- Она слишком витиевата, даже для тех времен. И если ее зеркально развернуть, то символ похож на пиктограмму Старого Языка, еще до первоосновного имперского алфавита.
- И она означает?.. - нетерпеливо подогнал герцог.
- Ее можно прочитать как «изображаю себя», - решившись, на одном дыхании выпалила брюнетка.
Старик в белоснежной мантии с золотым шитьем помолчал, близоруко всматриваясь в картину. На самом деле зрение герцога было острым, как у горной птицы.
- Автопортрет, - наконец отметил он, не то спрашивая в уточнение, не то соглашаясь. Брюнетка предпочла помолчать.
- А это в свою очередь значит, - продолжил в задумчивости герцог. - Правы те маргиналы от искусства, которые утверждали, что Герион - всего лишь псевдоним для мастера, что пожелал творить анонимно.
И снова брюнетка не проронила ни слова.
- Огойо был прав. Ошельмован, оболган, изгнан из всех художественных сообществ. Умер в нищете, забытый. И все же он был прав. Теперь мы единственные во всей Ойкумене, кто в точности знает, как выглядел величайший живописец в истории. Или, если быть точным, как она представляла себя...
Герцог снова помолчал, вздохнул. Бросил долгий, мрачный взгляд в сторону окна, вернее отсутствующей стены, за которой с широкого балкона без перил открывался чудесный вид на гавань. Там, вдали, как раз исчезал последний парус корабельного кортежа, что увозил на Остров, к нетерпеливому жениху, прекрасную Клавель.
- Перестань одеваться как батальер невысокого пошиба, - брюзгливо, без перехода и вводной речи приказал герцог. - И избавься, наконец, от своей гнусной твари. Она меня раздражает и гадит на полы замка. В конце концов, это неуважение к предкам и лучшему в Ойкумене песчанику. Камень родовых поместий допустимо осквернять кровью родственников, а не дерьмом хобиста.
- Как пожелаете, чтимый отец, - опустила взгляд брюнетка.
- Итак... Воистину, нынче я самый несчастный родитель в двух Королевствах. Первый и единственный сын к семейному делу непригоден. Старшая дочь посвятила себя, - старик, кажется, едва удержался от плевка на тот самый пол из лучшего в Ойкумене песчаника.
Брюнетка склонила голову, как будто в готовности принять на себя все грехи семьи, во искупление.
- Казалось бы, третья попытка оказалась более удачной, и средняя дочь, наконец, оправдала старческие надежды, но вот...
Герцог опять вздохнул. Голос его задребезжал, как стеклянные подвески в грозу, под раскатами грома.
- Что ж, получается, теперь ты становишься надеждой семьи Вартенслебен.
Старик подошел к балкону, снова глянул на парус, который уменьшился до размеров белой точки на той черте, что разделяла синее море от бледно-голубого неба. Сегодня выдался великолепный день, попутный ветер станет подгонять суда всю дорогу до Острова.
- Как ты думаешь, почему она там, и вряд ли когда-нибудь вернется обратно? - спросил герцог, не оборачиваясь.
- На то воля моего чтимого отца.
- Флесса, это был хороший ответ для младшей и почтительной дочки. Но скверный для человека, который жаждет войти в семейное предприятие. Тебе девятнадцать и ты член семьи, которая держит в кулаке торговлю всего континентального запада. Если ты до сих пор не обзавелась собственной сетью шпионов, тебе нет места в нашем деле. Поэтому я жду большего и повторю вопрос, почему она - там.
- Насколько мне известно, любезная сестра ... порядком заигралась, - брюнетка не колебалась ни единой секунды, сразу переменив тон. - Она увидела в картине возможность неучтенного заработка и организовала пиратский налет. Во всяком случае, именно так выглядит второй, скрытый слой тайны, которую распространяют ваши лазутчики, чтимый отец.
- Неплохо, Флесса, неплохо. И?.. - герцог пошевелил пальцами, предлагая дочери самой продолжить фразу по собственному усмотрению.
- Мне это не понятно, - с предельной честностью ответила брюнетка, отчетливо представляя, что сейчас малейшая ложь или недосказанность погубит ее бесповоротно. - Для посторонних ушей эта легенда не хуже любой иной, но ... План слишком грубый, слишком ... прямой.
- Ты бы действовала по-иному?
- Разумеется. Прежде всего, я не стала бы связываться с Герионом. Эту картину могут купить лишь бономы и главы купеческих гильдий. Не более трех десятков человек в мире. И вряд ли кто-то согласится похоронить ее в безвестности, не похвалившись драгоценным обретением. Поэтому слишком легко будет пройти вдоль нити между холстом и пиратами, определив заказчика налета. Я думаю, есть и третий покров тайны, но в него моим шпионам проникнуть не удалось. Одно можно сказать точно - Клавель действовала по собственному почину, без вашего одобрения.
- Ничто не бывает столь крепким, как задний ум, - желчно хмыкнул старик. - И столь убедительным, как подробное описание, почему споткнулся уже павший. Однако на самом деле...
Он помолчал, решительно отвернулся от панорамы залива…
- Похоже, твои мечты сбудутся, Флесса... по крайней мере, на время. Пока мои дети в порядке очередности приносили главным образом разочарование. Посмотрим, на что годишься ты. И в качестве посвящения, слушай внимательно.
Он подошел к брюнетке почти вплотную, та опустила глаза еще ниже, глядя почти на самые носки своих изящных сапожек.