Только мудрая старость способна тягаться с властью и могуществом.
При упоминании о ясаке руки хана гневно вскинулись, он никогда не прощал неповиновения.
— Да, я не забыл этого. Что хочет сказать эмир Василий?
Вперёд вышел боярин Всеволожский, и его огромная фигура закрыла отрока Василия от ханского взгляда.
— Хан, разреши мне сказать вместо князя Василия?
— Говори.
Низко наклонилась косматая голова боярина, и седые кудри разметались по персидским коврам.
— Наш государь, великий князь московский Василий Васильевич, ищет стола своего, а твоего улуса по ханскому жалованию и по ярлыку с твоей печатью. А князь Юрий хочет забрать московский стол по мёртвой грамоте, вопреки твоему жалованию. И разве смог бы столько лет сидеть на московском столе Василий, если бы на то не было желания самого хана? — И боярин Всеволожский снова низко склонился перед троном.
— Если великое княжение ты у эмира Василия отберёшь, хан, — вперёд вышел седой бабай[13] поддержать Ивана Дмитриевича, — значит, ярлыки твои лживы!
Хан колебался только одно мгновение.
— Принести мне саблю, — распорядился Улу-Мухаммед.
Страж поднёс хану саблю, которая лежала на бархатной зелёной подушке. Хан повертел оружие в руках, и полоска стали показалась в его огромных ладонях игрушкой.
— Подойдите ближе ко мне, эмиры, — приказал Улу-Мухаммед.
Оба князя приблизились к трону: вот сейчас решится то, ради чего они проделали путь до самого сердца Золотой Орды.
Замер и двор, ожидая решение Улу-Мухаммеда: хан должен вручить саблю одному из князей, и судьба великого московского стола будет решена. Со времён Ярослава Второго на великокняжеский престол всходили Александр Невский и Михаил Святой, Василий Первый и Иван Калита, Семеон Гордый. Кто же будет на этот раз?
Дядя и племянник стояли плечом к плечу. Вырос за этот год Василий, только не дотянул до Юрия Дмитриевича: дядя был ростом повыше и статью крепче. Однако и ему было далеко до Улу-Мухаммеда, который возвышался над всеми на целую голову.
Хан спустился на три ступени и оказался рядом с мурзами.
— Брат мой, эмир Василий, — Улу-Мухаммед проявлял великодушие, обращаясь к слуге как к равному, — тебе быть на улусе моём, в Москве, великим князем.
И руки Василия Васильевича ощутили тяжесть сабли.
— Во веки веков добра твоего не забуду, хан, — произнёс великий князь московский Василий, и губы его коснулись лезвия. Булатная сталь оказалась остра, и Василий почувствовал на губах вкус крови.
— Ты же, эмир Юрий, будешь великому эмиру Василию младшим братом, — объявил хан Юрию Дмитриевичу, — тебе же вести его коня под уздцы до самого терема. Мурзам Бешмету и Тегине я поручаю до самого крыльца проводить моего гостя.
— Спасибо за честь, брат Мухаммед, только не бесчесть моего дядю, сам я доберусь до терема, — пытался возражать Василий.
— Хан не меняет своих решений!
Раздались звуки флейты, а вместе с ними заголосил карнай, наполнив покои хана лающими звуками.
— Мудрость хана не знает границ! — восторженно отозвались мурзы.
— Пусть же славится в веках имя Мухаммеда! — льстиво кричали другие.
Весть о решении хана Золотой Орды уже выплеснула далеко за пределы дворца, и сразу забили барабаны. Громкоголосое веселье наполняло город.
Тегиня бережно ухватил Василия Васильевича под правую руку, мурза Бешмет, седовласый бабай, подошёл с левой стороны, и неторопливо начали они выводить московского князя из покоев хана.
Меч, упрятанный в ножны, скользил по бедру и мешал идти, но Василий Васильевич больше не торопился, он попридержал саблю и почувствовал на пальцах ласку бархата.
У мраморной лестницы нарядного коня к нему подвёл Юрий Дмитриевич. Не смотрели друг на друга племянник и дядя.
— Это подарок хана, — льстиво произнёс Тегиня.
Конь был вороной масти. Тонкими ногами он нетерпеливо рыхлил песок, поджидая нового господина. Голова у жеребца горделиво поднята, словно он знал, что украшения были заказаны у лучших мастеров в Византии, а попона подарена хану бухарским эмиром.
Величаво сходил Василий Васильевич со ступеней, а плащ, отороченный горностаем, стелился по белому мрамору.
Конь закивал головой, растрепав длинную гриву, потом доверчиво, мягкими губами, потянулся к великому князю, признавая в нём нового хозяина.
Мурзы под ноги Василия Васильевича подставили руки, и князь взобрался на широкую спину коня.
Юрий Дмитриевич не скрывал печали, совсем позабыл, что стоит без шапки и кудри на бедовой голове лохматит ветер. Виданное ли дело, князю простоволосым стоять!
Боярин Всеволожский, будто выпрашивая прощения у Юрия Дмитриевича, попросил:
— Князь! Юрий Дмитриевич, голову-то шеломом прикрой.
Юрий Дмитриевич надел шлем, отвернулся, стараясь спрятать от мурз и бояр княжескую скорбь.
— А теперь поехали, великий князь и брат мой старший, Василий Васильевич, — сказал Юрий пятнадцатилетнему племяннику и, взяв коня под уздцы, повёл вороного красавца в сторону терема, где остановился Василий Васильевич с челядью.
Сарайчик ликовал так шумно, будто встречал самого хана. Неустанно стучали барабаны, трубили фанфары, неистовствовал и бесновался карнай. Впереди великого князя шли бирючи[14] и громко возвещали на всю округу:
— Мусульмане! Православные, спешите увидеть! По улицам Сарайчика едет московский эмир Василий! Народ, спешите приветствовать волей Божьей, ханской милостью московского эмира Василия!
Со всех улиц к шествию сходился народ. Однако тесно великому князю не было — расступились перед ним жители Сарайчика, а конь, горделиво потряхивая густой гривой и пританцовывая, нёс драгоценную ношу. Сейчас Василий Васильевич был выше всех: остался внизу дядя Юрий Дмитриевич и сопровождавшие его мурзы, и только хан Золотой Орды оставался по-прежнему недосягаемым.
Впереди показалось жилище великого князя — небогатая, но крепко строенная изба. Мурзы подхватили Василия Васильевича и осторожно, как хрупкую чашу, поставили на землю.
— Эй, Прошка, бедовая твоя башка! — окликнул князь рынду[15]. — Вели сказать, чтобы золото и серебро из котомок тащили и мягкую рухлядь, какая есть. Мурз отблагодарить надобно.
Прошка Пришелец проворно юркнул в сени и выбежал уже с котомкой в руках, следом показалась и челядь: в руках у каждого шубы бобровые, воротники лисьи, шапки горланные.
Василий Васильевич запускал руку в открытую котомку и щедро награждал мурз.
— Спасибо за помощь, мурза Бешмет... спасибо за помощь, эмир Назым... И тебе спасибочки, мурза Тегиня.
Мурзы, попрятав монеты в кафтаны, благодарно отходили в стороны, а Василий всё сыпал и сыпал по сторонам серебро и золото, раздавал шубы да шапки лисьи.
А едва наступила ночь, город ожил, загорелись костры во, дворах, замерцали лучины в окнах, раздались звуки дутар на улицах. В воздухе повсюду витал сладковатый запах жареного мяса.
Не остались скучать и бояре с князем — откликаясь на навязчивые уговоры мурз, они переходили из одного дома в другой, ели жареную конину и пили кумыс, а потом, устав от хлебосольства, убрались восвояси в терем.
Они ещё долго не могли уснуть, а боярин Всеволожский, беспокойно ворочаясь на своём ложе, говорил:
— Знаю их обычаи, не первый раз в Орде! Думаешь, чего они ночью-то едят? Место для себя в раю подыскивают. В книге их басурмановой сказано, ежели гостя в Рамазан на ужин пригласишь, тогда в раю будешь. А христианам-то сейчас самое время спать. Завтра нам рано поутру вставать. В Москву, Василий, нам ехать надобно, а там и за свадебку сядем. Вот Марфа-то обрадуется.
При упоминании о боярышне внутри у Василия сладко защемило. Эх, Марфа, эх, лебёдушка!
Утром Василий Васильевич покидал Орду. По указу Улу-Мухаммеда до самой стольной вотчины его должны будут сопровождать ханские послы. В парчовом халате, вышитом жемчугом, ехал рядом с князем Тегиня. Безымянный палец правой руки его украшал огромный перстень — подарок великого князя, и когда лучи нежно касались гладкой поверхности камня, он вспыхивал ярким огнём, отблески от которого падали на тёмное лицо молочного брата хана.
Благая весть о возвращении князя Василия уже летела на Русь. Ликовали, трезвоня, колокола, встречая великого князя. Весна уже прочно вступила в свои права, успела подсушить непролазную грязь, а на солнечных склонах оврагов показались золотоголовые бутоны мать-и-мачехи. Повозка великого князя весело подпрыгивала на ухабах и, не желая останавливаться даже на день, быстро продвигалась на север. Только в Переяславле великий князь решил подзадержаться — это была уже Русь, теперь золотоордынцы находились в гостях у великого князя. Родная земля придала уверенности, даже взгляд у государя стал твёрже — закалила его поездка в Орду: уехал он отроком, а возвращался великим московским князем.
Василий долго молился в церквах: благодарил Всевышнего за его милости, за то, что так всё хорошо разрешилось, теперь он законный владелец московского престола. И когда из Москвы прибыли гонцы от матушки с пожеланием скорейшего возвращения, Василий приказал собираться в дорогу.
Первыми о прибытии государя на родную землю возвестили колокола Симонова монастыря. Василий Васильевич разглядел на звоннице Успенского собора долговязую фигуру звонаря, который с натугой тянул на себя многопудовый язык колокола, и грех было не остановиться и не осенить лоб крестным знамением. Спешился государь, наблюдая за удалой работой звонаря. Двужильный, видать! А на вид так себе, худоба одна.
Ветер ласкал светлые кудри государя, и вспомнилось великому князю, что построен монастырь дедом Дмитрием Донским как оплот силы, ставшей на пути ордынской тьмы. Супротив самого Тохтамыша поднялся.
Ордынской дорогой великий князь Василий Васильевич въезжал в стольный град. У Золотых ворот встречал его митрополит в праздничной ризе и епитрахили