— Сделаем, — сказал радист, выслушав меня. — Пусть ваш старший механик придет на «Золотой кентавр» и скажет, что ему нужно. Сделаем!
Это было неожиданно. Я крепко пожал руку маленькому радисту. Возвратясь на свое судно, послал старшего механика на «Золотой кентавр». Авось что и выйдет.
Прошло несколько часов, стармех не возвращался. Я решил снова побывать на греческом пароходе. В порту темно, доки по-прежнему пустынны. С моря навалил густой туман. Причальные фонари казались в тумане взлохмаченными красноватыми клочьями шерсти.
На этот раз «Золотой кентавр» не казался мертвым. На судне раздавались голоса, ярко горели лампы. Когда я открыл дверь в машинное отделение, то не поверил своим глазам. Полное освещение, внизу гудела динамо-машина. Станок работал. В мастерской собралось человек двадцать, среди них и наши машинисты. Греки одеты по-праздничному — в чистых разноцветных рубашках без рукавов. Люди оживленно переговаривались; казалось, они хорошо понимали друг друга.
Наш старший механик в синем полотняном кителе, улыбаясь, слушал радиста, одним глазом поглядывая на стальную стружку, бежавшую из-под резца. Кончик его большого носа был перепачкан. Но выглядел Федор Степанович именинником.
— Еще час, товарищ капитан, — сияя, сказал он, увидев меня. — Молодцы эти греки. Вся машинная команда здесь и даже два матроса. В город никто не пошел. Наших к станку не подпустили…
Он подошел к радисту и от избытка чувств хлопнул его по плечу:
— Молодцы, греки, хорошо!
Радист не утерпел и в ответ тоже хлопнул механика.
— Русский очень хорош… — с выражением сказал он.
Маленький радист рассказал мне, путая опять французские и русские слова, что сегодня только капитан со старшим механиком пошли в церковь.
— А это наша гвардия, силы Сопротивления, — с гордостью показал он на товарищей.
Я вернулся на свое судно с Федором Степановичем и двумя машинистами. Шел третий час ночи. В кармане запасливого старшего механика, бережно укутанные носовым платком, лежали два плунжера.
— Товарищ капитан, — встретил у трапа вахтенный помощник Лукьянов, — в кают-компании дожидаются югославы: машинисты и два механика.
— Это зачем еще? — удивился я. — Еще рано как будто для визитов.
— Помогать ремонтировать двигатель. Мы говорили, что сами управимся, а они — свое. Сидят дожидаются.
За утренним чаем старший механик, уставший, но довольный, гордо доложил:
— Машина готова, капитан… Югославы только что ушли. Всю ночь с нами работали. Упрямые. Деньги им предлагал — обиделись. Выпили по рюмочке, и дело с концом.
По случаю окончания ремонта Федор Степанович был в парадном кителе с надраенными пуговицами и свежим подворотничком.
Ровно в двенадцать приехал на званый обед греческий капитан. Ему очень понравились русские пельмени. А в четыре часа пополудни мы уходили из английского порта. Где-то внизу, под палубой, четко отстукивал дизель. Ярко светило солнце. Море было синее, приветливое. В бинокль далеко-далеко виднелись путевые буи.
М. Волков,заместитель командира подводной лодкиФЛАГМАН ФЛОТСКОЙ ПОЭЗИИ
Это случилось двадцать восемь лет назад, холодной ноябрьской ночью. Подводная лодка «Л-2», выполняя боевое задание, наскочила на сорванные накануне сильным штормом мины. Раздался мощный взрыв, затем второй, и подводная лодка погрузилась в свинцовые воды Балтики. Только троим матросам, находившимся в это время наверху, удалось спастись. Остальной экипаж погиб.
Так более четверти века назад ушел из жизни замечательный певец моря, флагман флотской поэзии Алексей Лебедев.
Мне не посчастливилось знать его лично. Но стихи его, каждая строчка его зарисовок флотской жизни поразили меня, в то время еще курсанта военно-морского училища, своей образностью, исключительно точным выражением того главного, чем жил флот. Такие стихи мог написать только моряк, искренне любящий свою суровую профессию.
Было такое чувство, будто автор случайно заглянул в сокровенные тайны твоей души, подслушал и ярко передал твои мечты.
Мне повезло. Во-первых, я учился в училище, которое за четыре года до моего поступления в него окончил Алексей Лебедев. Память о нем была свежа у многих работников училища. Во-вторых, руководитель нашего литобъединения, поэт Всеволод Борисович Азаров, хорошо знал Лебедева и с особым теплом говорил о его стихах и жизни. И все-таки мне было известно не так уж много. И я стал собирать его стихи.
В одном из писем он говорит матери:
«…теперь вот, накануне самого серьезного из походов, сделанных мною, я не раскаиваюсь в том, что выбрал себе военно-морскую профессию. Твердо верю, что мы победим…»
Прекрасно сказал об Алексее Лебедеве наш замечательный современник, писатель Николай Тихонов:
«…Он любил море. Он ушел от нас в море, и море не возвратило его. Нам осталась только память о нем, память о талантливом поэте, сказавшем только первое слово, память о верном товарище и прекрасном бойце, преданном сыне Родины.
Он ушел от нас слишком молодым, и от этого наша печаль еще глубже, наша горесть еще сильнее… Он выполнил свой долг поэта, моряка-подводника, патриота. И море было с ним в последний час…»
Гибель поэта была тяжелой утратой для нашей молодой советской поэзии. Десятки поэтов: Азаров, Гитович, Дудин, Кежун и многие другие посвятили свои стихи памяти Алексея Лебедева.
Его именем названы улицы в городах Кронштадте, Иваново и Суздале. Его имя навечно занесено в списки экипажа одной из подводных лодок, оно присвоено литературному объединению при газете «Страж Балтики». Учреждена ежегодная литературная премия имени Алексея Лебедева за лучшие поэтические произведения о флоте. Его имя присваивается пионерским дружинам и отрядам.
Флот свято чтит память своего замечательного сына. В книге «Подводники Балтики атакуют» адмирал Трибуц, командовавший в годы Великой Отечественной войны Краснознаменным Балтийским флотом, пишет об Алексее Лебедеве:
«…Балтийцы гордятся тем, что флот воспитал этого исключительно яркого человека, сочетавшего в гармоничном единстве высокую морскую и поэтическую культуру…»
Таким был наш талантливый флотский поэт, замечательный моряк и верный товарищ — Алексей Лебедев.
Алексей ЛебедевСТИХИ
ПУТЬ НА МОРЯ
За главное! За то, что страх неведом,
За славный труд в просторе грозных вод
Спасибо партии, учившей нас победам,
И родине, пославшей нас во флот!
Спасибо тем, кто делу боевому
Нас обучил, кто вывел нас к морям!
Любимому училищу морскому,
Всем командирам, всем учителям!
В годах труда, упорства и отваги
Мы возмужали, и в грозе любой
О родине нам говорили флаги,
Летевшие над нашей головой.
В лицо нам били ветры с океана,
Шла на корабль гремящая вода.
И, отражаясь в зеркале секстана,
Сияла полуночная звезда.
Наперекор любым дождям и стужам
Входили в грудь, срастались прочно с ней
Умение владеть морским оружьем,
Любовь к работе доблестной своей.
Уже гудят-поют под ветром ванты
И о форштевень режется струя, —
Идут на море флота лейтенанты,
Советского Союза сыновья…
И если ты, о партия, велела
Громить врагов, рожденных силой тьмы, —
Нет на морях для нас такого дела,
Которого не выполнили б мы!
ВЫБОР ПРОФЕССИИ
Нам доли даются любые,
Но видишь сквозь серый туман —
Дороги блестят голубые,
Которыми плыть в океан.
Ты видишь простор океанский,
Далекого солнца огонь,
К штурвалу тревоги и странствий
Твоя прикоснулась ладонь.
Под паруса шелестом тонким
Уже ты проходишь со мной
По палубе чистой и звонкой,
Омытой песком и волной.
Идем над глубинами в дали,
Всех мелей минуя пески.
Не нам ли навстречу всплывали
Туманные материки?
Но там, где пролив Лаперуза,
И там, где балтийский прибой,
Военные флаги Союза
Высоко летят над тобой.
Анатолий ЕлкинТАЙНА «ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ»
7 октября 1916 года в Северной бухте Севастополя взорвался и затонул линейный корабль «Императрица Мария». Причина катастрофы осталась неизвестной.
«Разгадать тайну «Марии» — этому стоит посвятить годы».
НАХОДКА У КОРОЛЕВСКОГО ЗАМКА
Для меня эта история началась в 1947 году, когда журналистская судьба забросила меня в Кенигсберг.
После ожесточенного штурма город был сплошным морем развалин. Вернее, города не было: холмы битого оплавленного кирпича, рыжие прутья арматуры вместо домов и улиц. И над всем этим пеплом и прахом мрачно высились изрешеченные снарядами, в рваных пробоинах и зияющих каменных ранах готовые вот-вот рухнуть башни старинного Королевского замка.
Они видели и великих магистров Тевтонского ордена, и Альбрехта Бранденбургского, и Фридриха Великого, и не менее «великого», по его собственному мнению, гаулейтера Коха. Ставшие символом неукротимой военщины и «прусского духа», лежали они, поверженные в прах советским солдатом.
Горьким дымком и затхлостью тянуло от каменных холмов и остовов, и только кое-где в этой пустыне попадались чудом сохранившиеся части квартир, переходов и некогда пышных залов.
Я не помню точно, что привлекло тогда мое внимание к развалинам около Королевского замка. Вероятнее всего — книги. Да, книги. Засыпанные известью. Промокшие. В скрюченных, искореженных сыростью переплетах. Они образовывали холмик у полуобвалившегося стеллажа, и когда, стряхнув грязь, я раскрыл одну из них, то с удивлением увидел, что это не что иное, как «Очерк русской морской истории» Веселаго, изданный в Санкт-Петербурге в 1875 году.
Не помню точно, что еще там было. Запомнилось только несколько томов «Истории русской армии и флота», вышедших в издательстве «Образование» к юбилею войны 1812 года.
Как раз в одном из таких томиков и лежали эти фотографии. Вначале показалось, что это дубли одного и того же кадра. Но, внимательно присмотревшись, я увидел — они разнятся. На снимках — большой военный корабль, над которым встал огромный султан дыма. Вот размеры этого «султана» и были на разных снимках отличными друг от друга. На одном — корабль еле дымился. На другом — вихрь дыма взлетел почти к самому небу. На третьем, очень смутном, корабль едва проглядывался сквозь черную, окутавшую его пелену.
Не фотографии тогда поразили меня (что на них изображено, я не знал), а книги. Откуда здесь, в Кенигсберге, неплохо подобранная морская библиотечка русских книг? Как они попали сюда? Кто их хозяин?..
Ответы на эти вопросы найти в мертвом, безлюдном городе, где и старожил не узнал бы ни одной из улиц, было явно невозможно. Фотографии я взял на память и вскоре забыл бы о них, если бы не один разговор, происшедший через три месяца совсем в другом городе и имевший для меня совсем неожиданные последствия.
ВСТРЕЧА НА СЕВЕРЕ. ИНЖЕНЕР РОМАНОВ
Родители мои жили тогда в Мурманске, в большом доме номер тринадцать по улице Самойлова. Соседом их по лестничной площадке был известный в Заполярье инженер Ареф Сергеевич Романов, инженер, корабел и, сколько я его помню по дням юности, человек, бесконечно влюбленный в «свой Севастополь», ибо, по его словам, «только такие города способны вырастить из мальчишек сто́ящих парней».
Романов строил на Севере мосты, ремонтировал корабли, был, по-моему, счастлив, и каждый отпуск отправлялся в свой Севастополь, откуда однажды и привез похожее на гречанку очаровательное создание — Марию Ивановну, человека столь же доброго, сколь и беспомощного в элементарных житейских вопросах.
Дом их походил подчас на бивуак иностранной армии, оккупировавшей совсем не дружественное государство, но дышалось в нем легко и радостно. Атмосфера эта была не только следствием характера хозяев: постоянными гостями Романова были боцманы, капитаны, полярники, морской люд всех званий и сословий, а знаменитейший водолаз — эпроновец Золотовский надписал тогда на титуле до сих пор популярной и переиздающейся книги «Подводные мастера»: «Дорогому Арефу на память о «Марии», давней мечте и нашей подводной молодости».
Прилетев из Кенигсберга к своим, я часто бывал у Романовых. Не только ради интереснейших людей, приносивших с собой в его квартиру ветры всех широт. Ареф Сергеевич имел небольшую библиотеку, но, во всяком случае, для Дальнего Севера, исключительную: старые «Морские сборники», издания ЭПРОНа, книги о море. Перелистывая как-то их, я и наткнулся на надпись Золотовского.
— Это о какой же «Марии» идет здесь речь? — спросил я Романова.
— О линкоре «Императрица Мария». Не слышал?..
— Очень немногое…
— Это темная история… Если хочешь, я дам тебе кое-что почитать. — Он порылся на книжных полках и протянул мне томик сборника «Эпрон» со статьей академика Крылова. — Просмотри, а потом я тебе кое-что расскажу. Как-никак я поднимал «Марию». Вернее — снова ее топил…
Тогда я впервые узнал об этой действительно таинственной и загадочной истории. Возвращая Романову сборник, вспомнил надпись Золотовского.
— А о какой мечте идет там речь?
— Я мечтал разгадать тайну «Марии» и потратил на это многие годы. Но… пока в этой истории все так же темно, как было и в самом начале…
По какой-то ассоциации я рассказал ему о Калининграде и снимках, найденных у Королевского замка.
— Они с тобой?
— Сейчас принесу.
Взглянув на снимки, Романов вскочил:
— Но это же «Мария»! — И, еще раз просмотрев карточки, тихо добавил: — Это она… Одного только я не могу понять: кто и как умудрился все это снять? Ничего не понимаю… Насколько я знаю, взрыв произошел рано утром. Мгновенно… Значит, тот, кто снимал, знал, когда произойдет взрыв…
ГАЛЕРЫ «ВЕЛИКОЙ АРМАДЫ» И «ХОББИ», РАСТЯНУВШЕЕСЯ НА ГОДА
Почти двадцать пять лет отделяют этот разговор от времени, когда пишутся эти строки.
В те годы я, наверное, и сам не смог бы толком объяснить, почему среди бесконечных важных и главных занятий, которые выпадают на долю каждого человека, живущего в реальной жизни, где бы я ни был, куда бы ни летел, какие бы книги ни читал, все время думал о тайне «Императрицы Марии».
Масла в огонь подлила появившаяся через год после нашего разговора с Романовым — в 1948 году — повесть Анатолия Рыбакова «Кортик». Образы ее, судьба ее героев — Полевого и Никитского — еще больше разжигали желание «проявить» тайну.
Много раз перечитывались страницы повести, посвященные все более захватывающей меня истории:
«И еще Полевой рассказывал о линкоре «Императрица Мария», на котором он плавал во время мировой войны.
Это был огромный корабль, самый мощный броненосец Черноморского флота. Спущенный на воду в июне пятнадцатого года, он в октябре шестнадцатого взорвался на Севастопольском рейде, в полумиле от берега.
— Темная история, — говорил Полевой. — Не на мине взорвался и не от торпеды, а сам по себе. Первым грохнул пороховой погреб первой башни, а там тысячи три пудов пороха было. Ну, и пошло… Через час корабль уже был под водой. Из всей команды меньше половины спаслось, да и те погоревшие и искалеченные.
— Кто же его взорвал? — спрашивал Миша.
Полевой говорил, пожимая широкими плечами:
— Разбирались в этом деле много, да все без толку, а тут революция… С царских адмиралов спросить нужно».
Коротко повествовалось в книге и о гибели «Марии»:
«— Так вот. Никитский, — рассказывал Полевой, — служил там же, на линкоре, мичманом. Негодяй был, конечно, первой статьи, но это к делу не относится. Перед тем как тому взрыву произойти… минуты так за три, Никитский застрелил одного офицера. Я один это видел. Больше никто. Офицер этот только к нам прибыл, я и фамилии его не знаю… Я как раз находился возле его каюты. Зачем находился, про это долго рассказывать — у меня с Никитским свои счеты были. Стою, значит, возле каюты, слышу — спорят. Никитский того офицера Владимиром называет… Вдруг бац — выстрел!.. Я в каюту. Офицер на полу лежит, а Никитский кортик этот самый из чемодана вытаскивает. Увидел меня — выстрелил… Мимо. Он — за кортик. Сцепились мы. Вдруг — трах! — взрыв, за ним другой, и пошло… Очнулся я на палубе. Кругом — дымище, грохот, все рушится, а в руках держу кортик. Ножны, значит, у Никитского остались. И сам он пропал».
История кортика сама по себе могла увлечь воображение. Но она волновала меня не сама по себе. Что же все-таки произошло на «Марии»? Об этом повесть молчала.
Не хотелось примириться с самой мыслью, что тайна корабля навсегда ушла вместе с ним под воду. Ведь люди раскапывали истории и подревнее.
Многие годы, скажем, бельгийский профессиональный водолаз Роберт Стени собирал данные о кораблекрушениях и выбирал в архивах Европы сведения из самых противоречивых отчетов о Великой Армаде, мечтая найти ее корабли. Ему удалось установить, что в 1588 году трехмачтовая галера «Гирона» из Великой Армады разбилась о скалы и затонула в маленькой бухте возле Гианте Козуэй, называемой и сегодня «Портом испанцев». И через четыре столетия Стени нашел останки галеры: бронзовые пушки, золотые цепи и слитки, украшения, утварь, реалы, эскудо, дукаты, медные пряжки. Даже крест рыцаря Мальтийского ордена, возможно принадлежавший капитану «Гироны» Фабрицио Спиноле, который был членом этого ордена.
Да мало ли и других удивительных находок принесло наше время!
Линкор — не средневековая галера, рассуждал я тогда. И погиб он не четыре столетия назад, а немногим более полувека. Следы катастрофы должны были отыскаться. И я искал их, расспрашивал немногих оставшихся в живых очевидцев, роясь в архивах, изучая противоречивые свидетельства пожелтевших от времени газет.
Но пока лишь прояснялась в подробностях картина самой катастрофы. Причины ее упорно прятались в тени, словно кто-то заинтересованно оберегал их от людского внимания.
Королевский замок, разговор в Заполярье, «Кортик», догадки Крылова…
В жизни удивительно переплетаются встречи, находки, ассоциации и простое человеческое любопытство. Во всяком случае, первый интерес, «хобби», если это слово вообще применимо к изучению судьбы «Императрицы Марии», вдруг неожиданно из увлечения стал серьезным поиском.
Но как искать? Куда направить внимание? Где лежат хотя бы крупицы документальной правды об «Императрице Марии»? Как воссоздать общую картину давно случившегося?..
Одним словом, более двадцати лет шел поиск. Шел в Севастополе и Мурманске, Калининграде и Одессе, Ленинграде и Москве. В десятках государственных и частных архивов. В книгохранилищах, старых и новейших изданиях, в следственных делах и докладных записках. Более двадцати лет прошло, прежде чем туман начал рассеиваться, и хотя на карте случившегося в далеком 1916 году на Севастопольском рейде еще остались «белые пятна», трагедия и ее истоки стали проясняться в документальных и достоверных подробностях.
Картины давно минувшего оживали, наполнялись голосами, красками, движением.
КУРЬЕР ГЛАВНОГО ШТАБА
7 октября 1916 года в кабинет директора Главной физической обсерватории и начальника Главного военно-метеорологического управления академика Алексея Николаевича Крылова буквально ворвался запыхавшийся младший адъютант Главного морского штаба и протянул «адмиралу корабельной науки» опечатанный сургучом пакет:
— Ваше превосходительство, срочное!..
По верху конверта — жирно подчеркнутый красным карандашом гриф: «Совершенно секретно».
Расписавшись в получении депеши, Крылов, взяв ножницы, осторожно вскрыл конверт и пробежал глазами бумагу.
Из полученного предписания явствовало, что он, Крылов Алексей Николаевич, включен в состав некоей утвержденной по высочайшему повелению комиссии, председателем которой назначен член Адмиралтейств совета адмирал Н. М. Яковлев.
Крылов хорошо знал Яковлева. Это он был командиром «Петропавловска» в те трагические минуты, когда он пошел ко дну, унося с собой в пучину находящихся на борту броненосца флотоводца и ученого адмирала Макарова и художника Верещагина. «Что ж, — подумал Крылов, — этот человек знает море не понаслышке…»
Он стал читать письмо далее:
«…Вам надлежит в 10 часов утра 8 октября с. г. со скорым поездом отбыть вместе с другими членами Комиссии в г. Севастополь… Для Комиссии выделен специальный салон-вагон… Форма одежды — сюртук при кортике…»
— В чем дело? — удивленно спросил Крылов адъютанта штаба. — Что за Комиссия, создатель?.. И почему я, бросив все дела, должен неведомо для чего мчаться сломя голову в Севастополь?..
— Не могу знать, ваше превосходительство… Все теряются в догадках… Ни адмирал Яковлев, ни начальник штаба, никто ничего не знает… Морской министр сказал, что о причине командировки вы все узнаете по приезде в Севастополь…
— Хорошо, ступай!.. — отпустил он адъютанта. — Черт его знает, что творится! — проворчал Крылов.
На столе его лежали наброски новой книги о непотопляемости боевых кораблей. Рукопись, что называется, «шла», и отрываться от нее не хотелось. А тут эта поездка.
«Ладно, на месте разберемся… — Человек решительный по натуре, Крылов быстро находил себя в предлагаемых судьбой обстоятельствах. — В конце концов, идет война, и не обо всем можно писать в депешах…»
Утром 8 октября ровно к десяти утра он был на вокзале. Здесь он снова попытался разузнать, в чем дело и что произошло в Севастополе. Но никто ничего не знал.
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО», ИЛИ О ЧЕМ БОЛТАЮТ ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧНЫЕ…
Около десяти часов вечера поезд, в котором следовала на юг образованная «высочайшим указом» комиссия, медленно пыхтя, втянулся под своды Курского вокзала в Москве.
Адмиралы вышли на перрон поразмяться.
— Смотрите, — удивленно воскликнул Крылов, показывая Яковлеву на состав, стоящий напротив. — Севастопольский скорый!
— Давно, братцы, прибыли? — спросил Яковлев стоящего на перроне у севастопольского состава проводника.
— За минуту до вас, ваше превосходительство…
Перрон гудел, как улей. Кто-то кого-то встречал, кто-то ругался…
Кругом толпились встречающие и провожающие. Сновали носильщики, нагруженные тяжелыми чемоданами.
До адмиралов донесся вдруг разговор:
— А ты знаешь, в Севастополе «Мария» взорвалась.
— Как — взорвалась?
— Опрокинулась и затонула.
— Не может быть!
Оглянувшись, Крылов увидел, что беседовали пожилой моряк, капитан 2-го ранга, и господин в котелке. Моряк тронул господина за рукав, кивая в сторону Крылова и Яковлева:
— Да вы посмотрите… Адмиралы едут следствие производить…
Крылов вздрогнул… Новость ошеломила его. Хотелось подойти к моряку, расспросить обо всем подробно. Но как он будет перед этим моряком выглядеть? Ничего себе — едет из Петербурга «высшее начальство» и понятия не имеет, зачем едет. Красивая ситуация!..
Адмирал Яковлев, кажется, думал о том же самом.
Войдя в салон-вагон, он долго молчал, потом взорвался:
— Кажется, наших штабных мастодонтов в Петербурге только могила исправит! От людей, по долгу службы облеченных доверием, скрывают то, что известно всем и каждому и о чем вслух болтают все на вокзалах. Черт знает что такое!..
— «Совершенно секретно», — зло поддержал его Крылов. — «Совершенно секретно»… Как и все в нашей богоспасаемой монархии.
«ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО ВИЦЕ-АДМИРАЛ КОЛЧАК…»
Утром поезд вырвался на Бельбекскую долину. Не успели члены комиссии позавтракать, как железнодорожное полотно начало подниматься на Мекензиевы горы. Свет за окном внезапно сменялся темнотой — состав проходил туннели.
Крылов машинально считал их, пока не показались Инкерманская долина, развалины средневековой крепости Каламиты, Суздальская гора и, наконец, живописный берег Северной бухты.
Выходя из салон-вагона на севастопольском вокзале, Крылов взглянул на часы. Ровно десять.
На перроне комиссию встречал начальник штаба Черноморского флота.
Озабоченно приветствовав прибывших, он сухо сообщил:
— Командующий флотом вице-адмирал Колчак просил передать свои извинения, что не может вас лично встретить… у нас здесь такие дела! — Начальник штаба развел руками. — Впрочем, сами увидите…
— «Мария»? — бросил Крылов.
— Вам уже известно?..
— Только сам факт. Подробности — нет.
— Сейчас все узнаете. Командующий ждет вас на флагманском корабле «Георгий Победоносец»…
Александр Васильевич Колчак, когда члены комиссии переступили комингс роскошной каюты «Победоносца», нервно расхаживал по каюте. Честно говоря, он еще не знал, кого видеть в этих прибывших из столицы господах — друзей, союзников или врагов. Может быть, поэтому рукопожатие вышло довольно официальным, без свойственных принятым в высших сферах флота прославленным теплоте и гостеприимству.
Крылов встречался с Колчаком и ранее, но сейчас исподволь с интересом наблюдал за ним. Вице-адмирал только недавно принял флот и, это было видно, заметно нервничал. Хотя кому приятно расхлебывать такую кашу!
Тонкое, осунувшееся лицо. Холодный и подозрительный взгляд. Что он мечется? Что скрывает? Боится, что комиссия обнаружит на флоте то, что совсем не обязательно знать господам из Главного штаба: в конце концов, в каком хозяйстве, тем более таком, как огромный, раскиданный по всему Черноморью флот, нельзя найти при желании промахов и просчетов. Завистников же у Александра Васильевича Колчака хватало. А тут еще на его голову эта история с «Марией».
Да, это был тот самый честолюбивый Колчак, которому, по словам его приятеля, «страшно не повезло».
Весна 1917 года, свержение царя будут концом его флотской карьеры. Он напишет тогда:
«Я хотел вести свой флот по пути славы и чести, я хотел дать родине вооруженную силу… но обезумевший, дикий (и лишенный подобия), не способный выйти из психологии рабов народ этого не захотел».
6 июля делегатское собрание матросов и солдат Севастопольского гарнизона отстранит его от должности командующего флотом, и он в страхе за свою жизнь вынужден будет бежать из Севастополя в вагоне военно-морского атташе США Гленонна. Потом озлобленный адмирал по приказу английского правительства встанет во главе русской контрреволюции, заслужит вечное проклятие народа, и 7 февраля 1920 года в заснеженном Иркутске рабочая пуля поставит последнюю и заслуженную точку в конце его кровавого пути.
Ничего этого Крылов, конечно, тогда не мог и предположить и с любопытством разглядывал адмирала.
Пригласив прибывших сесть, Колчак, казалось, раздумывал, с чего начать разговор.
— В принципе о нашей трагедии вам известно…
— Извините, Александр Васильевич, не только не известно, но и… Одним словом, мы узнали о случившемся от случайных людей на московском вокзале, — перебил Колчака Яковлев. — Нечего сказать — «совершенно секретно»! Кажется, под таким грифом, Алексей Николаевич, мы получили пакеты с уведомлением о поездке?
— Какое это имеет значение, — буркнул Крылов.
Колчак поморщился:
— Алексей Николаевич прав… Никакого значения, по крайней мере здесь, это действительно не имеет. «Мария» взорвалась на виду у всего Севастополя… Прошу, господа, со всеми просьбами обращаться ко мне в любое время дня и ночи. Мною дано указание, чтобы к вам немедленно направлялись все, кого вы сочтете необходимым вызвать. Думаю, что для успеха дела вам нужно осмотреть и линкор «Екатерина Вторая». Это однотипный с «Марией» корабль… А в подробностях все это выглядело так…
Члены комиссии не выходили из каюты Колчака более трех часов.
Многие адмиралы хорошо знали судьбу корабля. И никто из них не мог предположить, что она окажется такой короткой.
ОПЕРАЦИЯ «МАРИЯ»
8 июля 1915 года началась одна из самых ответственных и тщательно законспирированных операций Черноморского флота.
У входа в Босфор тайно развернулись на боевых позициях подводные лодки «Нерпа», «Краб», «Морж» и «Тюлень». Мощные эскадры готовились покинуть рейд Севастополя. Германо-турецкий флот, рискни он в эти дни выйти из проливов, был бы надежно блокирован.
Все эти приготовления были связаны с обстоятельством, известным лишь самому узкому, доверенному кругу лиц: 6 июля вступил в строй новейший линейный корабль императорского флота «Императрица Мария»…
Лето 1915 года для командования Черноморским флотом было особенно хлопотным. Ко всем прочим заботам острой и напряженной борьбы на море с немецкими лодками и такими мощными противниками, какими были орудовавшие на Черноморье пираты «Гебен» и «Бреслау», к этим заботам добавилась новая и, как говорилось в секретной директиве из Петербурга, «чрезвычайная»: предстояло обеспечить переход из Николаева в Севастополь новых русских линкоров.
В 1911 году на верфях в Николаеве были заложены линейные корабли «Императрица Мария», «Императрица Екатерина II» и «Император Александр III». Первые два вступили в строй в 1915 году, третий — в 1917-м, под новым названием «Воля». Это были мощные по тем временам гиганты. Так спущенная на воду еще в 1913 году «Мария» имела весьма «солидный», с военной точки зрения, «паспорт»: водоизмещение — 22 600 тонн, скорость — 21 узел. Корабль нес двенадцать 305-миллиметровых орудий главного калибра и двадцать 130-миллиметровок. Боевой комплект для первых составлял 1200 снарядов, для вторых — 4900. На линкоре имелись также противолодочная артиллерия, восемь 75-миллиметровых пушек и торпедные аппараты. Главный пояс брони составлял 280 миллиметров, верхний — 127. Дальность плавания исчислялась в 2184 мили, экипаж — в 1386 человек.
Штаб флота сделал все для того, чтобы операция прошла успешно. Для охранения «Марии» на переходе морем 9 июля из Севастополя в Одессу вышел мощный отряд боевых кораблей: крейсер «Память Меркурия», восемь эскадренных миноносцев, гидроавиатранспорт «Александр I», посыльное судно «Летчик». Шел первый эшелон эскорта.
Во второй вошли главные силы флота, покинувшие Севастополь три дня спустя: пять линкоров, крейсера «Алмаз» и «Кагул» и три эскадренных миноносца. Эти корабли шли южнее своего нового собрата — «Марии», защищая ее на случай прорыва противника из Босфора.
12 июля, как щитом прикрывшись силами эскорта, «Мария» вышла из Одессы, а уже 13 июля ее восторженно встречал Севастополь.
Тяжелые немецкие корабли появились в море только к восемнадцатому числу. В этот день из Босфора пытался выйти крейсер «Бреслау». Мины, поставленные «Крабом», сделали свое дело: «Бреслау» подорвался, принял 642 тонны воды и еле добрался до Стении, где его поставили в док.
Операция под кодовым названием «Мария» успешно завершилась…
Но привести линкор в базу — еще не значит ввести его в строй действующих кораблей. «Мария», впрочем как и все другие новейшие гиганты моря, оказалась созданием довольно беспокойным. Многие подробности стерло время, но по данным историографии можно точно установить, что «каждый выход «Императрицы Марии» из Севастополя для боевой подготовки обеспечивался сильным противолодочным охранением. Так, 26—28 августа во время практических стрельб линейный корабль охраняли 3 крейсера и 8 эскадренных миноносцев. Кроме того, 24—25 августа 12 эскадренных миноносцев осуществляли активный поиск подводных лодок противника у берегов Крыма».
Могучая сама по себе, «Мария» тем не менее нуждалась в надежной защите. Нет, время линейных кораблей еще не клонилось к закату, но еще в «Анти-Дюринге» Энгельс прозорливо предчувствовал этот закат: «…Соперничество между панцирем и пушкой доводит военный корабль до степени совершенства, на которой он сделается столь же неуязвимым, сколь негодным к употреблению… Это, по-видимому, будет достигнуто усовершенствованием самодвижущихся торпед… громаднейший броненосец побеждался бы тогда маленькой торпедой». Подводные пираты, рыскавшие в Черном море, были как бы овеществленной правдой этих пророческих слов.
«ИМПЕРАТРИЦА МАРИЯ» ДАЕТ БОЙ
На «Марию» возлагалось командованием слишком много надежд, и, хотя еще не все механизмы корабля были доведены до боевого совершенства и к самостоятельным действиям линкор не совсем был готов, ему не было дано стоять в бездействии у стенки.
Через какие-то месяцы вахтенный журнал «Императрицы Марии» стал сводом боевых реляций с самых напряженных участков битвы на морском театре войны.
Уже 30 сентября 1915 года «Мария» вместе с крейсером «Кагул» и пятью эскадренными миноносцами прикрывает ударный отряд флота — вторую бригаду линейных кораблей «Евстафия», «Иоанна Златоуста» и «Пантелеймона», крейсеров «Алмаз» и «Память Азова», семь эсминцев, нанесших мощный удар противнику в юго-западной части моря. Более 1200 снарядов обрушили тогда корабли на Козлу, Зунгулдак, Килимли и Эрегли.
А потом было все: отражение атак немецких субмарин, тяжелые штормовые походы, ожесточенные бои, ответственнейшие операции.
В октябре на стороне кайзеровской Германии вступает в войну Болгария. Это был первый поход флота к болгарским берегам. 1—2 ноября «Мария» и «Кагул», держа под прицелом своих мощных орудий выходы из Босфора, прикрывают действия русской эскадры в Угольном районе, а 23—25 ноября она снова здесь. Моряки видят, как пылает вражеский порт Зунгулдак и стоящий на его рейде пароход. Эскадра стремительно прошла вдоль берегов Турции, потопив два неприятельских судна.
24—26 ноября — новый поход к берегам Болгарии.
У «Марии» появился уже и мощный собрат — однотипный линкор «Екатерина II», более известный нам под другим, данным ему после Февральской революции именем: «Свободная Россия». Встретившись с «Гебеном», он показал, что время безнаказанных действий для кайзеровского пирата прошло.
А боевой опыт самой «Марии» рос ото дня ко дню. 2—4 февраля она прикрывает эскадру, поддерживающую с моря наступление у Виче. Турки были отброшены тогда к Агине.
Потом — операция по переброске войск для усиления Приморского отряда. На «Марии» тогда держит флаг командующий флотом. Линкор прикрывает постановку мин у Констанцы, несет боевую и патрульную службу в море, а 29 февраля идет на перехват обнаруженного в Синопской бухте «Бреслау». Пирату тогда чудом удалось уйти, но 22 июля орудия «Марии» наконец настигают его. Правда, «Бреслау» отделался легкими повреждениями, но его крейсерская операция была сорвана. Преследуемый «Марией», «Бреслау» укрылся в Босфоре.
Говоря о главных задачах флота в 1914—1915 годах, историки отмечали, что они сводились в основном к нарушению морских сообщений противника. И за это время Черноморский флот «потопил свыше 60 больших и 3100 мелких судов. Эти потери были невосполнимы для Турции».
Появление «Марии» и «Екатерины II» на коммуникациях означало также, что время безнаказанных действий на море «Гебена» и «Бреслау» кончилось: в первой половине 1916 года «Гебен» всего три раза рискнул высунуться из Босфора.
Одним словом, новые русские линкоры, уже успевшие причинить немцам великое множество неприятностей, становились для кайзеровского флота врагами № 1.
Над тем, как их уничтожить, ломали себе головы не только лучшие умы в Главном немецком морском штабе, но и в кабинетах руководителей тайной войны против России.
Но что же произошло на «Марии» и что узнали почтенные члены комиссии в первые же два дня после прибытия в Севастополь?
О ЧЕМ РАССКАЗЫВАЛИ ВАХТЕННЫЕ ЖУРНАЛЫ
7 октября 1916 года город и крепость Севастополь были разбужены мощными взрывами, разнесшимися над притихшей гладью Северной бухты.
Люди бежали к гавани, и их глазам открывалась жуткая, сковывающая холодом сердце картина. Над новейшим линейным кораблем Черноморского флота — над «Императрицей Марией» поднимались султаны черного дыма, разрезаемые молниями чередующихся почти в запрограммированной последовательности взрывов.
В те страшные минуты было не до хронометража событий, но позднее по записям в вахтенном журнале стоящего неподалеку от «Марии» линкора «Евстафии» можно было проанализировать последовательность происходящего:
«6 ч. 20 м. — на линкоре «Императрица Мария» большой взрыв под носовой башней.
6 ч. 25 м, — последовал второй взрыв, малый.
6 ч. 27 м. — последовали два малых взрыва.
6 ч. 30 м. — линкор «Императрица Екатерина» на буксире портовых катеров отошел от «Марии».
6 ч. 32 м. — три последовательных взрыва.
6 ч. 34 м. — три последовательных взрыва.
6 ч. 35 м. — последовал один взрыв. Спустили гребные суда и послали к «Марии».
6 ч. 37 м. — два последовательных взрыва.
6 ч. 40 м. — один взрыв.
6 ч. 45 м. — два малых взрыва.
6 ч. 47 м. — три последовательных взрыва.
6 ч. 49 м. — один взрыв.
6 ч. 51 м. — один взрыв.
6 ч. 54 м. — один взрыв.
7 ч. 00 м. — один взрыв. Портовые катеры начали тушить пожар.
7 ч. 01 м. — один взрыв. «Императрица Мария» начала погружаться носом.
7 ч. 08 м. — один взрыв. Форштевень ушел в воду.
7 ч. 12 м. — нос «Марии» сел на дно.
7 ч. 16 м. — «Мария» начала крениться и легла на правый борт».
Записи в вахтенном журнале «Евстафия» почти не разнились с аналогичными пометками в вахтенном журнале линкора «Императрица Екатерина»:
«6 ч. 19 м. — на линкоре «Императрица Мария» пробили пожарную тревогу.
6 ч. 20 м. — на линкоре «Императрица Мария» сильный взрыв в носовой части корабля. Команда начала бросать койки и бросаться в воду»…
Далее последовательность событий в вахтенных журналах «Евстафия» и «Императрица Екатерина» совпадала почти полностью. Разницу в минутах легко объяснить взволнованностью людей, наблюдавших развитие трагедии.
ЧЕРЕЗ ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА ПОСЛЕ УТРЕННЕЙ ПОБУДКИ
Но это — общая схема событий. Комиссию же интересовали подробности.
Они были ужасными.
Через четверть часа после утренней побудки матросы, находившиеся рядом с первой носовой башней, обратили внимание на странное шипение, доносившееся из-под палубы.
— Что это? — спросил кто-то.
Ответить ему не успели: из люков и вентиляторов башни, из ее амбразур стремительно вырвались багровые языки пламени и черно-сизые всполохи дыма.
Оцепенение людей длилось секунды.
— Пожарная тревога! — закричал фельдфебель, стремительно отдавая команды. — Доложить вахтенному начальнику! Пожарные шланги сюда!
По кораблю пронеслись тревожные сигналы пожарной тревоги. Все пришло в движение. По палубе стремительно раскатывали шланги, и вот уже первые упругие струи воды ударили в подбашенное отделение.
И тут произошло, казалось, непоправимое.
Мощный взрыв в районе носовых крюйт-камер, хранивших двенадцатидюймовые заряды, разметал людей. Упругий столб пламени и дыма взметнулся на высоту до трехсот метров. Как фанеру, вырвало стальную палубу за первой башней. Передняя труба, носовая рубка и мачта словно испарились, снесенные гигантским смерчем. Повсюду слышались крики и стоны искалеченных людей. За бортом «Марии» барахтались в воде выброшенные за борт ударной волной оглушенные и раненные матросы. К «Марии» спешили портовые баркасы.
В грохоте рушащихся надстроек метались офицеры и механики. Полуослепшие от бьющего в глаза огня, полузадохшиеся от едкого порохового дыма, они, пытаясь спасти то, что возможно, отдавали команды:
— Затопить погреба второй, третьей и четвертой башен!
— Принять шланги с баркасов!
Доклады были малоутешительными:
— Освещение потухло! Электропроводка сорвана!..
— Вспомогательные механизмы не действуют! Паровая магистраль перебита!
— Пожарные насосы не действуют!
Горящие с гудящим пламенем длинны еленты артиллерийского пороха бенгальскими огнями рассыпались по палубе, вызывая то здесь, то там новые очаги пожара. Люди стремительно бросались к месту опасности. В дело шло все — одеяла, бушлаты, вода. А тут еще ветер гнал пламя прямо на еще не тронутые взрывом надстройки и башни.
— Завести буксир на портовой пароход! — скомандовал старший помощник. — Повернуть корабль лагами к ветру!
К семи часам утра людям показалось, что опасность миновала: пожар начал стихать. «Мария» накренилась, не имела дифферента на нос. Появилась какая-то надежда спасти корабль.
В семь часов две минуты новый, еще более страшный, чем первый, взрыв потряс «Марию». Линкор круто повалился на правый борт, и нос его стал уходить под воду. Вот уже скрылись носовые пушечные порта. Дрогнула задняя мачта, описывая в небе полукруг, и, перевернувшись вверх килем, «Мария» легла на дно.
Над бухтой пронесся крик ужаса. Корабли и баркасы поднимали из воды тех, кого еще можно было спасти.
К вечеру стали видны ужасающие размеры катастрофы: погиб один из сильнейших кораблей. Инженера-механика, мичмана, двух кондукторов, 225 матросов убитыми потерял русский флот в этот роковой день. 85 тяжело раненных и обожженных моряков надолго, а многие навсегда покинули строй. Остальных членов команды «Императрицы Марии» удалось спасти.
Крылова долго преследовали страшные картины случившегося: «…В палубах, наверное, была масса убитых и обожженных… в полном мраке там царил неописуемый ужас… Вы скажете, что это мои фантазии, — да, но основанные на сотнях (более 400) показаний экипажа «Марии»…»
«КТО МОГ ПРОНИКНУТЬ В КРЮЙТ-КАМЕРУ?..»
Перед комиссией один за другим проходили люди. Все, кто хоть в какой-то мере мог прояснить случившееся.
Вопросы, задаваемые свидетелям, часто повторялись. Но лишь потому, что найти вразумительный ответ на них было почти невозможно.
— Кто мог проникнуть в крюйт-камеры, где хранился боезапас?
— На линкоре имелось два комплекта ключей от нее. Один, как положено, хранился, другой был «расходным».
— Что значит «расходным»?
— Он находился у старшего офицера и утром разносился дежурным по погребам.
— Кому еще выдавался на руки этот комплект ключей?
— Старшим башен или дневальным у погребов.
— И какое время он у них находился?
— Весь день до семи часов вечера или до окончания работ.
— Кому сдавались после этого ключи?
— Дежурному по погребам унтер-офицеру. А тот отдавал старшему офицеру.
— Где же в это время находился тот комплект ключей, который хранился «как положено»?
— Под охраной. И считался неприкосновенным.
— Был ли порядок хранения ключей обусловлен приказом по кораблю?
— Нет, такого приказа не было.
— Как — не было?
— Порядок установили в связи со сложившейся традицией…
Когда были опрошены десятки людей, Крылов сказал коллегам:
— А вы знаете, у меня сложилось впечатление, что для того, чтобы пройти в крюйт-камеры, вообще не нужно было иметь никаких ключей. Причем доступ к зарядам был возможен в любое время дня и ночи.
— Каким образом?
— Судите сами. Люки бомбовых погребов снабжены крышками, которые должны быть всегда заперты на замок. На «Марии» же они не только не запирались — их не было совсем.
— Куда же они делись?
— Выясняется одно таинственное обстоятельство: их сняли под предлогом, что для удобства ручной подачи снарядов над люками были поставлены столы с отверстием…
— Час от часу не легче!
— А все это означает, что бомбовые погреба всегда открыто сообщались с крюйт-камерами. А в бомбовые погреба можно было запросто проникнуть, минуя запертый люк, из самой башни. Кроме того, в этой башне существуют лазы, через которые можно пройти к нижнему штыру. Штыр этот окружен кожухом. Помещение штыра отделяется им от крюйт-камеры. В кожухе же есть горловина из крюйт-камеры, закрываемая дверцей.
— Значит…
— Это еще не все… На «Марии» эта дверца не только не имела замка, но была снята совсем во всех башнях. Значит, из помещения штыра любой человек мог преспокойно проникнуть в крюйт-камеру…
— Это только ваши предположения?
— Нет, это объективные данные. Впрочем, мы все это можем проверить у свидетелей.
— Кого вызовем?
— Начнем с Урусова. Как-никак он старший артиллерийский офицер корабля.
УСТАВ И ЖИЗНЬ
Старший лейтенант князь Урусов казался безнадежно равнодушным и к тому, что произошло, и к тому, что его сейчас допрашивают. Видимо, переживания и боль последних дней что-то надломили в его душе. Отвечал он монотонно, словно повторяя уже не раз рассказанное им другим:
— Да, я старший артиллерийский офицер корабля… То, что предполагает господин Крылов, правда. Люк в крюйт-камере из бомбового погреба действительно не запирался. Я не помню, была ли сделана крышка и, следовательно, предполагалось ли запирать ее. Подробности сейчас не вспомнишь, — Урусов удрученно развел руками, — все происшедшее — как дурной сон… Но, вероятно, я просто не приказывал эту крышку сделать или приказал снять ее.
— Для чего?
— Через люк производилась ручная подача зарядов. Для облегчения ее над люками были сделаны деревянные столы с отверстиями для подачи.
— Но ведь все это открывало доступ возможному злоумышленнику в погреба.
Урусов тяжело вздохнул.
— Врать не хочу, но этому обстоятельству я не придавал значения… Вернее, — уточнил он, — не подумал об этом…
Члены комиссии переглянулись. Версия Крылова подтверждалась даже в мелочах.
— Но как такое все же стало возможным? — спросил Крылов вызванного после Урусова старшего офицера, капитана 2-го ранга Городысского.
Тот усмехнулся:
— Устав — это устав, а жизнь — это жизнь. Требования устава подчас расходятся с требованиями, предъявляемыми каждой минутой жизни корабля. Попытки совместить их у нас, на «Марии», почти всегда были болезненными и производили впечатление тормозящего дело педантизма…
— Вот и попробуй разберись во всем этом! — ворчал Крылов, когда Городысский покинул каюту.
Но разобраться «во всем этом» было необходимо, и комиссия продолжала работу.
МАСТЕРОВЫЕ С ПУТИЛОВСКОГО
— Кто, кроме членов команды, бывал на корабле?
— На «Марии» немало незавершенных работ. Поэтому, когда линкор стоял на якоре, на нем работало до ста пятидесяти мастеровых от разных заводов.
— Какие работы были так или иначе связаны с погребами? Особенно с первой башней?
— В бомбовом погребе первой башни работали четверо мастеровых Путиловского завода.
— Чем они занимались?
— Устанавливали лебедки.
— В какие часы?
— Приходили они на «Марию» примерно в семь тридцать. Заканчивали работу в шестнадцать часов. Правда, были в этом смысле и исключения: экстренные и ночные работы.
— Как проверялись люди, допускаемые на корабль?
— Теперь можно сказать — плохо. Поименной проверки на берегу не велось. После прибытия людей на борт уточнялось лишь их число. Поименные же списки представлялись старшим из мастеровых каждой партии.
— Значит, при такой системе один человек или даже группа людей могла не только проникнуть на корабль под видом мастеровых, но и оставаться там столько, сколько им могло понадобиться?
— Выходит, что так…
Все происходящее начинало уже напоминать членам комиссии бег на месте. Дело не только не становилось более ясным, но все более и более запутывалось.
Установить истину было невозможно: многие погибли, другие всё помнили лишь приблизительно. При существовавших на корабле порядках удивляться тут было нечему, и комиссия за неимением более точных данных, посовещавшись, вынуждена была записать в решении:
«…Показания мичмана Мечникова, на вахте которого съехали последние четыре мастеровых Путиловского завода, работавшие в бомбовом погребе 1-й башни, находятся в противоречии с показаниями нескольких нижних чинов, которые утверждают, что в ночь с 6-го на 7 октября после 10 ч. вечера они видели двух мастеровых. Установить в точности справедливость этого показания или опровергнуть его не представляется возможным».
Клубок не распутывался. Нити, за которую можно было «потянуть», не было.
16 октября комиссия закончила свою работу. Председатель и старший член ее адмирал Маньковский поехали отдохнуть в Ялту. Крылов засел за следственное заключение. 19 октября он уже представил его главному морскому прокурору, сенатору генералу Матвеенко, включенному к тому времени в состав комиссии. Матвеенко прочел заключение и целиком его одобрил.
ТРИ ВЕРСИИ НА ВЫБОР
Петербург встретил их ледяным ветром с Невы и мокрым талым снегом.
Настроение у Крылова было под стать этой погоде. Особенно после доклада у министра.
Тот хмуро выслушал членов комиссии. Перелистал папку, на обложке которой каллиграфическим почерком писаря было выведено: «Заключение Следственной комиссии по делу о гибели линейного корабля «Императрица Мария».
— Кто автор? — Министр постучал пальцем по столу.
— Крылов… Но после обсуждения принято комиссией единогласно для дальнейшего направления…
— Что ж, оставьте…
Министр только старался казаться равнодушным. Как только члены комиссии покинули его кабинет, он начал скрупулезно изучать дело.
В докладе подробно описывалось все, что произошло на «Императрице Марии».
Причины? Комиссия останавливалась на трех возникших у нее версиях:
«1. Самовозгорание пороха.
2. Небрежность в обращении с огнем или порохом.
3. Злой умысел».
Рассмотрев подробно первую версию, комиссия пришла к выводу, что «обстоятельств, при которых известно, что может произойти самовозгорание пороха, не обнаружено». А потому «предположение о самовозгорании пороха является маловероятным».
По версии второй комиссия высказывалась менее категорично, отмечая «некоторую допустимость предположения о возможности возникновения пожара от небрежности или грубой неосторожности».
Всем известная научная добросовестность Крылова заставила его сделать здесь следующую оговорку:
«Из всей прислуги, находившейся в первой башне, спасся тяжко обожженным лишь один человек, и, значит, высказанное допущение остается лишь маловероятным предположением, причем нельзя даже утверждать, был ли кто-либо в это время в крюйт-камере или нет».
Соображения по версии третьей были перечитаны министром три раза.
«Комиссия считает необходимым разобрать и третье предположение…
Злой умысел, — вероятность предположения не может быть оцениваема по каким-либо точно установленным обстоятельствам. Комиссия считает лишь необходимым указать на сравнительно легкую возможность приведения злого умысла в исполнение при той организации службы, которая имела место на погибшем корабле:
а) крюйт-камеры заперты не были, ибо в них всегда был открыт доступ из самой башни;
б) башня вместе с зарядным отделением служила жилым помещением для ее прислуги в числе около 90 человек, следовательно, вход и выход из башни кого-либо, особенно в форменной одежде, не мог привлечь ничьего внимания;
в) чтобы поджечь заряд так, чтобы он загорелся, например, через час или более после поджога и этого совершенно не было видно, не надо никаких особенных приспособлений — достаточно самого простого обыкновенного фитиля; важно, чтобы злоумышленник не мог проникнуть в крюйт-камеру, после же того, как он в нее проник, приведение умысла в исполнение уже никаких затруднений не представляет;
г) организация проверки мастеровых не обеспечивала невозможность проникновения на корабль постороннего злоумышленника, в особенности через стоявшую у борта баржу; проникнув на корабль, злоумышленник имел легкий доступ в крюйт-камеру для приведения своего замысла в исполнение».
Итак, выводы? К каким выводам они пришли? Последние страницы дела министр отчеркнул красным карандашом:
«…Сравнив относительную вероятность сделанных трех предположений о причинах возникновения пожара, комиссия находит, что возможность злого умысла не исключена, приведение же его в исполнение облегчалось имевшими на корабле место существенными отступлениями от требований по отношению к доступу в крюйт-камеры и несовершенством способа проверки являющихся на корабль рабочих».
«Невесело, — подумал министр. — Что же получается? Выбирай любую версию. По вкусу».
Рассмотрев все три версии, комиссия приходила к выводу, что «прийти к точному и доказательно обоснованному выводу не представляется возможным, приходится лишь оценивать вероятность этих предположений, сопоставляя выяснившиеся при следствии обстоятельства».
Исписана гора бумаги, а единственно верная причина так и не найдена.
Туман… Сплошной туман. Рассеется ли он когда-нибудь?!
«ПЛЕМЯННИЦА» ГРИШКИ РАСПУТИНА
За три месяца до гибели «Императрицы Марии» командующий Черноморским флотом адмирал Эбергард получил записку, весьма смахивающую на ультиматум:
«Мы тебя знаем и верим тебе, но если ты хочешь преуспеть, должен подчиниться нашей воле.
Адмирал не привык к ультиматумам: он отослал записку. Адмирал еще не понимал в полной мере, чем рискует и какие последствия сей поступок может иметь.
Как раз в это время Крылову знакомый, близкий к бывшему министру финансов и премьеру Коковцеву, передал рассказ Коковцева:
«Ко мне навязывался Гришка (Распутин. — А. Е.) и все хотел о чем-то переговорить, я отнекивался. Докладываю царю, он и говорит:
— Владимир Николаевич, с вами хотел бы переговорить Григорий Ефимович, назначьте ему время.
Высочайшее повеление! Назначил день и час приема и нарочно пригласил сенатора Мамонтова. Приехал Гришка, поздоровался, сел в кресло, начал бессодержательный разговор… Затем говорит:
— Я хотел с тобою… по душам поговорить, а ты сенатора пригласил, ну, бог с тобой, прощевай.
На следующем докладе спрашивает меня царь:
— Что, у вас Григорий Ефимович был?
— Был.
— Какое произвел на вас впечатление?
— Варнак (каторжник. — А. Е.).
— У вас свои знакомые, и у меня свои. Продолжайте доклад.
Этот доклад был последним…»
Через неделю Коковцев получил отставку.
Эбергард переоценил свои силы.
Распутин, казалось, вначале проглотил обиду. Но вскоре Эбергарду вручили новое послание:
«Посылаем тебе наше благословение — образок. Ты же, в знак подчинения нашей воле, должен жениться на нашей племяннице, ныне проживающей в Севастополе (прилагался адрес — А. Е.)…
Эбергард вызвал адъютанта и, вручая ему записку Распутина, срывающимся от ярости голосом приказал:
— Адрес здесь имеется. Чтоб этой «племянницы» через двадцать четыре часа в Севастополе не было. Это — приказ…
Через несколько дней Эбергарду было предложено сдать командование флотом вице-адмиралу Колчаку, охарактеризованного историком достаточно красноречиво: «Ярый монархист, близкий к реакционным кругам Ставки и Морского министерства».
История с «племянницей» явно приобретала иную окраску. Судьба «племянницы» Распутина больше не волновала. Значит, он кому-то расчищал путь. Но кому?
Как выяснилось впоследствии, женщина, на которую указывал в своих записках Распутин, была связана с прогерманскими петербургскими кругами, а значит, и с германской разведкой.
О ЧЕМ НЕ ГОВОРИЛОСЬ В ЗАКЛЮЧЕНИИ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ
Когда читаешь заключение комиссии, обращает на себя внимание своего рода «локальность» выводов по третьей версии. Каждому, кто сейчас возьмет дело о гибели «Марии» в руки, станет ясно, что элементарная логика требовала расширения заключения и распространения выводов на более широкие и важные явления и события, чем гибель корабля сама по себе.
Почему такого не случилось, хотя все нити вели явно в распутинский кружок? Мог ли Крылов или любой другой член комиссии не знать о том, о чем знал в Петербурге любой самый заурядный чиновник, — о всемерном покровительстве всему прогерманскому при дворе и о роли, которую играл там Распутин? Конечно, нет! Во флотских кругах был широко известен хотя бы разговор Александры Федоровны с командиром царской яхты «Штандарт» Саблиным, в котором императрица прямо сказала, что даже такой человек, как «верховный главнокомандующий» Николай Николаевич был низвергнут по указанию «нашего друга» — Распутина.
Официальные выводы о высоких покровителях германского шпионажа, даже родись они в голове у всех членов комиссии (а не думать об этом они, конечно, не могли), были в 1916 году попросту нереальными.
В книге «Мои воспоминания» Крылов уже ничему не удивляется. Особенно после того, как прочел опубликованные после революции переписку между царицей, бывшей в Царском Селе, и царем в Ставке, и дневник французского посла Палеолога.
«Эти две книги, — гневно пишет Крылов, — надо читать параллельно, с разностью примерно в 4—5 дней между временем письма и дневника. Видно, что письма царицы к царю перлюстрировались и их содержание становилось известным. Например, царица пишет: «Генерал-губернатор такой-то (следует фамилия), по словам нашего друга (Григория Распутина. — А. Е.), не на месте, следует его сменить». У Палеолога дней через пять записано: «По городским слухам, положение губернатора такого-то пошатнулось, и говорят о предстоящей его смене».
Еще через несколько дней: «Слухи оправдались, такой-то сменен, и вместо него назначен X».
Но это еще не столь важно, но вот дальше чего, как говорится, идти было некуда. Царица пишет: «Наш друг (Григорий Распутин) советует послать 9-ю армию на Ригу, не слушай Алексеева (начальник штаба верховного главнокомандующего при Николае II), ведь ты главнокомандующий», и в угоду словам «нашего друга» 9-я армия посылается на Ригу и терпит жестокое поражение».
Позднее об обстановке, в которой работала тогда германская разведка в России, в фундаментальном труде «Пять столетий тайной войны» будет сказано: «Развитию немецкого и отчасти австрийского шпионажа в царской России способствовало несколько благоприятных условий», и в том числе «сильное германофильское течение при дворе. Оно концентрировалось вокруг царицы-немки, которая могла вертеть как хотела жестоким и тупым деспотом, носившим имя Николая II», и «существование большого числа немецких поселенцев, в частности в юго-западном крае». Историки подсчитали, что «в первом десятилетии XX века в царской России действовало более дюжины крупных организаций, созданных немецкой и австрийской разведкой… Русская контрразведка имела данные о большинстве немецких шпионских групп. Но все же факторы, о которых говорилось выше, помогли немецкой агентуре уйти из-под удара».
В этой же фундаментальной работе дан подробный рассказ о том, какой воистину огромный размах приобрели действия немецких и австрийских диверсантов, старавшихся любой ценой вывести из строя наиболее мощные корабли союзных флотов.
«Главой диверсантов, — рассказывается в книге, — был некто Луиджи Фидлер. И он и его люди долго жили в населенных итальянцами областях Австро-Венгрии и в совершенстве говорили по-итальянски. В арсенале военной базы в Поле были изготовлены адские машины, замаскированные под бочонки с нефтью и краской, консервные банки и другие вещи».
Фидлер разработал даже план взрыва итальянских подводных лодок около Таранто. Но диверсанты попались с поличным.
Изучаем другие документы эпохи — картина та же. Скажем, в материалах следствия, проведенного следователем по особо важным делам о «возможности доставления на территорию России подрывных снарядов». В ходе следствия выяснилось, что эти «подрывные снаряды» шли многими путями, и, в частности, через Швецию. «Особенно интенсивно транзит «адских машин» происходил в районе Северного Кваркена и у станции Корпикюля». У обвинявшихся в совершении диверсионных актов было найдено немало таких зарядов, выполненных в виде небольших подрывных патронов, легко переносимых и маскируемых.
Нет, история гибели «Марии» в свет евсех этих и многих других фактов приобрела бы, получи возможность комиссия располагать приведенными здесь нами материалами, совсем иное и весьма определенное толкование.
«СТРАННЫЕ» ВЗРЫВЫ ИЛИ ПРОДУМАННАЯ АКЦИЯ?
Серия таинственных взрывов взбудоражила тогда общественное мнение.
В ночь со 2-го на 3 августа 1916 года на внутреннем рейде в Таранто взлетел на воздух новейший линейный корабль итальянского флота «Леонардо да Винчи».
11 августа 1916 года раздался взрыв на бельгийском пароходе «Фрихандель». Сработала «адская машина», подвешенная на медной проволоке под трапом.
В тот же день и почти одновременно с «Фрихандель» взорвалась в 9 часов 30 минут (здесь — в 10) в порту Шескюль на рейде «Маньчжурия»: сработал заряд, спрятанный внутри корпуса у левого борта на дне трюма сзади переборки машинного отделения.
7 октября пришла очередь «Императрицы Марии».
8 ноября 1916 года взрыв разнес транспорт «Барон Дризен» на рейде в Архангельске…
Не слишком ли много «случайных» и «странных» взрывов? И не направляла ли их одна злая воля? Сопоставим авторитетные свидетельства и проанализируем обстоятельства этих, казалось бы, никак не связанных друг с другом катастроф.
В книге Х. Вильсона «Линейные корабли в бою 1914—1918 гг.» завеса над тайной «странных» взрывов уже немного приподнимается: 27 сентября, говорит исследователь, в Бриндизи погиб от пожара и внутреннего взрыва итальянский линейный корабль «Бенедетто Брин», на котором погиб 421 человек, в том числе контр-адмирал Рубин де Червин.
«Впоследствии выяснилось, что причиной взрыва было предательство: подкупленные австрийцами матросы поместили в один из погребов адскую машину».
В ночь на 2 августа 1916 года на линейном корабле «Леонардо да Винчи», стоявшем на якоре в Таранто, начался пожар, и после ряда взрывов он затонул; 203 моряка погибло, 80 — ранено.
«Подробное расследование, — рассказывает Х. Вильсон, — показало, что его гибель была результатом измены».
Но что думают по этому поводу другие специалисты?
В ноябре 1916 года, как пишет К. П. Пузыревский в своем фундаментальном труде «Повреждение кораблей от артиллерии и борьба за живучесть», на причины гибели «Леонардо да Винчи» «был пролит свет. Следственные органы посредством длительного и более обстоятельного расследования напали на след большой шпионской германской организации, во главе которой стоял видный служащий папской канцелярии, ведавший папским гардеробом. Был собран большой обвинительный материал, по которому стало известно, что шпионскими организациями на кораблях производились взрывы при помощи особых приборов с часовыми механизмами с расчетом произвести ряд взрывов в разных частях корабля через очень короткий промежуток времени, с тем чтобы осложнить тушение пожаров».
Не правда ли — полная аналогия тому, что произошло на «Марии»? Но ни Крылов, ни другие члены Следственной комиссии тогда еще не знали этих подробностей.
Между тем картина всех этих диверсий до мельчайших деталей совпадала со всем случившимся на «Марии». Изучим еще один материал:
«8 ноября 1916 года в 13 часов в Бакарице (район Архангельска. — А. Е.) на разгружавшемся транспорте «Барон Дризен» «от неизвестной причины» произошел взрыв в носовой части, где находились сложенные артиллерийские снаряды. Перед началом первого взрыва на корабле был слышен слабый звук, напоминавший выстрел из охотничьего ружья. Вследствие начавшегося пожара в кормовой части транспорта произошел второй взрыв невыгруженного тротила. Далее последовало еще несколько сильных взрывов, которые разнесли транспорт, превратив его в обломки, разлетевшиеся на большие расстояния: они были найдены на путях железной дороги».
Замени в этом свидетельстве название корабля «Барон Дризен» на другое — «Императрица Мария», — и все будет точно соответствовать уже известным нам обстоятельствам гибели линкора.
Один из авторитетнейших исследователей аварий и взрывов кораблей в период первой мировой войны К. П. Пузыревский, работу которого А. Н. Крылов назвал «ценным вкладом в кораблестроительную литературу», исследуя причины катастрофы на «Марии», также приходит к выводу, что здесь имел место «злой умысел» (см. К. П. Пузыревский, «Повреждение кораблей от артиллерии и борьба за живучесть». Судпромгиз, 1940, стр. 288).
Сам Крылов принадлежал к тем людям, которые не могут успокоиться на версиях, допускающих самые различные толкования. Чем больше размышлял он над катастрофой «Марии», тем сильнее утверждался в предположении, что, вероятнее всего, здесь имел место третий, высказанный как предположение комиссией случай — диверсия.
Ход раздумий «адмирала корабельной науки» прослеживается, уже по изменениям, которые он вносил в текст очерка «Гибель линейного корабля «Императрица Мария». Написанный в 1916 году и по цензурным соображениям не могущий тогда появиться в печати, он впервые увидел свет в малотиражном сборнике «Эпрон» в 1934 году, а затем вошел в первое издание книги «Некоторые случаи аварии и гибели судов» (1939 год). При включении очерка во второе издание (1942 год) к нему были присоединены «Примечания» Крылова, взятые из его же сообщений в заседаниях Следственной комиссии, напечатанных в ее протоколах.
Крылов писал, что за время с начала войны 1914 года «по причинам, оставшимся неизвестными», взорвались в своих гаванях три английских и два итальянских корабля:
«Если бы эти случаи были комиссии известны, относительно возможности «злого умысла» комиссия высказалась бы более решительно».
Архивные документы позволяют восстановить картины этих диверсий даже в мельчайших деталях.
ЭЛЕКТРИК С «БЕНЕДЕТТО БРИН»
23 мая 1915 года в роскошный кабинет главы австро-венгерской торговой фирмы «Поликан» Теодора Вимпфена в Цюрихе вошел малопримечательный молодой господин. Усевшись в кресла друг против друга, хозяин и гость некоторое время молчали.
— Вы, конечно, знаете, что сегодня утром Италия объявила войну Австро-Венгрии и Германии?
— Конечно.
— Настало время действовать.
— Объект «выключатель»?
— Он самый.
— Будет исполнено…
— Отлично… Это — на предварительные расходы, — Вимпфен протянул гостю пачку кредиток. — Но деньги любят счет, — рассмеялся Теодор. — Напишите расписку.
Пока молодой человек писал расписку, Теодор Вимпфен, он же капитан 1-го ранга Австро-Венгерского флота, он же агент австрийской разведки № 111 по кличке «Майер», еще раз разглядел гостя. «Нет, пожалуй, такой справится… Молод, энергичен, любит деньги…»
— План будет таким, — начал Майер, спрятав расписку в карман. — Вас знают как представителя генуэзской торговой фирмы по ввозу электротоваров… Сейчас начался так называемый «патриотический угар». — Майер улыбнулся. — Им мы и воспользуемся. Завтра же будьте на призывном пункте. Как электрику вам ничего не стоит попасть на флот. А там выходите на главную цель — линкор «Бенедетто Брин»… Как-никак эта посудина имеет тринадцать с половиной тысяч тонн водоизмещения, восемьсот человек команды. Да и вообще — это грозный противник… Повторяю — на мелочи не разбрасываться. Главная цель — «Бенедетто Брин»…
2 августа 1916 года страшный взрыв, поднявший в воздух двенадцатидюймовую орудийную башню, расколол «Бенедетто Брин». Корабельного электрика на борту линкора не оказалось. Накануне он «случайно» попал на гарнизонную гауптвахту. Мощный линкор, 454 человека команды и сам адмирал де Червин перестали существовать.
ГОСПОДИН ТАНДЕНФЕЛЬД И «ДОРОГОЙ КОЛЯ»
Усмехнувшись, человек еще раз перечитал полученное утром письмо:
«Дорогой Коля, план удался, тетя на брак согласилась. Конечно, перевозки вещей не избежать; но я достал справки. Все обойдется не дороже 500 руб.; передам подробности лично. Опущу это письмо на вокзале, и во вторник получишь его не позже 5 часов дня. Целую тебя, твой
— Это нашли при обыске? — Начальник одного из отделов русской морской контрразведки встал из-за стола.
— Да. Агент пытался письмо уничтожить. Пришлось применить силу…
— Расшифровать удалось?
— Пока нет. Работаем.
— Послушайте… — Начальник задумался, вспоминая что-то. — Помните дело Вернера?
— Да.
— Помните, тогда для расшифровки они применяли транспарант. Какие-то слова им закрывались, и оставался нужный текст.
— А это идея! Сейчас попробуем, покомбинируем… Через час в кабинете раздался звонок.
— Записка расшифрована.
— Читайте.
— «План достал. Обойдется 500 руб. Передам лично на вокзале во вторник в 5 часов».
— Но ведь сегодня вторник!
— Да. И уже два часа дня.
— Быстро людей на вокзал! И не спугните…
— Слушаюсь…
Вечером на стуле перед следователем сидел благообразный пожилой господин. Вероятно, он решил, что выложить все начистоту — его единственный шанс сохранить жизнь.
— Ваше главное задание?
— Взрыв линейного корабля «Полтава»…
История «Марии» выглядит совсем иным образом, если ее поставить в ряд с другими тревожными фактами активизации деятельности германской морской разведки, о которых мог не знать Крылов, но которые не могли не быть известными во всяком случае Генеральному штабу.
Как мы только что рассказали, русской контрразведкой был взят с поличным — со взрывчаткой — немецкий агент финн Танденфельд. На следствии выяснилось, что его главное задание — взрыв линкора «Полтава». Диверсия была предотвращена лишь благодаря энергичным действиям контрразведчиков.
По другому аналогичному делу проходил человек, имевший задание взорвать миноносец «Новик» — корабль новейшей постройки, обладающий среди судов Балтийского флота наибольшей скоростью. За диверсию была назначена далее сумма вознаграждения — 50 тысяч рублей.
Но не всегда преступную руку удавалось схватить вовремя, и вот уже взрыв разламывает в Белом море пароход «Барон Дризен», немецкие агенты проникают во Владивостоке на суда Добровольческого флота, гибнет «Императрица Мария».
ПОСЕТИТЕЛЬ, ПОЖЕЛАВШИЙ ОСТАТЬСЯ НЕИЗВЕСТНЫМ
— Мне нужно видеть директора… — Посетитель говорил с сильным иностранным акцентом.
— Он сейчас занят, — ответил научный сотрудник Центрального военно-морского музея в Ленинграде, что расположен в здании бывшей фондовой биржи. — Может быть, я смогу быть вам полезен?.. Директор освободится через полчаса. У него совещание.
— Ничего, — улыбнулся посетитель. — Я подожду… Хотя, как это по-русски — «Ждать и догонять — хуже некуда».
— Почти так, — подтвердил сотрудник и развел руками. — Тогда могу вам только предложить осмотреть наши коллекции.
— Гут! То есть карашо! Я согласен.
Человек в форме иностранного моряка отошел в сторону и с любопытством начал разглядывать старинные бронзовые пушки времен Петра I, огромную модель «Потемкина» и надолго задержался у витрины, где на синем бархате лежали закладные серебряные доски линейных кораблей «Гангут» и «Императрица Мария».
Потом внимание его привлекли находившиеся рядом экспонаты, относившиеся к периоду первой мировой войны: спасательный круг с германского броненосного крейсера «Фридрих-Карл», взорвавшегося на русских минах, спасательный круг с крейсера «Паллада», участвовавшего в захвате германского крейсера «Магдебург», и трофейный компас с «Магдебурга», реликвии с подводного линейного заградителя «Краб», кораблей «Новик» и «Сивуч», спасательный пояс с немецкого миноносца «76».
— Это все, — пояснил сопровождавший иностранного моряка сотрудник, указывая на пояс, — что осталось от семи новейших немецких миноносцев, подорвавшихся на русских минах в одну ночь, которую немцы назвали «Черной ночью немецкого флота»…
— О, я немного знаком с историей того времени, — хмуро ответил гость. — Кстати, герр директор еще не освободился?..
Сотрудник взглянул на часы.
— Видимо, совещание уже закончилось. Пойдемте, я вас провожу.
По длинным переходам, где в застекленных шкафах стояли модели старинных парусных кораблей, они прошли в кабинет директора. Из кабинета выходили люди.
— Мы как раз вовремя, — заметил сотрудник. — Прошу…
— Чем могу служить? — Директор поднялся из-за стола.
— Я хотел бы поговорить… как это… инкогнито…
— Вы хотите сказать — один на один?
— Именно…
— Ну что же, оставьте нас, Сергей Павлович! — Директор улыбнулся сотруднику. — Видимо, у гражданина есть на то какие-то причины…
Далее посетитель повел себя более чем странно.
— С кем имею честь? — спросил его директор, когда сотрудник вышел.
— Это не столь важно… Не имеет значения, — пояснил гость. — Я имею к вам деловой предложений…
— Слушаю вас.
— Я только что рассматривал в витрине закладную доску линкора «Императрица Мария»… Я мог бы обогатить вашу экспозицию… — Он вынул из кармана несколько снимков и разложил их на столе директора.
— Это же «Мария»! — удивленно воскликнул тот.
— Да, — удовлетворенно согласился гость. — Она самая. Вернее — ее гибель. Катастрофа, так сказать, во всех ее фазах. Это уникальные снимки… Никто и никогда вам снова их не предложит.
— Но откуда они у вас?
— Это тоже не имеет значения… Таковы обстоятельства… Я продаю — вы покупаете. Ничего большего я, к сожалению, сообщить вам не имею права…
Музей купил снимки.
Посетитель ушел, так и не назвав ни своей фамилии, ни источника, откуда к нему пришли уникальные фотокадры…
Вот когда карты сошлись. Увиденные мной в Морском музее фотографии были копиями тех, кенигсбергских. Как они попали в Кенигсберг? Ясно — их мог привезти сюда только разведчик. Немец, живший в Кенигсберге, не мог сделать таких снимков ни «на память», ни получить в качестве «сувенира»: между Германией и Россией в то время, когда снимки были сделаны, шла война.
Подтверждения к этим своим раздумьям я нашел и в комментариях к очерку Крылова, опубликованном во втором издании его книги «Некоторые случаи аварии и гибели судов».
«…Линейный корабль «Императрица Мария» стал жертвой диверсионного акта со стороны германских шпионов».
Гибель «Императрицы Марии» от германской диверсии не предположение, а вполне обоснованный факт. Подтверждением этого может служить, в частности, следующий случай. Однажды в Военно-морской музей явился неизвестный иностранный морской офицер и предложил коллекцию фотографий «Императрицы Марии», произведенных в момент гибели корабля.
Заключение экспертизы, последовавшее за изучением снимков, не допускало двух толкований: «Подобную серию снимков могли сделать лишь люди, знавшие день и час замышлявшейся диверсии, иначе говоря — участники диверсионного акта».
«Действительно, — прокомментировал мне снимки и сложившуюся в связи с их находкой ситуацию один из крупнейших фотоэкспертов, — происхождение этих снимков не может вызвать двух толкований. Во-первых, кто бы разрешил фотолюбителю фотографировать в военное время Северную бухту Севастополя, где стояли военные корабли? Никто. Тем более, что все газеты кричали тогда о германском шпионаже. Такой человек немедленно обратил бы на себя внимание и был бы задержан. Во-вторых, для того чтобы сделать такую серию, нужно заранее выбрать и точку съемки, и иметь необходимое количество пленки. В-третьих, трудно представить себе фотолюбителя, ежели бы даже такой нашелся, который бы встал ни свет ни заря к утренней побудке на кораблях, когда произошел взрыв, чтобы сделать снимки, которые можно спокойно сделать днем, при гораздо лучшем освещении».
Нет, фотолюбительство здесь исключалось.
Вот когда стали в один ряд оказавшиеся совершенно идентичными находки у Королевского замка в Кенигсберге и снимки, предложенные Морскому музею таинственным посетителем, пожелавшим остаться неизвестным.
Видимо, для этого у него были достаточно веские причины…
ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ И ВТОРАЯ СМЕРТЬ
Но что же стало с самой «Императрицей Марией»?
История ее, как мы знаем, должна была иметь продолжение: когда Крылов, расследовавший причины катастрофы, вернулся в Петербург, он был назначен председателем организованной при Морском техническом комитете комиссии для проектирования мер к подъему «Марии».
Нужен был проект максимально экономичный и оперативный: кто мог знать тогда, сколько протянется война, а морское дно для новейшего линкора в такой ситуации — не лучшее местонахождение. «Мария» должна была вернуться в строй.
Крылов мыслил все это себе следующим образом:
«Корабль поднимался вверх килем нагнетанием в него воздуха, в этом положении вводился в сухой док, где предполагалось заделать люки, кожухи дымовых труб, повреждения и всякие отверстия борта и палуб, затем после всех исправлений корабль вверх килем выводился из дока, накачивалась вода в междудонные отсеки, и корабль самым небольшим усилием переворачивался в нормальное положение».
Но даже смелым и талантливым проектам не всегда дано сразу осуществиться. Войны, мятежи и революция сотрясали страну. О «Марии» снова вспомнили не скоро.
Водолазы, осмотревшие «Марию», нашли ее в плачевном состоянии. Некогда прекрасный корабль зарос тиной и ракушечником. От дна до верха палубы по длине 115 футов легла образованная взрывом котловина, края которой касались обоих бортов линкора. Корабль опрокинулся. На дне, как сказочные чудовища, лежали огромные орудийные башни, выпавшие из корпуса.
Изучив проект А. Н. Крылова, инженер Г. Н. Сиденснер, которому поручили руководить работами, взял его за «рабочую основу». При помощи сжатого воздуха, нагнетаемого в корпус, «Марию» подняли и поддерживали на плаву до мая 1919 года.
21 мая 1919 года тысячи севастопольцев, облепивших склоны Северной бухты, видели, как мощные портовые буксиры «Водолей», «Пригодный» и «Елизавета» осторожно повели «Марию» в док.
Инженеры еще раз осмотрели здесь корабль. Неожиданно обнаружилось, что 130-миллиметровые пушки линкора хорошо сохранились.
Разруха, голод, гражданская война — тяжелое было время.
Устанавливали «Марию» в доке, когда в Севастополе была Красная Армия. А скоро «Мария» увидела других гостей: линкор пожаловал осмотреть сам Деникин…
Наступали и откатывались армии, по всей стране полыхала гражданская война, лилась кровь, а «Мария» продолжала стоять в доке. Существовали десятки проектов определения ее судьбы. Но если отбросить самые нелепые и фантастические из них, то, судя по официальной переписке тех лет, в основном предлагалось: 1. Восстановить «Марию» как линейный корабль. 2. Превратить ее в коммерческий пароход. 3. В зерновой или угольный склад. 4. Разобрать судно в доке и использовать его как сырье для заводов.
Но к Крыму подходила Красная Армия, и, перед тем как уйти, врангелевцы затопили док.
Севастополь снова стал советским. Но могла ли молодая республика думать тогда о строительстве линейных кораблей, когда средств не хватало на самое необходимое!
Осенью 1922 года док подняли. «Марию» вывели из него, отбуксировали к тому месту, где когда-то, во времена далекой Крымской войны, чтобы преградить врагу путь, легла на дно гордая парусная эскадра, и снова затопили. В этой грустной акции по долгу службы принял участие и молодой тогда инженер Романов.
Корабли — это не просто куски мертвого железа. Это и память, и история, и человеческие судьбы. Прекрасные, как море, и, как море, бессмертные.
ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ
Год 1916-й и год 1970-й…
Кажется, целая вечность разделяет эти рубежи. Но тайны истории имеют свойство не всегда оставаться тайнами. Время часто разматывает клубок казавшихся современникам неясных, туманных обстоятельств, по-новому заставляет взглянуть на уже известные, но в свое время необъяснимые факты и обстоятельства.
Так случилось, к счастью, и с тайной линейного корабля его императорского величества флота «Императрицей Марией».
Тайна «Императрицы Марии» до последних дней считалась неразгаданной. Даже в таком авторитетном издании последнего времени, как исторический очерк «Черноморский флот», изданном Воениздатом в 1967 году, в связи с этим сказано:
«7 октября в Северной бухте Севастополя взорвался и затонул линейный корабль «Императрица Мария». Причина катастрофы осталась неизвестной»
В другом фундаментальном труде, «Флот в первой мировой войне» (Воениздат, М., 1964, т. 1, стр. 511), вероятно, за недостаточностью данных авторы вообще ушли от разговора о причинах гибели линкора. Здесь читателю предложена весьма туманная формулировка:
«Тяжелым событием для флота была катастрофа, повлекшая гибель линейного корабля «Императрица Мария».
Ареф Сергеевич Романов как-то горько пошутил:
— Есть какая-то символика в том, что одна из Романовых, императрица Мария, и линкор имели одинаковые имена. Как будто над обоими ими тяготел рок…
В известном смысле основания для такой иронии, как мы видели, были. В трагедии «Марии», как в фокусе, сходятся нити продажности, коррупции, разложения императорского двора последних Романовых, сделавшие возможной безнаказанную и легкую работу германской разведки в те годы. Над «Марией» действительно висели мрачные тени Марии Федоровны Романовой, Григория Распутина, продажных сановников двора его императорского величества, всей той доживающей последние дни камарильи, которую смела революция.
СОПКИ НАД МУРМАНСКОМ, ИЛИ ЛЮДИ И КОРАБЛИ
Сопки над Мурманском курились золотом, но здешняя осень не похожа на подмосковную: чувствуется дыхание спускающихся все ниже и ниже с высоких широт льдов.
Когда машина, миновав музей с мемориальной стеной-памятником «Ермаку» — гигантским якорем, поднятым на каменные глыбы, — взлетела на сопку, внизу широко распахнулся залив с сотнями больших и малых кораблей, траулеров, рефрижераторов, буксиров. Воздух был неподвижен, как застывшее голубоватое стекло.
Прилетев в Мурманск, я поехал с другом навестить Арефа Сергеевича. Вернее — его могилу. Вскоре после войны его не стало. Мария Ивановна, уже поседевшая, сильно сдавшая, уехала на родину — в Севастополь. Какое-то время мои родители с ней переписывались, а потом я узнал и о ее конце. Слишком многое случилось за эти годы, и мой отец, старый коммунист и кораблестроитель, лежал рядом со своими товарищами — Арефом Сергеевичем и Анатолием Бредовым, которому высится памятник в центре города. Бредов застыл, как ушел в бессмертие — с гранатой, поднятой в последнем броске.
Друзья при жизни, они словно договорились встретиться там, за последней своей чертой.
Последняя гавань инженера Романова была видна издалека. Над легкой металлической оградой темнел шпиль с распластавшимся в полете кораблем.
Мы удивились, увидев в ограде женщину, подметавшую листья. Увидев нас, она спросила:
— Вы родственники?
— Нет. Знакомые.
Старушка посмотрела на нас с любопытством.
— Мало у него осталось здесь знакомых. Ох как мало!
— А вы его знали?
— Нет. Вот к мужу на могилу прихожу. Да и за этой приглядываю. Несколько лет назад Мария Ивановна здесь часто бывала. Тут с ней и познакомились. А потом пропала. Люди, сказывают, уехала.
— Она умерла. Три года назад. В Севастополе.
Старушка перекрестилась:
— Царствие ей небесное! Видно, заботливая была. Сильно, сильно, голубка, горевала. Сюда придет — плачет. Целый день сидит. Насилу ее уводила. И так несколько лет. Крепкой привязанности женщина. Сейчас, поди, и нет таких, чтоб так мужа чтили.
— Он был хорошим человеком.
— Известное дело. По плохому так не убиваются.
— Спасибо вам.
— За что? — удивилась она.
— За то, что за могилой присматриваете.
— Стара я стала, сынок. Стара. Все трудней на гору-то подниматься. Вот и я помру — кто навестит, не знаю.
— Не надо таких грустных мыслей…
— Это не грустные мысли. Я старуха, а Мария Ивановна моложе меня была… Все в руках божьих, и неизвестно, где твой предел…
Когда мы возвращались в город, глядя на забитый судами залив, я подумал, как причудливо переплетаются судьбы людей и кораблей и как долго хранит история свои тайны.
Разбирая бумаги отца после его смерти, я нашел среди них тетрадку, исписанную характерным почерком Арефа Сергеевича. Видимо, он рассказывал о своем поиске и своей мечте не одному мне.
Были в той тетрадке и такие строки:
«Тайна «Марии» наверняка окажется связанной с важнейшими процессами, идущими тогда в России. Я не верю, что это случайный взрыв… Разгадать тайну «Марии»… — этому стоит посвятить годы…»
Строки эти — как завещание к тем, к кому попадут его тетради.
Да, поговорить бы сейчас с Арефом Сергеевичем, рассказать о том, что удалось расшифровать, посоветоваться, как продолжать поиск, как построить большую повесть о тайне «Императрицы Марии», над которой я сейчас работаю. Но, к сожалению, находки в жизни часто случаются после смерти тех, кого бы они могли сделать немного счастливее…
Обратно мы ехали молча. Каждый думал о своем. И только на улице Ленина товарищ мой вдруг попросил:
— Покажи мне дом, где жили Романовы и твои…
Рядом с цветочным магазином мы въехали в арку и развернулись на широком дворе, окантованном четырехугольником старых, довоенной постройки зданий.
— Видишь вот этот подъезд?
— Вижу.
— Четвертый этаж. Налево от лестницы.
Я вышел из машины. И сразу тоскливо, одиноко стало на душе. Нелегко возвращаться в страну детства. Тем более, когда гнездо разорено и живут в нем теперь чужие люди. «Подняться? Посмотреть?» Я тут же отогнал эту мысль. Только еще больше расстроишься.
За стеклом окна квартиры, где когда-то, в те давние времена, жил Романов, маленькая девчонка, увидев, что мы смотрим на нее, строила нам рожицы.
Нет, там все иное. И незачем тревожить тени и голоса, которые, быть может, еще сохранил этот дом.
— Пойдем, друг. У нас с тобой еще дальняя дорога. Очень дальняя… И дорога, и поиск…