ЖИЗНЬ, ПОСВЯЩЕННАЯ МОРЮСтихи
Он ушел от нас несколько лет назад. Замечательный человек и талантливый поэт, всю жизнь свою связавший с морем.
До того, как в 1928 году пойти добровольцем на Черноморский флот, Александр Ойслендер был и чернорабочим, и почтальоном, и грузчиком, и шлифовальщиком. Он хорошо знал жизнь. Но лучшее из созданного им посвящено флоту.
В его стихах, опубликованных в газетах «Краснофлотец» и «Североморец», где он работал в годы Отечественной войны, в книгах «Костер на берегу», «Всегда на вахте», «Добрый климат» и других бьется пламенное сердце моряка.
Мы печатаем неопубликованные стихи А. Ойслендера, сохранившиеся после смерти в письменном столе писателя.
УТРЕННЯЯ ПОВЕРКА
Завернувшись в туман,
как в платок —
с головою —
пуховый,
Спит еще океан
в круглой бухте
за сопкой Тигровой.
Но светлеет вдали —
и рождается
новое утро
Здесь, у края земли, —
помнишь, —
«нашенской» названной мудро.
Это солнце с высот,
что бойницами
кажутся сверху,
Начинает поход
в глубь российской земли
и поверку
Боевых кораблей,
что в дозоре
стоят как заставы
Городов
и полей,
Всей —
От края до края —
Державы.
ВЬЕТСЯ ЛЕНТА ЗОЛОТАЯ
Море в тихую погоду — чем не красота!
В зачарованную воду смотрит высота.
Но едва в ушах засвищет, канув сверху вниз,
Шторма тяжкий кулачище, — друг мой, не кренись.
Бескозырку треплет ветер, налетев стеной.
И везде на белом свете гаснет свет дневной.
Вслед за ветром улетая, яростно плеща,
Вьется лента золотая, эх, да у плеча!
Словно дерево корнями в целину земли,
Ноги крепкими ступнями в палубу вросли.
Ходит море валунами, бьет в лицо вода,
Но с высокой мачты знамя светит, как всегда.
Ну и пусть намокла роба… С мостика гляди,
Эй, гляди, сигнальщик, в оба — что там впереди!
Не видать ли перископа… Пристально гляди,
Эх, гляди, сигнальщик, в оба — что там впереди!
ОТПЛЫТИЕ
Лишь со слабыми
Море сурово,
С закаленными дружит оно.
Пошумит, побушует —
И снова
Штилевого покоя полно.
Ничего,
Что мы ходим подолгу
Где-то в море, ведь море — наш дом.
Не грустите, а верные долгу,
Ждать умейте —
И вновь мы придем.
И когда мы придем на рассвете,
Бросив якорь у прочной земли,
Встретят нас загорелые дети,
Что без нас
На вершок подросли.
Встретят нас дорогие подруги,
Что неведомо как узнают
Час, когда мы приходим, —
И руки
К нам протягивают на ют.
Это будет,
Но будет не вскоре.
А пока за грядою гряда
Набегает на свежем просторе,
Где сливается с небом вода.
И, взглянув на помощника,
Строго
Говорит командир корабля,
Что уже для учебной тревоги
Час настал…
…До свиданья, земля!
УВЕРЕННОСТЬ
Помилуй бог воспоминаньями
Томиться в праздной тишине
Тому, мой друг, кто расстояньями
Большими дышит на волне.
Бьет непогода в переносицу,
Стекает с поручней вода,
И черной молнией проносится
По борту правому гряда.
Вал надвигается размеренный,
Но человек —
Он строг и сед —
Стоит на палубе,
Уверенный,
Что ничего прочнее нет.
«Пока на взморье…»
Пока на взморье
Дюны спят,
А рядом лес гудит высокий,
Всю ночь стихи мои трубят
В рог,
Запрокинутый тревогой.
В набухшей влагою тиши
Их гул размерен и протяжен —
И рвется ввысь
Со дна души,
Как нефть девонская
Из скважин.
Меж тем прибой,
За валом вал
Разматывая,
Словно пряжу,
Как разъяренный самосвал,
Обрушивает их на пляже.
И, как в поэзии,
Опять
Суть обнажается нагая,
Пока лавина мчится вспять,
У черных свай изнемогая.
Так открывается в тиши,
Из мрака вырвавшись ночного,
То сходство
Моря и души,
Что дух захватывает снова.
КОЛЬСКИЙ ПЕЙЗАЖ
Бухта
В зимнем камуфляже
Стынет,
Свай не шевеля.
Огонек
На дальнем кряже
Еле брезжит:
Я земля!
Даже небо —
В мыльной пене,
А за мысом,
Как всегда,
Только
Бурное кипенье
И расправа без суда.
Никогда не зная плена,
Обнимает океан
Суши острые колена —
И дымится, как вулкан,
Где-то у семидесятой
Параллели,
Где зима
Сводит длительной осадой
Чайку бедную с ума!
Борис ШергинДВИНСКАЯ ЗЕМЛЯ
Родную мою страну обходит с полуночи великое Студеное море.
В море долги и широки пути, и высоко под звездами ходит оно и не может стоять. Упадут на него ветры, как руки на струны, убелится море волнами, что снег.
Гремят голоса, как голоса многих труб, — голоса моря, поющие ужасно и сладко. А пошумев, замкнет свои тысячеголосые уста и глаже стекла изравнится.
Глубина океана — страшна, немерна, а будет столь светла, ажно и рыбы ходящие видно.
Полуночная наша страна широка и дивна. С востока привержена морю Печора, с запада земли Кемь и Лопь, там реки рождают золотой жемчуг.
Ветер стонет, а вам — не печаль.
Вихри ревут, а вам — не забота. И не страх вам туманов белые саваны… Спокойно вам, дети постановных[2] матерых берегов; беспечально вы ходите плотными дорогами.
А в нашей стране — вода начало и вода конец.
Воды рождают, и воды погребают.
Море поит и кормит… А с морем кто свестен?[3] Не по земле ходим, но по глубине морской. И обща судьба всем.
Ро́стят себе отец с матерью сына — при жизни на потеху, при старости на замену, а сверстные принимаем его в совет и дружбу, живем с ним дума в думу.
А придет пора, и он в море путь себе замыслит велик.
…Парус отворят, якорь подымут, сходенки снимут… Только беленький платочек долго машется.
И дни побегут за днями, месяцы за месяцами. Прокатится красное лето, отойдут промысла. У людей суда одно по одному домой воротятся, а о желанном кораблике и слуха нет, и не знаем, где промышляет.
Встанет мрачная осень. Она никогда без бед не приходит. Ударит на море погода, и морская пучина ревет и грозит, зовет и рыдает. Начнет море кораблем, как мячом, играть, а в корабле друг наш, ма́терина жизнь…
О, какая тьма нападет на них, тьма бездонная!
О, коль тяжко и горько, печали и тоски несказанной исполнено человеку водою конец принимать! Тот час многостонен и безутешен, там — увы, увы! — вопиют, и нет помогающего…
Придет зима и уйдет. Разольются вешние воды. А друга нашего все нету да нету. И не знаем, быть ему или не быть.
Мать — та мрет душою и телом, и мы глаз не сводим с морской широты.
А потом придет весть страшна и грозна:
— Одна бортовина с другою не осталась… А сына вашего, а вашего друга вода взяла.
Заплачет тут вся родня.
И бабы выйдут к морю и запоют, к камням припадаючи, к Студеному морю причитаючи:
Увы, увы, дитятко,
Поморский сын!
Ты был как кораблик белопарусной,
Как чаечка был белокрылая!
Как елиночка кудрявая,
Как вербочка весенняя!
Увы, увы, дитятко,
Поморский сын!
Белопарусный кораблик ушел за море,
Улетела чаица за синее,
И елиночка лежит порублена,
Весенняя вербушечка посечена.
Увы, увы, дитятко,
Поморский сын!
От Студеного океана на полдень развеличилось Белое море, наш светлый Гандвиг[4]. В Белое море пала архангельская Двина. Широка и державна, тихославная та река плывет с юга на полночь и под архангельской горой встречается с морем. Тут островами обильно: пески лежат и леса стоят. Где берег возвыше, там люди наставились хоромами. А кругом вода. Куда сдумал ехать, везде лодку, а то и кораблик надо.
В летнюю пору, когда солнце светит в полночь и в полдень, жить у моря светло и любо. На островах расцветают прекрасные цветы, веет тонкий и душистый ветерок, и как бы дымок серебристый реет над травами и лугами.
Приедем из города в карбасе. Кругом шиповник цветет, благоухает. Надышаться, наглядеться не можем. У воды на белых песках чайки ребят учат, а взводеньком выполаскивает на песок раковицы-разиньки. Летят от цветка к цветку медуницы мотыльки. Осенью на островах малина и смородина, а где мох, там обилие ягод красных и синих. Морошку, бруснику, голубель, чернику собираем натодельными[5] грабельками: руками долго, — и корзинами носим в карбаса