Океан. Выпуск 10 — страница 17 из 39

— Спасибо, — перебил Сосняга радиста. — Это нам известно и без твоего черного ящика… Ваш ход, Юхан Оттович. Прошу.

— Как и великий комбинатор из всемирно известного произведения Ильфа и Петрова, я рекомендовал бы вам, чиф, сыграть «е-два — е-четыре», — немедленно отреагировал Брандо. — Непревзойденное начало!.. Да, между прочим, слыхали, что у синоптиков сейчас, как и у летчиков, есть свой профессиональный гимн? Нет? Странно! А я полагал, что вы все его знаете: «Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю…»

— Та. Говоришь много, — вмешался Крабик в словоизлияние радиста. — Словно женщина по телефону. Положи трупку, пожальста. И помолчи чуть-чуть.

— Слушаюсь и повинуюсь, чиф! Ваше слово для меня закон! А ветер все равно будет! Рано или поздно. Сильный или слабый. Но будет!

На третьи сутки после разлуки с «Дмитрием Пожарским» сонный «Меркурий» вдруг вздрогнул. Это Эол — бог ветров — сжалился над советскими яхтсменами-атеистами и послал им свое первое легкое дуновение, которое чуть ощутимо натянуло шкоты и едва заметно повлекло за собой уставшее от безделья суденышко. Берега Норвегии стали медленно удаляться.

Хоттабыч почти не покидал кокпит — этот довольно уютный «ящик» позади рубки, стараясь постоянно находиться рядом с вахтенным рулевым. Яхтенный капитан не вмешивался в действия рулевого, но всегда был готов к этому. Крабик, казалось, не замечал этого контроля и внешне на него не реагировал. Зато Соснягу подобное опекунство раздражало: он внутри кипел, как прямоточный котел высокого давления. Однако привыкший к военной дисциплине штурман сдерживал себя, изредка прикусывая нижнюю губу, молчал и с удвоенной четкостью управлял едва ползущим по морю судном. Обиженный тем, что адмирал, как ему казалось, все еще помнит и не может простить грубую ошибку, совершенную при первом повороте на лавировке в Финском заливе, Сосняга, человек и так довольно замкнутый, стал еще более молчаливым, делясь своими мыслями и чувствами лишь с ЗКШ — «Записной книжкой штурмана».

К вечеру первых суток более или менее приличного хода яхты небо стало заполняться низкими, на глазах плотнеющими облаками. Закат поразил всех членов экипажа судна своей необычностью: они, словно зрители театра, увидели из партера приподнятый фиолетово-розовый занавес, а за ним — в глубине сцены — лилово-серый задник.

— Быть погоде, — решил Хоттабыч.

И действительно, вскоре ветер начал быстро набирать силу, все заметнее ускоряя бег «Меркурия» и заставляя его раскланиваться с еще мало приметными волнами, обгонявшими судно.

Усевшись на крышу рубки и широко разведя ноги в резиновых сапогах, Сосняга взял секстаном высоты нескольких бледных светил, появившихся на небосводе, и получил астрономическую обсервацию. Крабик и Брандо без спешки сменили паруса и сделали яхту более устойчивой на курсе. Хоттабыч восседал за румпелем и покряхтыванием выражал удовольствие и действиями подчиненных и нарастанием скорости движения.

И только Вячек, еще не укачавшийся окончательно, вызывал у Хоттабыча неудовольствие тем, что откровенно и нахально увильнул от приготовления еды и мытья посуды; из-за навалившейся работы с парусами людям было не до гурманских помыслов, и они довольствовались консервами, разогретыми прямо в банках. Вскоре Вячек за свою склонность к увиливанию от труда был наказан Нептуном: «сачок», как на флоте называют бездельников, устав, свалился на койку. Крабик и Брандо, закончив очередную смену парусов, спускались в кубрик и забывались куриным сном, готовые ежесекундно вылететь на палубу для участия в очередном аврале.

Поскольку место яхты оказалось далеким от обычных путей судов, да к тому же и ветер позволял идти без лавировки, Хоттабыч, сморенный почти суточным бдением, разрешил себе немного поспать.

Вахта Сосняги текла медленно и однообразно: ни смены парусов, ни изменения курса. Когда его потянуло в дремоту и появились признаки ослабления внимания, он зачерпнул ведром забортной воды и тщательно ополоснул лицо и шею, несколько струек пробежали по груди и спине. Освежившись, Сосняга позволил себе — благо никто не слышал — что-то промурлыкать под нос, и притом, кажется, из оперетты!

В 22 часа 12 минут по поясному времени, когда на море уже лежала приличная темень, Сосняга, как официально зафиксировано в «Навигационном журнале», обнаружил впереди огни: два белых, один над другим, красный и зеленый — ниже и по сторонам от белых. У другого появление этих огней вызвало бы, наверное, удивление: «Здесь?! Вдали от караванных троп современных трампов и лайнеров?!» Но Соснягу, побывавшего в самых разных уголках земного шара и видевшего суда в районах, где их никто не видел десятилетиями, подобная встреча не удивила. Для него на первое место встали вопросы службы: кто? Куда? Как опасен? Огни вполне определенно отвечали: судно с механическим двигателем; длина более 150 футов (Ох уж эти моряки с их традиционным консерватизмом или консервативными традициями! Нет чтобы просто сказать: «Длиной более 45,75 метра». По-прежнему тянут мало кому известные футы!); идет контркурсом; опасно, так как может протаранить!

На яхте горели только два огня — зеленый справа и красный слева, которые говорили всем находящимся вблизи судам, и прежде всего встречным, что эти огни принадлежат их собрату, идущему под парусами. А коли так, то они обязаны уступать ему дорогу. Однако встреченное на сей раз судно не предпринимало каких-либо мер для безопасного расхождения с яхтой: оно двигалось, не меняя курса или скорости.

Переложив руль вправо и подобрав шкоты, Сосняга попытался увести «Меркурий» в сторону от приближающегося судна, но скорость яхты оказалась недостаточной для маневра, и пеленг практически не менялся, свидетельствуя тем самым, что суда должны встретиться в одной точке, то есть столкнуться.

Выпустив осветительную ракету, чтобы привлечь внимание команды судна и показать ей сложившуюся обстановку, Сосняга по военной привычке крикнул в люк кубрика:

— Товарищ адмирал! Прошу выйти на мостик! Пеленг на встречное судно не меняется! На сигнал ракетой не реагирует!

Почти мгновенно из люка вынырнул Хоттабыч и, взглянув на огни встречного судна, отрывисто спросил:

— Паруса?

— Стаксель и грот.

— Шкоты?

— Втугую.

— Курс?

— Почти чистый ост. Перпендикулярно пеленгу.

Секундное размышление, и команды:

— Лечь на прежний курс!

— Есть лечь на прежний курс.

— Шкоты потравить!

— Есть шкоты потравить.

Пока между Хоттабычем и Соснягой происходил этот диалог, в кокпите появились и остальные члены экипажа.

— Юхан Оттович, обратился Хоттабыч к Крабику. — Надо срочно заменить стаксель!

— Та. Фок уже готов.

— Заменяйте!

— Юкс момент. Сейчас.

Когда и как успели Крабик и Брандо достать огромный парус и заменить им ранее поднятый, никто не заметил. Но все почувствовал и, что яхта увеличила скорость почти вдвое против прежнего и понеслась прямо на судно.

— Вячеслав, на трапецию! Будешь откренивать яхту на правый борт! Мигом!

Через считанные секунды прозвучал излишне громкий доклад, в котором слышались нотки удали и гордости за поручение:

— На трапеции — готов!

— Добро!.. К повороту!.. Зеленую ракету!

Сделав видимый мир малахитовым, ракета по крутой дуге падала в море, оповещая всех на видимости не только о присутствии яхты в данном районе, но и о том, что яхта изменяет свои курс вправо. Но судно не отреагировало и на этот сигнал и продолжало идти, словно сомнамбула. И тогда раздался решительный голос Хоттабыча:

— Право на борт! Шкоты втугую! Вячеслав, откренить на правый борт!

Все команды были выполнены четко и без малейшего промедления: руль энергично переложен вправо, шкоты обтянуты до звона, Вячек, упершись ступнями в планширь, повис на трапеции с наветра за пределами яхты над самой водой и, чтобы увеличить откренивающий момент, вытянул за голову сомкнутые руки.

Яхта, набравшая перед этим хорошую скорость, метнулась в сторону от встречного судна. И почти сейчас же позади «Меркурия» — метрах в тридцати — шурша вспоротой водой, пронесся балкер. Слабо светящаяся, но отчаянно шипящая волна, откинутая скулой судна, подхватила легкую яхту и швырнула ее вперед, подальше от черного борта громадины.

После минутной паузы Хоттабыч распорядился:

— Роман Васильевич, ложитесь на прежний курс. Шкоты потравить. Вячек — на палубу. Всех благодарю за быстроту и четкость действий.

Сосняга выпустил еще одну осветительную ракету, вырвавшую из темноты корму балкера, на которой белым по черному было выведено название судна и порт приписки.

— «Оушен фридом». Ливерпуль», — прочитал вслух Хоттабыч.

— Что, что? — поинтересовался Брандо. — Очень чего?

— «Оушен фридом». То есть «Океанская свобода».

— Ну и свобода!

— Та! Это не свопода в океане, а… Спят на вахте, кур-р-рат! А еще англичане.

— Это не моряки, — решительно произнес Хоттабыч. — Хотя и под флагом «владычицы морей». Мне стыдно за наследников «Катти Сарк»!

— Ох и дам же я сейчас им! — воскликнул Брандо и нырнул в кубрик.

Через минуту его передатчик оповещал друзей-радиолюбителей во всех частях света о происшествии, чуть не закончившемся гибелью яхты.

Продолжить сон оказалось не так-то просто, ибо только теперь с особой остротой до сознания каждого дошла степень опасности, пронесшейся рядом с ними. Все члены экипажа принялись восстанавливать в памяти происшедшее. И чем ярче вставала картина происшествия, тем виднее становились решительность и грамотность действий Сосняги и Хоттабыча, а также быстрота и четкость выполнения команд и Крабиком, и Брандо, и Вячеком. Каждый гордился товарищами по плаванию и… собой!

Почти час все сидели, отдавшись мыслям и машинально наблюдая за черной тяжелой океанской водой, струившейся совсем рядом вдоль борта.

Наконец Хоттабыч изрек:

— Еще раз благодарю всех. А теперь всем отдыхать. На вахте буду я.

Яхтсмены один за другим стали покидать кокпит. Последним оказался Вячек. Задержавшись в люке, он спросил: