После недолгой остановки на Сандвичевых (Гавайских) островах, где не оправдались надежды пополнить запасы продовольствия, корабли экспедиции продолжали идти на север. Но пути их разошлись. Лисянскому надобно было вести «Неву» к острову Кадьяк, где была главная база Российско-Американской компании. Крузенштерн же еще в Петербурге получил предписание идти прямо к Японским островам для выполнения дипломатической миссии. Но течь, течь, все та же носовая течь! Вода в трюмах прибывает, а там грузы, которые так ждут на Камчатке: железо, якоря, парусина, канаты, пушки, порох, свинец, ружья, сабли, пистолеты, медная и оловянная посуда, вина, водка, табак, чай, мука, сахар, крупы и еще многое другое. Сколько они простоят в Японии, неизвестно, и, значит, риск потерять все это слишком велик.
Крузенштерн решает идти прямо на Камчатку, дабы выгрузить там все эти припасы, а потом уж следовать в Нагасаки. Но с этим решением не согласился Резанов, и, когда Крузенштерн настоял все-таки на своем, тот заперся в каюте, почти не показываясь на палубе.
Когда миновали северную границу восточных пассатов, настали туманные дни. Шквалы рвали паруса. Здесь, к востоку от Японских островов, на картах изображались загадочные земли, якобы некогда открытые голландцами и испанцами. Последние нарекли эти земли Рика дель Плата и Рика дель Оро — островами, богатыми серебром и золотом. Названия сулили сказочные богатства. Вряд ли, конечно, их там можно было ожидать, но всякие земли, расположенные в этой части Тихого океана, очень занимали Российско-Американскую компанию, и потому министр коммерции Румянцев специальным письмом просил Крузенштерна попытаться отыскать острова. Поиски не увенчались успехом. Правда, им сильно мешали густые туманы и шквалистые западные ветры.
Июля тринадцатого дня открылся Шипунский берег Камчатки, а через два дня «Надежда» отдала якоря в Петропавловской гавани после месячного перехода от Сандвичевых островов. Заснеженные сопки, березовые леса, черные скалы с рассевшимися на них крикливыми чайками отражала спокойная, как зеркало, гладь бухты. Три десятка домишек, обнесенных частоколом, — вот и вся крепостца. В бухте ни единого судна, лишь чернеют вытащенные на берег байдары. Но это своя, родная земля — Отечество. Никогда не видали камчатскую землицу моряки с «Надежды», зато наслышаны о ней были гораздо.
Век назад казачий пятидесятник Владимир Атласов с товарищами прошел ее впервые всю, до самого мыса Лопатки на южной оконечности. А немного спустя штурманы Иван Евреинов и Федор Лужин положили ее на карту с градусной сеткой. Крузенштерн вспомнил о долгих беседах в Ревеле со своим однокашником Яковом Берингом, внуком знаменитого командора, основавшего Петропавловск. Да и как было не вести эти беседы, если Яков Беринг в чине мичмана входил в состав несостоявшейся экспедиции Муловского. Жаль Берингова внука, не довелось ему увидеть Камчатки, погиб в турецкую кампанию…
Крузенштерн рассматривал берег в подзорную трубу и видел в крепостце необычайное движение: солдаты наводят на корабль пушки, подкатывают ядра. Что такое? Ах, да! «Надежда» — первый корабль из европейской России в здешних водах. Неудивительно, что его принимают за иностранный и готовятся к обороне.
Тотчас же на судне взвивается андреевский флаг. Солдаты в крепостце восторженно вскидывают вверх надетые на штыки треуголки и отчаянно размахивают ими. Дождались-таки корабля с далеких берегов Балтики. Гремит пушечный салют — одиннадцать залпов. Не успевают затихнуть их раскаты, Крузенштерн приказывает ответить столькими же залпами корабельной артиллерии.
— Шлюпки на воду!
Всем не терпится сойти на родную землю, обнять соотечественников. Комендант крепости майор Крупский вытирает слезы. И тут неожиданно выступил на сцену Резанов. Облаченный в шитый золотом камергерский мундир, в блеске орденов св. Анны и Мальтийского креста, он производил весьма внушительное впечатление. Вручая свои официальные бумаги майору, он заявил, что отстраняет от командования судном капитан-лейтенанта Крузенштерна и требует заключить его под стражу. Нет, не простил ему камергер, что поступил он по-своему, повел судно в Петропавловск, минуя Японские острова.
Крупский долго читал пергамент, потом просто рассматривал его со всех сторон — видно, впервые держал в руках столь важный документ. Возвратив пергамент Резанову, он долго еще молчал, потом, наконец, произнес:
— Я немедля снесусь с губернатором Камчатки генерал-майором Кошелевым, полагаю, что он примет правильное решение в таких необычных обстоятельствах. Пока же, не имея на то полномочий, не волен я заключать под стражу капитан-лейтенанта флота и кавалера. Да и правду молвить, — Крупский неожиданно улыбнулся, — содержать под стражей кого бы то ни было здесь нет никакой надобности. — Майор обвел широким жестом окрестные сопки, бухту с ее зеркальной гладью и «Надеждой», грузы с которой матросы уже принялись перевозить на берег по распоряжению Ратманова. — Видите, господа? Бежать здесь некуда, да и не на чем.
Тягостное молчание, сменившее радостное оживление встречи путешественников, нарушил взволнованный голос Крузенштерна:
— В обстоятельствах сих не имею более ничего делать, как только отправить графу Румянцеву и морскому министру Мордвинову мое прошение об отставке. С фельдъегерской почтой! — Он демонстративно удалился в дом майора Крупского.
Но несмотря на столь неприятное происшествие, вечером в самом поместительном комендантском доме состоялось шумное празднество, начались танцы. Приход «Надежды» на Камчатку и гарнизон крепости и моряки справедливо расценили как событие во всех отношениях знаменательное.
Праздничное настроение застал и спешно приехавший в Петропавловск из Нижнекамчатска генерал-майор Кошелев. Встревоженный сообщением Крупского, он очень спешил. Но здесь, в Петропавловске, вздохнул с облегчением. Умудренный житейским опытом, Кошелев сразу же понял суть конфликта. Допущена ошибка! Двум людям доверено решать судьбы столь важной экспедиции, и каждый понимает свои права по-своему. И Кошелев постарался направить силы и энергию обоих руководителей на то, чтобы как можно лучше подготовиться к плаванию в Японию. Этому же посвятил и собственные помыслы. Туго, очень туго с продовольствием на Камчатке, но экспедиции нужна отменная провизия, особенно мясо. И Кошелев распорядился доставить в Петропавловск откормленных бычков. Он же рекомендовал черемшу и хвою как отличные противоцинготные средства.
Здесь, на Камчатке, произошел и крутой поворот в жизни Лангсдорфа. Перед отправлением «Надежды» в Японию его пригласил камергер Резанов. Он приступил к делу со свойственной ему прямотой.
— Не смею ценить ваших ученых талантов, но основательность ваша в заключениях вкупе с предприимчивостью особливо мне по душе приходятся. Кроме природного немецкого, владеете вы французским, аглицким, латинским языками. Сверх всех этих талантов вы и медик практический…
Лангсдорф поморщился, он не любил разговоров о своей особе и хотел было об этом сказать, но Резанов остановил его жестом.
— Все это я, господин Лангсдорф, говорю для того только, чтоб понятны стали мотивы моего предложения вам стать одним из членов дипломатической нашей миссии, на благополучный исход которой я уповаю. Ведь, ежели торг с Японией открыть удастся, надобно будет там надежного и знающего человека оставить.
Лангсдорф колебался. Дипломатическая миссия! А как же быть с целыми ящиками собранных им коллекций? Кто сможет разобрать, распределить и классифицировать все это? Никто! Но какой-то тайный голос твердил, что именно поприще дипломатическое поможет ему в его будущих дальних странствиях, без которых истинному натуралисту не обойтись. Подумав, Лангсдорф согласился на предложение посланника.
Так волонтер экспедиции получил, пока еще неофициально, чин надворного советника и постоянное жалованье — три тысячи в год. Словом, перешел на русскую службу.
С пушечным грохотом разбиваясь о борт, волны наносили страшные разрушения. Они сорвали левую кормовую галерею, и вода хлынула в капитанскую каюту, залив ее на три фута. Поплыли карты, книги, записи. Корабль с оголенными мачтами носило вблизи скалистых берегов. И вдруг настал полный штиль, даже небо прояснилось. «Вот он, глаз тайфуна», — подумал Крузенштерн. Он стоял у штурвала с четырьмя рулевыми. Все они были крепко обвязаны страховочными линями, чтобы не смыло в море.
Воспользовавшись кратковременным затишьем, Крузенштерн приказал поставить зарифленную штормовую бизань, дабы хоть немного держаться к ветру. Но возобновившийся шторм тут же сорвал ее. Мачты угрожающе раскачивались, и команда с топорами в руках была готова обрубить ванты, если мачты рухнут. Потерявшую всякое управление «Надежду» несло прямо на скалы японского острова.
— Эх, поставить бы хоть стаксель! — проговорил Крузенштерн.
Отдавать приказания было бессмысленно: его с трудом слышали даже стоявшие рядом рулевые.
Но вот двое из них, Филипп Харитонов и Ефим Степанов; цепляясь за что только можно, поползли к мачте. Как удалось им взобраться на рею и закрепить парус, одному богу известно. Тысячу раз их должно было унести в поднебесье и швырнуть в кипящие волны. И все-таки парус они закрепили. «Надежда» рванулась от берега в сторону, словно норовистый конь, почувствовавший шпоры. Никто не успел заметить, как лопнул и исчез парус. Это произошло мгновенно. Но дело было уже сделано: корабль отвернул от скал и несся теперь в открытое море.
С рассветом жуткий вой стихии стал понемногу ослабевать, ветер переменился, тайфун унесся дальше к северу. Крузенштерн спустился в свою каюту и, будучи не в силах даже собрать промокшие карты, тут же заснул крепчайшим сном.
Когда он снова появился на палубе, здесь уже вовсю кипела работа. Под руководством Ратманова повеселевшие моряки чинили, убирали, чистили. Перед прибытием в японский порт Нагасаки судну после опустошительного тайфуна надлежало придать должный вид.
У фальшборта стоял Резанов, зябко кутаясь в подбитый мехом плащ. Глаза на измученном лице лихорадочно блестели. Крузенштерн подумал о том, что если уж им, морякам, привыкшим к штормам и шквалам, нелегко, то каково сугубо сухопутным людям? Но что значат все испытания? Они позади, и вот теперь, чудом избежав гибели, корабль у берегов загадочной страны, о которой ходят самые невероятные рассказы. Ради таких вот мгновений можно претерпеть любые лишения, преодолеть даже неверие в свои собственные силы. На палубе показался надворный советник Фос, имевший еще более измученный вид, чем Резанов. Ну, этого-то жалеть нечего!