— Товарищ майор, он за мной числится…
— Вот тебе настоящий, мой, а мне он достался от командира немецкой батареи. Хотел сохранить, но тебе он нужнее.
— Благодарю, товарищ майор, вы вернули мне зрение.
— Да, мои ребята дерутся как львы, но основа нашей обороны — это ваши артиллеристы на том берегу, и они тоже молодцы! Сегодня ждем Потапова, осталось мало времени. Ну, желаю успеха.
Солнце уже склонялось к морю. Мы дожидались ночи, но и немцы, наверное, ждали темноты, догадываясь, что к нам подойдет подкрепление, и потому в вечерних сумерках они вновь бросились в атаку. И опять сотрясались земля и небо… А я был оглушен ударом о крышу чердака над самой головой ящика с боеприпасами, который сбросили наши самолеты. Очухавшись, увидел в люке голову Кудия.
— Вас просит к телефону Москвин! — кричал он.
«Кто такой Москвин?» — напрягал я память. Голова соображала плохо. Уже опустившись к рации, припомнил: командир первого морского полка гвардейских минометов.
Я услышал по рации его голос:
— Готов дать залп всем хозяйством. Укажи критический район.
Я указал мыс Любви, кладбище.
— Понял, исполняю. Наблюдай пристрелочный залп с одной установки.
Впервые в моей жизни вместо разрывов артснарядов я наблюдал действие нашего грозного оружия. Когда я увидел эффект этой одной установки, я подумал: что же будет после залпа всего полка?
— Ну как? — кричал Москвин.
— Прицел хорошо, а направление возьмите левее…
Залп реактивных установок покрыл огнедышащей лавой все пространство от мыса Любви до кладбища. Вспыхнули деревянные здания, начали плавиться кирпичи и земля, машины и танки. Солдаты противника, приняв это, очевидно, за геенну огненную, дрогнули и побежали. А Москвин требовал:
— Результаты давай! Слышишь, сообщи результаты огневого налета!
Спасительная темнота ночи наконец темным шатром накрыла поле битвы. Я позвонил Куникову:
— Товарищ майор! Мне сверху виднее все, что осталось от нашей обороны. Если сегодня Потапов не придет, что будем делать?
Куников, видимо, не ожидал такого вопроса. Помолчав, он зло отрезал:
— Лейтенант! С этого берега обратного пути нам с тобой нет… Считай, что и вопроса твоего я не слышал. Мы должны выстоять и выстоим в любом случае. Через полчаса жду вас на КП.
Отправляясь к Куникову, я почем зря ругал себя за дурацкое сомнение. Что теперь думает обо мне майор? Еще посчитает, что праздную труса…
Ночную темноту беспрерывно распарывали ракеты: одни их цвета обозначали передний край, другие служили опознавательными сигналами. Когда в небе загорались осветительные на парашютах — их немцы вешали над пирсами, — то становилось так светло, что хоть иголки собирай. По ним стреляли наши отлично подготовленные стрелки; иные так натренировались, что попадали в ракету с первого выстрела, она рассыпалась на сотни мелких искр и быстро гасла.
Метрах в двадцати от берега торчало разрубленное взрывом пополам какое-то подсобное помещение, и я увидел, что в проеме сгрудились человек пять матросов; двое из них были совсем нагие, другие раздевались. Я вздрогнул от озноба: на дворе стоял февраль, дул норд-ост и мела позёмка. При моем приближении один из них стремительно побежал к морю, поднялся на сваю и бросился в воду. Через минуту-полторы он на карачках выполз из воды, держа в руках ящик. К нему подбежали двое, схватили ящик и, поддерживая ныряльщика, быстро пошли к зданию. Ныряльщику дали хлебнуть разведенного спирта, он, клацая зубами, говорил:
— Витя! Слева от сваи еще один…
И Витя по его следу скрылся в темноте. Оставшиеся растирали товарища, помогали ему одеться, а другие ломом и ножами вскрыли ящик. В нем были галеты. Таким образом добывались продукты с затопленных противником катеров.
На КП я застал все тех же командиров. Они выглядели осунувшимися и бледными.
— Я не буду вас утомлять подробностями боевых эпизодов, — охрипшим голосом говорил Старшинов, — которых ровно столько, сколько нас было в живых в начале дня. Расскажу только об одном, потому что он наиболее примечателен. Во время уличных боев в Станичке группа наших моряков оказалась отрезанной от взвода. Немцы против них бросили три танка. Михаил Корницкий тут же подбил один танк, но сам получил ранение. Два танка отошли назад. Но немцы обложили забор, за которым скрывались смельчаки, и начали стягивать кольцо окружения.
«Надо прорываться, а то досидимся», — решили моряки.
«Но как, когда забор каменный, а под ним скапливаются гитлеровцы?!» — возразил кто-то.
«Я проложу вам путь из окружения», — сказал спокойно Корницкий.
Он обвязался гранатами и пошел к стене. Превозмогая боль, он вскарабкался наверх и крикнул:
«Прощайте, товарищи!» — и вмиг прыгнул на врага.
Раздался оглушительный взрыв. Через отверстие, проделанное взрывом, бойцы вырвались к своим. Мы посоветовались с командиром и представляем Михаила Корницкого посмертно к званию Героя Советского Союза. Об этом беспримерном подвиге самопожертвования необходимо сегодня же рассказать каждому бойцу отряда.
В это время на КП зашел старший лейтенант Катищенков и, не скрывая радости, доложил:
— Товарищ майор! Потапов прошел мыс Дооб.
И хотя мы все заранее знали, что помощь придет, она не может не прийти именно сегодня, но слова «Потапов прошел мыс Дооб» окрылили нас. Все встали, задвигались, пожимали друг другу руки, даже у самых хмурых появились улыбки на лицах.
Куников запахнул стеганку, как-то подтянулся и обратился к нам:
— Товарищи! Встретим своих братьев! Федор Евгеньевич, — обратился он к Котанову, — усильте фланги станковыми пулеметами, не допускайте прицельной стрельбы по району высадки плавсредств. Выделите проводников на каждый батальон. Всех снайперов и отличных стрелков снять с передовой и сосредоточить в районе высадки, велеть им расстреливать осветительные ракеты. Определите место для временного КП бригады. Создайте группы для эвакуации раненых. Как артиллерия? — спросил он меня.
— Будет действовать согласно таблице обеспечения высадки, тем более координаты многих батарей противника известны уже в штабе артиллерии.
— Добро! Ну, а теперь по местам и немедленно довести задачу до сведения всех командиров боевых групп.
Все высыпали на воздух. Шторм гнал свинцовые волны на берег, в воздухе мельтешили снежные заряды, дул пронизывающий ветер, но все это было нипочем.
И вот свершилось. В 22 часа 30 минут 5 февраля 1943 года канонерская лодка «Красный Аджаристан» подошла к нам левее пирсов и начала высадку прямо в воду… Через несколько минут мы увидели командира 255-й бригады морской пехоты полковника Потапова, героя обороны Одессы и Севастополя. Ему представился майор Куников.
— Здравствуйте, майор! — улыбнулся комбриг. — Благодарю за то, что выстояли, а теперь ведите на КП.
Еще через сорок минут правее пирсов подошла канонерская лодка «Красная Грузия» и высадила 165-ю стрелковую бригаду под командованием героя обороны Севастополя полковника Горпищенко и часть парашютнодесантного полка.
Мне не терпелось поскорее увидеть полковника Потапова и подполковника Хлябича — моих учителей и наставников по училищу. Я тихо вошел в знакомый блиндаж и присел в уголок. Здесь теперь распоряжался Потапов. Мы не виделись с ним с июня 1941 года, после сдачи мною ему экзамена по тактике. Мужчина среднего роста, плотный и кряжистый, с крупными чертами лица, изборожденного шрамами, которые делали его еще суровее, сейчас он отдавал командирам батальонов боевой приказ к наступлению.
Когда на КП осталось совсем мало людей, Куников представил Потапову Котанова. Полковник молча пожал капитану руку и бросил:
— Ну, вот что. Этот КП не для меня, но я посижу в нем день-два. Куников назначен старшим морским начальником Малой земли, ему нужен свой КП, а вы, капитан, подыщите для себя тоже помещение.
Наступило неловкое молчание.
Потапов окинул взглядом слабо освещенный блиндаж и увидел меня.
Куников представил:
— Командир арткорректировочного поста лейтенант Воронкин.
И тут грозный Потапов — бывают и у «грозных» минуты, когда они становятся просто людьми, — вдруг вышел из-за стола, я поспешил ему навстречу. Он схватил меня в свои медвежьи объятия.
— Нет большего счастья для старого учителя, чем видеть своего питомца на поле брани! — И, держа меня за локоть и рассматривая с улыбкой, добавил: — Сколько же ты, будучи курсантом, потрепал мне нервов, артиллерии лейтенант Воронкин! Но мои труды, видать, не пропали даром. Вспоминаешь училище? Хорошее училище было! Смотри, сколько дало флоту больших командиров: генерал Жидилов, полковник Горпищенко… Мы тут будем с ним соседями, правда, его армия себе забрала. Еще Москвин, командир первого морского полка гвардейских минометов… Да разве всех назовешь! Ну, Воронкин, теперь ты будешь работать на меня. Посмотрю, чему я тебя научил. Иди, отдыхай, с утра предстоит большое дело. Надо брать город.
Я вышел взволнованный и счастливый.
6 февраля с самого рассвета бригады бросились на штурм противника. День состоял из сплошных атак и контратак, злосчастное кладбище трижды переходило из рук в руки; слева, в полосе Горпищенко, успехи тоже были незначительными: он овладел радиостанцией, но лагерным поселком и аэродромом овладеть не сумел. Потери были большие. Потапов потерял к вечеру двух своих лучших командиров батальонов. Полковник звонил мне каждый час и требовал огня.
К ночи мы упрочили свои позиции, несколько расширив плацдарм. Совместно со штурмовиками Ефимова и артиллерией артполка особой мощности уничтожили тяжелую батарею противника, которая особенно была опасна для высадочных средств. Я удостоился благодарности командующего артиллерией армии генерал-лейтенанта Кариофили, который лично говорил со мной по радио. Но задачи, поставленные перед бригадами, остались невыполненными, и это объяснялось тем, что против нас стояло три дивизии гитлеровцев, а у нас было всего две бригады неполного состава без танков и артиллерии сопровождения. И все-таки нас теперь было на плацдарме не сотни, а тысячи. У нас теперь были и продукты, и стрелковый боезапас, и гранаты, противозенитные и противотанковые средства. На подходе были новые бригады и полки.