— Я знаю, вы опытный капитан. Место ваше, конечно, на промысле! — сказал он Москалеву. — Но коли уж так произошло… Вина ваша формально безусловная, решать вашу судьбу руководство еще будет, а уж если вы попали на берег, то не в дипломном же отделе вам отсиживаться. Здесь в службе очень нужны люди, знающие промысел. Мы с Евграфом Васильевичем этот вопрос утрясли. Народ у нас засиделся на своих местах, а вы еще полны промыслом, вы чувствуете его дыхание!
Они еще долго говорили о делах промысла, вспоминали обстановку во всех районах, рассматривали карты промысловых районов. Москалев, узнав, что на банке «Кампече» перестали работать еще зимой, удивился и вспомнил, как там брали стабильные уловы.
— Интересный район, но рискованный, — сказал начальник, — очень трудно с транспортами, возьмешь рыбу и с ней застрянешь. Если только договориться о сдаче продукции в Гаване. Вот бы вы мне этот вопрос и разработали подробно, а?
Антон Петрович чувствовал себя в службе главного капитана много увереннее, чем в дипломном отделе. Кругом были свои, знакомые штурманы, механики. Иногда и вправду работы было невпроворот, это было в дни пачкообразного прихода или отхода траулеров. Тогда Москалеву казалось, что контора превращается в сумасшедший дом. Главный капитан носился вдоль причалов на своем «Москвиче», пытаясь навести порядок, инспекторы не знали покоя, и Москалев в этой общей суматохе тоже бегал, тоже что-то выяснял, доставал справки, вызывал портнадзор, ублажал пожарников, санинспекцию и ругался с ремонтниками.
Осень стояла теплая и сухая, город, казалось, был весь желто-красным, мальчишки собирали коричневые полированные кругляшки каштанов. Опадали яблоки в садах, в этом году их уродилось столько, что их просто некуда было девать. И даже Рита, заразившись яблочной эпидемией, тоже принялась готовить вино и компоты из яблок, купив соковыжималку и «закатку», по вечерам приучала Москалева к домашним работам.
Переход Москалева в управление флотом обрадовал Риту, и по его рассказам она поняла, что именно на этой работе он наконец сможет успокоиться, найти себя. Все-таки связан с флотом, можно и не рваться в море, работают же вместе с ним капитаны, не он один.
Сеня постепенно привыкал к отцу, сближение их шло медленно, хотя Москалеву порой казалось, что его постоянное присутствие в доме не только не радует парня, а даже тяготит его. Сын вступил в тот возраст, когда человек обретает самостоятельность и старается не допускать родителей в свой мальчишеский мир, а мнение своих одноклассников ставит много выше суждений отца.
Сын не только повторял Москалева характером, но и внешне был точным слепком своего родителя. Та же легкая походка, та же настырность во всем. Первая стычка произошла из-за парикмахерской: сын ни в какую не хотел расставаться с вихрами, волосы курчавились сзади, как у девочки. Москалев не понимал современной моды. Его школьные годы совпали с войной, и тогда была единственная мода — «под ноль». Если вспоминать класс в мореходке, то первое, что появлялось перед глазами, — круглые стриженые затылки и торчащие уши. Было другое, военное детство.
А может, это судьба послала ему переход на берег? Вот ведь не заметил, как уже вырос сын. Ему нужен отец. И было бы здорово взять его через пару лет юнгой в рейс, показать настоящую мужскую жизнь, научить его этой жизни.
А пока они искали ему учебники для четвертого класса, купили новый ранец, костюм, были и другие заботы. Но даже эта новизна и занятость на работе, дома не могли утомить, закружить его настолько, чтобы он забыл стон переборок и дни больших уловов, когда спать приходилось по два-три часа в сутки.
По ночам он часто лежал с открытыми глазами и смотрел на отблески света, мелькавшие на подволоке (мысленно он всегда называл потолок подволоком). Он вспоминал корабли, на которых плавал. В тишине комнаты каждый медленно выплывал из темноты и каждый был красив по-своему: величественный барк «Товарищ», черный СРТ «Кашалот», как пробка ныряющий в волнах; транспортник «Муссон» — заграничный гость, с каютами под ореховое дерево и пустующим баром; ходкий, узконосый, с запахом пороха китобоец «Смирный»; голубой «Орион», валкий «Полесск» и, наконец, «Антей» — белоснежный траулер, легко послушный движению руля, пропахший рыбой.
«Антей» родился на его глазах и, может быть, поэтому был особенно ему дорог. Москалеву не забыть мига, когда траулер под трубы духового оркестра плавно сполз по стапелю, и впервые воды Балтики приняли на свою поверхность его просуриченный корпус. Это был супертраулер с просторной промысловой палубой, на которой можно было работать сразу с двумя тралами, и машина у него будь здоров — в «три тысячи лошадей»! Получить такое судно прямо из новостроя — мечта любого капитана!
И с первого же рейса пришла удача. Флот в тот раз «штормовал носом на волну» в океане и многие нетерпеливые капитаны уводили свои суда на юг. Остался один «Антей» да еще несколько судов из Мурманска — и пошел окунь.
Да и вообще не бывало, чтобы «Антей» пришел в порт без плана. Все шло отлично, если бы не тот последний злосчастный выход. Когда остановился главный двигатель, Москалев решил, что механики справятся быстро, как всегда. А надо было срочно вызвать буксир. Вот тут-то и была ошибка. Понадеялся на себя. В инспекции правы — капитан отвечает за все, и за двигатели тоже. И в который раз он увидел снова те минуты, когда потерявшая ход беспомощная масса траулера дрейфовала в тумане, и движение это было неотвратимо и уже ни от кого не зависело.
Служба главного капитана считалась основным отделом конторы, здесь начиналось выдвижение штурманов на капитанские мостики и вершился разбор аварий. Многочисленные инспекторы службы проверяли приходящие и отходящие суда, взбираясь по трапам следом за таможенниками. Если судно выходило из порта не вовремя, в первую очередь спрашивали с инспектора, иногда его вызывали даже к начальнику управления.
Однажды после разговора у начальника товарищ Москалева по работе инспектор Дарвин смахнул бумаги со стола и отчетливо сказал:
— К чертовой бабушке, чтобы я больше работал в этой конторе! Нашли ответчика. Я все-таки капитан, а не мальчик для битья! Завтра же пишу рапорт.
— Не кипятись, — сказал главный капитан, сдвинув к переносице густые брови. — Рвешься в море — не держу. Сам ведь хотел побыть на берегу! Только учти — здесь тоже надо иметь выдержку, как и на капитанском мостике. Если мы все разбежимся отсюда, что будет?
Москалев понимал, что Дарвин никуда не уйдет из конторы, он уже прижился здесь, рыбу ловить он не умел никогда, а вот бумажки писал складно, так же складно, как когда-то выступал на советах капитанов. Москалеву же каждая очередная бумажка давалась с трудом, и главный капитан понял, что заставлять Москалева писать приказы бесполезно, и давно махнул на него рукой. А однажды, не увидев Москалева в комнате, буркнул своему помощнику:
— Легче зайца научить играть на барабане, чем этого…
Здесь он заметил его и стушевался, но Москалев промолчал, достал сигареты и вышел в коридор.
Можно было бы напомнить главному капитану пятьдесят восьмой год и промысел у Фарер, те скалы, на которые он чуть было не посадил «Орск», и то, как «Кашалот» тащил его, несмотря на риск. Но зачем было сейчас вспоминать прошлое, прикрываться им. Каждый имеет свою память. Тем более, что главный капитан был настоящим главным, он знал назубок все уставы и наставления, он умел подбирать людей и умел отправлять траулеры на промысел.
Первый выговор в приказе Москалев получил за то, что задержал выход на промысел траулера «Цефей». Выговор был несправедливый, главный капитан понимал это. Москалев не подписал «добро» на отход, потому что на судно не завезли огнетушители. Все равно портнадзор не выпустил бы траулер. Но на утреннем совещании начальник отдела снабжения убедил всех, что огнетушители завезли ночью. Он говорил так искренне, так смотрел на всех чистыми голубыми глазами, так удивлялся, что не будь Москалев этой ночью в порту, он тоже поверил бы его словам.
И когда вышел приказ, Москалев весь день не знал, куда деться от стыдобы, ему казалось, что в управлении все разглядывают его. Дарвин потрепал его по плечу и сказал:
— Чудак, кто не работает, тот не ошибается. Если сосчитать, сколько я выговоров получил — шей торбу, а мне от них ни жарко ни холодно. Премию не режут — вот и дело! Плюнь на все! Поехали сегодня за город, машина у меня на ходу, в багажнике кое-что есть!
Дарвин жил легко и весело.
Существование Москалева в конторе вылилось в поток однообразных дней. Казалось, все забыли, что он — капитан, и если раньше, когда он приходил из рейса, начальники отделов тянули его нарасхват к себе, то сейчас, чтобы согласовать какую-нибудь никчемную бумажку, приходилось ждать очереди, переминаться с ноги на ногу перед столом, за которым сидели, не обращая на него внимания, что-то писали, говорили по телефонам.
Он несколько раз пытался поговорить с заместителем начальника управления о выходе в море, но всякий раз этот грузный, вечно занятый человек, страдающий астмой и ревматизмом, пыхтящий как паровоз, трубил, вытянув губы:
— Батенька мой, ну что вы… разве плохо на берегу, я тоже когда-то плавал и рвался на промысел, а что имею… ох-охо-хо… ревматизм, семьи нет…
В воскресенье Москалев ездил с сыном за грибами. Он разбудил Сеню рано, чтобы успеть на первый автобус, уходящий на косу. Коса была излюбленным местом грибников.
За окнами стояла еще густая тьма. Антон Петрович и Сеня наскоро поели и в автобусе, убаюканные тряской, заснули. Проснулись они, когда автобус ехал по косе и в редеющем тумане по обе стороны дороги, почти вплотную к ней мелькали березки. Чем дальше они ехали, тем становилось светлее, таял молочный туман, и скупое осеннее солнце прошивало его дымку первыми лучами. Асфальтовая светлая дорога, прямая, как четко проложенный курс, разрезала лес на две половины: та, что жалась к заливу, была низкая и болотистая, а в морской половине от постоянных ветров с запада все деревья были наклонены к дороге.