Г. М. поднялся с обычным грохотом и целую минуту молча глядел на свидетеля.
– Значит, вы осмотрели обвиняемого «довольно поверхностно», не так ли? – (Его голос заставил судью поднять взгляд от своих записей.) – Вы всех своих пациентов осматриваете «довольно поверхностно»?
– Мои пациенты здесь совершенно ни при чем.
– Особенно те, что скончались, не так ли? Вы полагаете, что человеческую жизнь можно поставить в зависимость от «довольно поверхностного» осмотра?
– Нет.
– А как насчет показаний под присягой? Достаточно ли для них «довольно поверхностного» осмотра?
Доктор Стокинг сжал губы еще плотнее:
– Моим долгом было осмотреть тело, а не брать у обвиняемого анализ крови. Я считаю доктора Спенсера Хьюма достаточно авторитетным врачом, чтобы разделить его обоснованную точку зрения.
– Понимаю. Значит, вы не можете дать показаний от первого лица? Ваши слова основаны на том, что подумал доктор Хьюм… который, кстати говоря, не явился сегодня в суд.
– Ваша честь, я возражаю против этого намека, – выкрикнул сэр Уолтер Шторм.
– Сэр Генри, будьте добры держаться в границах того, о чем говорит свидетель.
– Прошу-прощенья-ваша-честь, – отозвался Г. М. – Мне показалось, что свидетель повторяет слова мистера Хьюма… Можете ли вы сами дать клятву, что подсудимый не принимал наркотик?
– Нет, – огрызнулся свидетель, – я не буду давать такую клятву; я могу лишь поделиться своим мнением. И поклясться, что оно правдиво.
– Я не могу понять, – вмешался судья мягким спокойным голосом. – Вам кажется невозможным, что подсудимый принимал наркотик?
– Ваша честь, мне не кажется это невозможным; это было бы слишком.
– Почему же?
– Ваша честь, обвиняемый сказал мне, что принял наркотик, уж не знаю какой, примерно в пятнадцать минут седьмого. Я осмотрел его около восьми. Разумеется, к этому времени воздействие препарата по большей части должно было пройти. С другой стороны, доктор Хьюм осматривал подсудимого до семи часов…
– Заключения доктора Хьюма мы не услышали, – заметил судья Рэнкин. – Я хочу, чтобы это было понятно, так как данный вопрос очень важен. Если следы загадочного наркотика должны были исчезнуть к моменту вашего появления, мне кажется, вам не пристало рассуждать на эту тему.
– Ваша честь, я сказал, что могу лишь поделиться своим мнением.
– Хорошо. Продолжайте, сэр Генри.
Г. М., явно довольный, перешел к другим вопросам:
– Доктор Стокинг, есть еще кое-что, о чем вы отозвались как о весьма маловероятном, почти невозможном событии. Я имею в виду то, что стрела могла быть выпущена из оружия. Давайте рассмотрим положение тела. Вы согласны с заявлением обвиняемого, что сначала покойный лежал на левом боку лицом к столу?
Доктор мрачно улыбнулся:
– Кажется, мы собрались здесь для того, чтобы проверить показания обвиняемого, а не для того, чтобы соглашаться с ними?
– В этом нет сомнений. Разумеется. Однако вы могли бы согласиться лишь с этим его заявлением?
– Допустим.
– Из известных вам обстоятельств что-либо этому противоречит?
– Нет.
– В таком случае давайте примем это чисто теоретически. Предположим, покойный стоял около стола лицом к буфету (посмотрите на схему кабинета). Далее предположим, что он наклонился над столом, чтобы что-то взять. Если в это время стрела была выпущена со стороны буфета, могла ли она войти в тело так, как это получилось?
– Теоретически это возможно.
– Спасибо, у меня все.
Г. М. шлепнулся на свою скамью. На повторном допросе генеральный прокурор был краток:
– Если бы все случилось по версии моего ученого коллеги, остались бы в кабинете следы борьбы?
– Полагаю, что нет.
– Воротник и галстук покойного не пребывали бы в беспорядке, пиджак не стал бы задираться, руки не были бы грязными, а на правой ладони не оказалось бы царапины?
– Нет.
– Могла ли царапина на руке у покойного появиться оттого, что он пытался поймать выпущенную стрелу в полете?
– Я считаю такое предположение абсурдным.
– Как вы полагаете, мог ли убийца прятаться в буфете вместе с громоздким арбалетом?
– Нет.
– И последнее, доктор. Я хотел бы кое-что уточнить относительно вашего права судить о том, принимал ли подсудимый наркотик. Если не ошибаюсь, вы проработали в больнице Святого Прейда на Прейд-стрит более двадцати лет?
– Да.
Наконец доктору позволили удалиться, и обвинение вызвало самого главного из своих свидетелей – Гарри Эрнеста Моттрема.
Инспектор Моттрем находился все это время за столом солиситоров. Несколько раз я останавливал на нем взгляд, еще не зная, кто он такой. Инспектор был человек неторопливый, уверенный в себе, осторожный в поступках и словах. Относительно молодой мужчина – ему едва исполнилось сорок лет, – он отвечал на вопросы четко и без особой спешки, выказывая немалый опыт участия в судебных процессах. Стоя навытяжку, он будто говорил: «Мне не по душе набрасывать петлю на чью-то шею, но будем благоразумны: убийца есть убийца и чем быстрее мы от него избавимся, тем лучше». У него было квадратное лицо с коротким носом и массивной челюстью; пронзительный взгляд указывал на его проницательность, хотя, возможно, ему просто нужны были очки. Инспектор излучал ауру честного семьянина, стоящего на страже общества. Он произнес присягу громким голосом и сфокусировал свой острый (или близорукий) взгляд на прокуроре.
– Я, детектив-инспектор полиции Лондона, был вызван четвертого января в дом номер двенадцать на Гросвенор-стрит и прибыл туда вечером, без пяти минут семь.
– Что случилось дальше?
– Меня провели в комнату, которую называют кабинетом, где я нашел обвиняемого в компании мистера Флеминга, дворецкого и констебля Хардкасла. На мои вопросы они отвечали в точности то, что повторили потом здесь, в суде. Потом я спросил обвиняемого, хочет ли он что-то добавить. Он ответил, что, если я выставлю из комнаты трех гарпий, он постарается мне все рассказать. Я попросил остальных покинуть помещение, закрыл за ними дверь и сел напротив обвиняемого.
Далее он озвучил первые показания Ансвелла, которые мы уже слышали со слов генерального прокурора (он зачитывал их во время вступительной речи). В сухом изложении инспектора Моттрема они прозвучали еще более тускло и бессодержательно. Когда инспектор добрался до отравленного виски, сэр Уолтер его перебил:
– Обвиняемый сказал вам, что покойный угостил его виски с содовой? Что он выпил половину стакана, а потом поставил его на пол?
– Да, около своего кресла.
– Мне кажется, инспектор Моттрем, вы ведете трезвый образ жизни.
– Это так.
– Скажите, вы уловили в дыхании обвиняемого запах виски? – спросил прокурор мягким голосом.
– Нет, я совершенно ничего не почувствовал.
Этот аргумент оказался настолько простым и очевидным, что, полагаю, обвинение специально приберегало его напоследок, чтобы обрушить как гром среди ясного неба. И это действительно возымело действие, так как суть дела была знакома и понятна каждому из присяжных заседателей.
– Продолжайте, инспектор.
– Когда он закончил, я сказал: «Вы понимаете, что все это не может быть правдой?» Он ответил: «Меня подставили, инспектор. Клянусь Богом, меня подставили. Но я не понимаю, кто из них в этом замешан и зачем они это сделали».
– Как вы полагаете, о ком он говорил?
– Я думаю, о людях в доме. Со мной он разговаривал свободно; я бы сказал, проявлял дружелюбие и готов был во всем мне помогать. Однако остальным он не доверял: ни родным покойного, ни его друзьям. Тогда я спросил его: «Если вы признаете, что дверь и окна были закрыты изнутри, как мог кто-нибудь сделать то, о чем вы говорите?»
– Что он ответил?
– Он завел речь о детективных историях, – ответил свидетель слегка обеспокоенным тоном, – о том, как там умудряются запирать двери и окна изнутри, оставаясь снаружи, – при помощи проволоки и других приспособлений.
– Вы любите читать детективы, инспектор?
– Да, сэр.
– Вам известны методы, о которых говорил обвиняемый?
– Кое-что знаю, сэр. Некоторые из тех методов могут сработать, если сильно повезет. – Инспектор нерешительно помолчал и продолжил: – Но только не в этом деле.
По знаку прокурора вновь достали ставни, а заодно и дубовую дверь на оригинальной дверной коробке.
– Полагаю, в тот вечер вы и сержант Рэй разобрали дверь и ставни, чтобы отнести их в участок для изучения?
– Да.
– Можете ли вы объяснить, почему те методы не могли бы сработать в данном случае?
Объяснения Моттрема оказались стары как мир, однако они были надежны и неопровержимы, как сам Олд-Бейли.
– Что вы сделали после того, как расспросили обвиняемого про дверь и окна, инспектор?
– Я спросил, не возражает ли он, если его обыщут. Он встал – до этого времени он сидел в кресле, – и я начал его обыскивать; вскоре я нащупал уплотнение в заднем правом кармане брюк, под пальто.
– Что он сказал?
– Он сказал: «В этом нет необходимости. Я знаю, что вам надо». Затем он раскрыл пальто, достал из заднего кармана предмет и передал его мне.
– Что он вам передал?
– Автоматический пистолет тридцать восьмого калибра, полностью заряженный, – ответил свидетель.
Глава восьмаяСтарый медведь еще не ослеп
«Уэбли-энд-скотт» тридцать восьмого калибра был предъявлен для опознания. Кто-то позади нас тихо напевал «О, кто сказал, он не убил…» на мотив песни «О, кто отважится со мной…»[21]. Всеобщая атмосфера скептицизма сгустилась настолько, что стала физически ощутимой. Мой взгляд случайно упал на Реджинальда Ансвелла, и я заметил, что улика впервые вызвала его интерес. Он резко вскинул голову, однако его угрюмое привлекательное лицо не выражало ничего, кроме высокомерия. Вскоре он опять опустил голову и принялся постукивать пальцами по графину с водой, что стоял на столе солиситоров.