Мы положили пистолет в карман молодого человека и влили ему в горло настойку (я боялась, что он захлебнется). Затем мы взяли со стены стрелу и порезали руку Эйвори, чтобы все выглядело убедительно… Я бы на его месте побоялась это сделать, но Эйвори, в конце концов, не был трусом… Затем мы оставили на стреле отпечатки пальцев. Самым сложным для меня оказалось вынести стрелу из кабинета, не вызвав у него подозрений. И вот как я это сделала. После того как убрала графин, стаканы и прочее, я притворилась, что слышу Дайера, и выбежала из комнаты со стрелой в руке, крикнув ему, чтобы поскорее запер дверь на засов. Он так и сделал, ни о чем не думая, возможно, потому, что засов поддавался с трудом, а он был человеком пожилым.
Теперь я должна была спешить. Арбалет уже лежал в коридоре, я заранее положила его в темный угол, собираясь потом вернуть в мастерскую. А нить уже находилась внутри дверной ручки…
Г. М. бросил папку на стол:
– Хуже всего было то, что, закончив свое дело, она действительно услышала, как возвращается Дайер. В своих расчетах она не учла время, необходимое на уговоры старика. Она едва успела поставить дверную ручку на место (в перчатках Эйвори Хьюма, которые потом нашли в чемодане), как дворецкий появился в доме. Амелия не собиралась прятать арбалет в чемодан, лучше было вернуть его в мастерскую, чтобы не возбуждать лишних подозрений. Но теперь на это не оставалось времени. Она даже не успела достать кусочек пера из лебедки. Гори все огнем, что же ей было делать с арбалетом? Через тридцать секунд Дайер появится в коридоре и все увидит.
Здесь кроется обстоятельство, которое пустило меня по ложному следу. У Амелии Джордан был небольшой саквояж и большой чемодан, оба остались в холле. Она, разумеется, собиралась сложить все улики в саквояж, чтобы избавиться от них позже, а арбалет отнести в мастерскую – самый лучший вариант. Однако Дайер вернулся слишком быстро, и арбалет пришлось засунуть в чемодан Спенсера. Для саквояжа он был слишком большим.
Это заставило меня (долгое время) подозревать в убийстве самого Спенсера: чемодан исчез вместе с его выходной одеждой, а он ни слова об этом не сказал…
– Точно, – откликнулся я. – Я слышал, как в первый день суда Спенсер утверждал, будто оставил спортивный костюм в химчистке.
– И я предположил, что он тоже замешан в убийстве, – печальным голосом сказал Г. М., – спланировал его вместе с Амелией Джордан, аккуратно подготовив себе алиби. Мы теперь восстановили всю историю до того момента, как Амелия выбежала из дому, чтобы отправиться к Спенсеру в больницу Святого Прейда; тогда мне казалось вполне вероятным, что они замыслили это грязное дело вместе.
Чем больше я сидел и думал, тем больше мне не давал покоя один момент. Амелия Джордан выскользнула из дому с чемоданом и, конечно, не хотела возвращаться с ним обратно в тот же вечер, опасаясь подозрений или дальнейших поисков штемпельной подушечки. Ей было необходимо поскорей от него избавиться, так как нужно было спешить в больницу за дядей Спенсером. Если бы они были в сговоре, то Амелия могла бы оставить чемодан в больнице: наверняка там нашлась бы свободная комната или, на худой конец, шкафчик дяди Спенсера. Однако администратор в приемном отделении видел, как Спенсер сел в машину и уехал – никакого чемодана Амелия ему не передала (я записал это в свою таблицу).
Никакого чемодана. Куда же, черт возьми, он подевался? Она не могла выбросить его в канаву или отдать слепому попрошайке; избавиться от багажа (даже на время), полного опасных сувениров, – дьявольски сложный трюк. Как видно из таблицы, у Амелии было очень мало времени, поэтому оставался лишь один выход. Больница на Прейд-стрит, как вам известно (а если нет, просто поверьте мне на слово), стоит прямо напротив Паддингтонского вокзала. Поэтому чемодан наверняка был оставлен в камере хранения. Именно так, друзья мои. Других вариантов я просто не видел.
Можно сказать, мне немного повезло. Я додумался обо всем в феврале. С вечера убийства Амелия лежала с воспалением мозга, ей не разрешали выходить из дому, и к февралю она еще недостаточно поправилась, чтобы забрать чемодан. Логика подсказывала мне, что он по-прежнему лежит в камере хранения…
Поэтому я, как тот глупый мальчик, «пошел туда, и он был там». Вам уже известно, что я позвал с собой старого приятеля – доктора Паркера – и разнорабочего Шенкса, хотел забрать чемодан и достать из него улики при свидетелях. В тот момент я уже не мог предотвратить передачу дела в суд. Во-первых, прошел целый месяц, а во-вторых, и это даже важнее, что бы я сказал властям? Представьте себе старика (ни министр внутренних дел, ни главный прокурор не питают к нему нежных чувств), который приходит к ним с важным видом и говорит: «Итак, парни, у меня для вас распоряжение. Я хочу, чтобы все обвинения с моего подопечного были сняты, и вот почему: Амелия Джордан врет, Спенсер Хьюм врет, Реджинальд Ансвелл врет, Мэри Хьюм врала. Короче говоря, почти все участники этого проклятого дела врут, за исключением моего клиента». Разве мне бы поверили? Конечно нет, я должен был собрать всех участников под присягой – на равных условиях, или, говоря иначе, отдать их под меч правосудия. Вот почему мне пришлось держать обстоятельства всего дела в тайне.
Вам известно, где я нашел свидетелей и почему выбрал именно их, однако я по-прежнему не мог понять, был ли Спенсер Хьюм замешан в убийстве.
Чемодан находился у меня, а раньше он пролежал на вокзале с вечера преступления. Если бы Амелия и Спенсер действовали сообща, она бы, конечно, попросила его забрать свой багаж как можно скорее, до того как в него сунули нос. Лишь через неделю после моего посещения (к тому времени лихорадка Амелии Джордан уже прошла) некий мужчина пришел за чемоданом – и это был не Спенсер.
Я рассматривал и отбрасывал разные версии, пока меня не осенило – в конце первого дня суда. Спенсер убежал, оставив Мэри письмо, в котором клялся, что убийство совершил Джим Ансвелл. В этом письме содержалась истина, которой не найти в его бесконечных цитатах. И в то же время я понимал, что письмо лжет. И наконец до меня дошло – бах! На протяжении всего дела Амелия Джордан выступала в роли простодушной невинности, а Спенсеру достался образ коварного обманщика с подкрученными усами. Проблема дяди Спенсера в его наивности – за ним нужен глаз да глаз. Четырнадцать лет он верил каждому слову этой практичной женщины (и, наверно, правильно делал), поэтому, когда она сказала ему, что видела, как Ансвелл совершил убийство, он ей сразу поверил, как искренне верит во все банальности, которые изрекает. Вот и все. План Амелии был прост: она сообщила Спенсеру, что Эйвори посвятил ее в заговор и попросил использовать чемодан, чтобы вынести из дому графин, стаканы и все остальное. Затем Амелия сказала, что выбросила чемодан в реку (об этом можно прочесть в ее последнем заявлении), поэтому Спенсеру придется распрощаться со всеми вещами, если он не хочет нажить себе серьезные неприятности. Ни слова про арбалет, разумеется. Поэтому Спенсер держал рот на замке. В своем письме он не выдал Амелию Джордан, сообщив Мэри, что получил информацию об убийстве от другого человека. Думаю, мы недооценили благородный рыцарский дух дядюшки Спенсера.
– Постойте-ка! – запротестовал я. – Кто же тогда пришел за чемоданом на Паддингтонский вокзал через неделю после вас? Вы спросили об этом свидетеля на заседании. Я прекрасно это помню, так как изрядно тогда разволновался, решив, что это и есть наш убийца. Кто же приходил на вокзал?
– Реджинальд Ансвелл, – ответил Г. М. довольным голосом.
– Что?!
– Наш дорогой кузен Реджинальд, – с елейной кротостью продолжал Г. М., – проведет несколько следующих лет в тюрьме. Вы не знали? Что ж, он поклялся в суде, что практически видел убийство своими глазами. Мне очень хотелось поставить его на свидетельское место. Если он попытался бы что-нибудь провернуть (а я надеялся, что так и будет), я бы прихлопнул его как муху; но, чтобы обвинить его в шантаже, у нас не было достаточно улик. О да. Поначалу я сказал ему, что повестка, которую он получил, была отправлена лишь для проформы и, скорее всего, свидетелем его не вызовут. Дело в том, что я не хотел, чтобы он скрылся, как дядя Спенсер, – а он уж точно сделал бы ноги, если бы узнал, что на судебном заседании всплывут факты о шантаже Мэри Хьюм. Поэтому когда он вышел давать показания, то попытался вернуть мне комплимент, развалив мою защиту. В результате капитан Ансвелл приговорен к двум годам тюрьмы за дачу ложных показаний. Но самая прекрасная, великолепная и чудовищная часть всего этого состоит в том, что, если не считать кое-каких мелочей, он действительно видел, как произошло убийство.
– Что?!
– Ну да. Реджинальд не знал, что я был в курсе его разговора с Грэбеллом – по поводу украденного Хьюмом пистолета – до второго дня суда. Он ужасно на меня сердился за то, что я поднял тему шантажа, когда он сидел за столом солиситоров. Вот он на меня и набросился. Однако вся первая часть его показаний была правдой. Он действительно прошел по дорожке между домами, на самом деле приехав на Гросвенор-стрит, и поднялся по ступенькам к боковой двери. Если помните, в заметках Моттрема к чертежу сказано, что эта дверь не была заперта…
– Но, черт возьми, вы же сами доказали, что он не мог ничего увидеть сквозь деревянную панель…
– Вы опять кое-что забываете, – с прежней кротостью ответил Г. М. – А именно: два стакана виски.
– Два стакана виски?
– Да. Эйвори Хьюм наполнил два стакана: один для себя, к которому не притронулся (не желая попробовать брудин), и один для своего гостя, который успел выпить лишь половину. Вы слышали, как Амелия Джордан убрала эти стаканы в чемодан. А я вам скажу: на самом деле она сделала кое-что другое. Ведь ей нужно было сначала вылить из них напиток. Раковины под рукой не было, окно она открывать не хотела (запечатанная комната должна оставаться запечатанной), поэтому она просто открыла боковую дверь и выплеснула виски на улицу, тем самым…