{13}, чешских братьев, будителей{14}. Будто сговорились, будто знакомы между собой. А ведь сердечку Франтишка следовало бы раздуваться от гордости, ибо здесь, на этом собрании, его назвали учеником гимназии, гордо несущей имя президента Бенеша, который — в сотнях километров от родины — сделал для нее так много{15}, так много… Как жаль, что наш юный читатель «Ранчо у Сломанной подковы» не в состоянии должным образом прочувствовать и оценить это обстоятельство! Может, это придет со временем, может, поймет он тогда все. Для этого у него есть все данные. Прага пока еще революционна, еще переполнена советскими воинами. Правда, в некотором отношении она, увы, с самого начала малость отстает. Например, нет у нее фотодокументов о высадке союзников в Нормандии, и она не может предъявить ничего касательно операций Монтгомери в Африке. Зато в классе все — великие стратеги, все знают кучу увлекательных эпизодов. Война — сплошное огромное приключение, и побеждает тот, у кого есть жевательная резинка и плитки шоколада от ЮНРРА. Никто не говорит «спасибо» — говорят «thank you», говорят «о’кэй». Все хотят быть похожими на славных веселых парней в хаки. Теперь или никогда. Начинается большая игра маленьких детей. Дорога в избранный лагерь лежит через «Типперери»[5]. В Прагу приезжает генерал Эйзенхауэр. По классу ходит листок. Пусть подпишутся те, кто пойдет встречать его; это будет поздно вечером. Франтишек прикидывает время — ничего у него не получается. Он не знает, когда отходят вечерние пригородные поезда — поезда теперь вообще плохо ходят. Юные энтузиасты передают список классной руководительнице — в списке нет фамилии Франтишка. В диалоге с классной руководительницей Франтишка охватывает паника.
— Я… я не знаю, как тогда доберусь домой…
— Но вы не один живете за городом.
(За городом живут еще: Вытасил — сын владельца пекарни, Веселый — сын управляющего государственным имением, Зима — сын генштабиста.)
— Что ж, отлично, больше времени останется вам на приготовление уроков…
Класс корчится от смеха. До чего запутанная ситуация, а ведь сначала все было так просто… Франтишек стоит как дурачок. В отличие от других, от всех этих славных, веселых мальчишек и девчонок, он воспринимает выканье учительницы в лучшем случае как дикую нелепость, в худшем — как особо рафинированную форму насмешки. Еще немного, и у него — для спасения ситуации, для успокоения класса — сорвалось бы: ладно, чего там, я не взрослый, чтоб со мной на вы… Но он не совсем уверен, что это самый верный способ пресечь насмешки, а заодно подтвердить свою принадлежность к нации Хельчицкого{16} и верность Бенешу, который — как Франтишек узнал недавно на собрании в кинотеатре — сделал для него так много, так много, что он, Франтишек, становится все бо́льшим и бо́льшим должником сего великого кредитора. И он предпочитает молча сесть на место и сложить книги в портфель, тем более что как раз звонок. И думает Франтишек теперь только о том, как через два-три часа будет плавать в лодке из барреля, которую даст ему Йирка Чермак, по мирной глади лягушачьего пруда в своей деревне. Но прежде ему, конечно, придется пройти сквозь строй одноклассников, готовых встречать генерала Эйзенхауэра, и чувствовать на спине взгляды «правильных» учеников и классной руководительницы, которая скоро, очень скоро потребует от него справку о том, что он участвовал в праздновании Первого мая у себя в деревне. Впрочем, легко сказать «скоро», говоря о прошлом. Быть может, это рассуждение справедливо и в отношении классной руководительницы, но она действительно довольно быстро сориентировалась в то сложное время.
Возможно, ее любовь к музыке была причиной того, что позднее она стала начинать свои уроки математики хоровым пением «Сулико» вместо прежних песенок о том, как «далек путь до Типперери» и что «мой милый далеко за океаном». Очень «современная» учительница, умеет увлечь учеников. Впрочем, это решительно не распространяется на Франтишка, который интересует нас в первую очередь и который, помимо математики и физики, очень любит, например, географию. Здесь, вероятно, сказывается влияние приключенческих книжонок; он владеет ими совместно с Йиркой Чермаком, их у него полный отцовский чемодан, хранящийся на чердаке. Возможно, именно поэтому Франтишек так замечательно описывает Африку (в те поры она еще делилась на шесть частей: Атласские земли, Берберия, Французская Экваториальная…) и столь увлекательно рассказывает про Анды, словно прожил там всю свою коротенькую жизнь. В этом он немножко походит на живописца пана Шкаха из их деревни: рисуя Старое шоссе, тот никогда не помещает на картине кучи старых кастрюль, банок, прогоревших дымовых труб, заменяя эти детали пейзажа овечками. Франтишек прекрасно изучил Анды по Скалке — единственной возвышенности в окрестностях деревни, поднимающейся на несколько метров над уровнем свекловичных, ячменных, пшеничных и ржаных полей; а сколько ей присваивалось названий! Уаскаран, Невада, Гуандон, Чахрараян… Любовь к географии вскоре ввергла Франтишка в весьма неприятную историю. Тут, конечно, сыграли роль и те книжонки, что он читает и, одержимый духом авантюризма, по маршрутам которых непрестанно странствует. Разбудите его в полночь и попросите начертить путь от их церквушки с низенькой башенкой к золотым приискам возле Кейптауна — он, не колеблясь, моментально изобразит вам все на карте. Или просто вынет ее из своего портфеля, где хранятся если не сотни, то десятки подобных чертежей. Однако ничего такого не случалось, а случилось нечто совершенно другое, абсурдное и неожиданное. Прежде, в дешевых романах, в таких случаях употреблялось выражение «как гром среди ясного неба». У его соседа по парте (часовой и ювелирный магазин) пропали деньги, несколько сотен — сумма по тем времена огромная, невероятная в руках мальчишки. Следствие, ведомое классной руководительницей, ни к чему не привело. Как ни странно, у нее не возникло, в сущности, единственно логичного вопроса: откуда у мальчика столько денег? На такие деньги можно купить часы — но для сына торговца часами в этом, пожалуй, нет надобности, или костюм — но ребятам такого возраста костюмы покупаются обычно родителями или по крайней мере в присутствии родителей. Когда детективные способности классной руководительницы казались уже исчерпанными до дна, с парты поднялся Зима (генеральный штаб), подошел к кафедре и что-то шепнул на ухо любимому и столь «современному» педагогу.
— Говорят, вы любите путешествовать? — тотчас обратилась учительница к удивленному Франтишку.
Если б он не ощущал вокруг себя холодную, тихую, подстерегающую и выжидающую враждебность, то, вероятно, весело улыбнулся бы. (После этого случая он стал скуп на веселые улыбки.)
— Пока что вы путешествовали только пальцем по карте, но, может, хотите попробовать и по-настоящему?
«Что-то ничего не понимаю», — ответил бы Франтишек, если б прочитал к тому времени столь прелестные в своей топорности переводы русских классиков, с какими он ознакомился впоследствии по серо-розовым томикам «Русской библиотеки»{17}.
— Быть может, вам понадобились деньги для небольшой прогулки в ваши Кордильеры?
Но так как и эта тонкая ирония не подвигла Франтишка на полное признание — ему, к сожалению, даже не разъяснили, что признание является смягчающим обстоятельством, — то в конце концов учительница — о ужас! — привлекла себе в помощь законоучителя.
Рослый господин в черном прямо-таки гипнотизирует класс, придав событию неожиданно трагический тон. Священник, не правда ли, появляется ведь и на похоронах… Неторопливо, тихим голосом он проводит тест, без сомнения свидетельствующий о его познаниях в области психологии. К несчастью, он тоже допускает просчет.
— Все закройте глаза. Один из вас похитил деньги. Тот, кто это сделал, пусть откроет глаза.
Полное фиаско. Священник понял это в ту же секунду. С широко раскрытыми глазами стоит рядом с ним классная руководительница. Законоучитель шепотом попросил ее удалиться. И как-то сразу стало видно, что вся эта комедия перестала ему нравиться. Он подозвал Франтишка. Сам сел за кафедру — близорукие глаза безмерно увеличены стеклами очков, — шепотом сказал:
— Представьте, что вы у меня в исповедальне.
Никакого эффекта.
— Вы ведь… гм… из бедной семьи, у вас нет многого, что есть у ваших товарищей. Быть может, вам хочется, ну, не знаю — например, сходить с ними в кино. Я могу вас понять…
Он умолк, молчит и Франтишек; они долго смотрят друг другу в глаза, и обоим отчего-то вдруг становится стыдно. Дурацкий фарс был продуман детально, но тут — мы опять могли бы привести выражение дешевой литературы — обоих, как гром среди ясного неба, поразила догадка. Священник-то взывал к чувствам деревенского мальчишки, а в деревне набожность уже не в моде. Оба тотчас это поняли.
— Простите, — пробормотал законоучитель. — Прошу вас, простите.
Но, конечно, это было сказано слишком поздно. Франтишек садится на место, опыт не удался. Нет худа без добра. Воровство не раскрыто, а детям сатисфакций не дают…
Забегая вперед, мы могли бы сообщить, что вскоре совершенно серьезно будет обсуждаться вопрос об исключении Франтишка из гимназии имени Бенеша, — этим мы дали бы материал для рассуждений наивным последователям Фрейда: в этой маленькой несправедливости, связанной с похищением денег, они усмотрели бы первоначальную деформацию, которая может и должна породить последующие деформации, и так вплоть до какого-нибудь печального конца. Однако мы с этого конца начинать не намерены, и вскоре станет ясно, что если б мы так поступили, то попали бы пальцем в небо.
После этого случая Франтишек ничуть не ожесточился; в хорошую погоду он плавал по пруду в чермаковском барреле, в плохую путешествовал по карте. Его, правда, уже куда меньше волновал его долг, вытекавший из того факта, что он — наследник идей будителей, принадлежит к нации чешских братьев и учится в гимназии, носящей имя президента. Будем снисходительны и не поставим ему в вину даже его совершенно безразличное отношение к тому, что директор — «мотылек» или, если угодно, «шериф» — тоже, в конце концов, наследник земли Чешской, как то говорится в Сватовацлавском хорале