При Сталине реабилитируется сама русская тема. Будучи во власти он идентифицировал себя с русской, а не с грузинской национальной культурой.
Девизы «Пальнем-ка пулей в Святую Русь» или «Задерем подол матушке – России» сменились настроениями взять реванш над космополитическим лобби разрушителей устоев. И вновь процесс был гораздо более масштабным, чем только отражение свойств какой-то одной фигуры. Сталин отражал движение масштабов исторической трансформации страны и мира.
В государствостроительстве с середины 1930-х получили преобладание центростремительные тенденции.[195] Еще в бытность на посту комиссара по делам национальностей Сталин, несмотря на царедворческую осторожность, рискуя оказаться в опале, выступил против ленинского проекта административного устройства. Республиканскому принципу предоставления максимума самостоятельности национальной периферии он противопоставлял модель лишенных де-факто суверенитета автономных образований. Несмотря на декларируемый федерализм, реально сталинская административная политика основывалась на унитарной системе государственности.
В сталинские годы реабилитируется идея «патриотизма», обвинение в котором прежде приравнивалось к ярлыку «контрреволюционера» (была такая формулировка: «осужден как контрреволюционер и патриот»). Испанский полигон продемонстрировал бесперспективность классовой идеологии в опыте создания «интербригад», в военном соперничестве с фашистской армией, императивом которой являлось торжество национальной идеи.
Л. Д. Троцкий в духе левых идей предсказывал будущее столкновение СССР и Германии как новое издание Гражданской войны классов в мировом масштабе. «Опасность войны и поражения в ней СССР, – предупреждал он, – есть реальность… Судьба СССР будет решаться в последнем счете не на карте генеральных штабов, а на карте борьбы классов. Только европейский пролетариат, непримиримо противостоящий своей буржуазии… сможет оградить СССР от разгрома…».[196] Военно-патриотическая пропаганда И. В. Сталина была сосредоточена на ином, на апелляции не к классовому сознанию пролетариата, а к национальным историческим чувствам народа.
Вектор кадровой политики И. В. Сталина был направлен на обеспечение преобладающего положения в институтах власти лиц славянского происхождения. На авансцену идеологического фронта выдвигаются такие фигуры, как А. А. Жданов, которого митрополит С.-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) определил как «партийного славянофила»[197]. По воспоминаниям Л. М. Кагановича, Сталин не допускал ситуации, чтобы заместителем у управленца, представляющего национальное меньшинство, был бы другой представитель нацменьшинств. Через такие ограничения создавались реальные препятствия формирования этнических кланов.
В преддверии войны из РККА в массовом порядке увольнялись представители «иностранных национальностей»: поляки (26,6 % уволенных), латыши (17,3 %), немцы (15 %), эстонцы (7,5 %), литовцы (3,7 %), греки (3,1 %), корейцы (2,1 %), финны (2,6 %), болгары (1,2 %), венгры, чехи, румыны, шведы. Превентивной мерой стало переселение из приграничных районов «неблагонадежного» по этническим признакам населения поляков и немцев – с Украины, корейцев и китайцев – с Дальнего Востока, курдов – из Закавказья. Те же мотивы военной угрозы лежали в основе решения 1937 г. о расформировании признанных вредными национальных школ – финских, латышских, немецких, польских, английских, греческих и др. Утверждалось, что в них велась враждебная советской власти деятельность.
Закрытию подлежали Коммунистический университет национальных меньшинств Запада (имевшего в своем составе секторы – литовский, еврейский, латышский, немецкий, польский, румынский, белорусский, болгарский, итальянский, молдаванский, югославский, эстонский, финский) и Коммунистический университет трудящихся Востока. Постановлением от 7 марта 1938 г. расформировывались существовавшие со времен Гражданской войны национальные части и формирования РККА. Важнейшим политическим шагом по восстановлению национальной идентичности стало введение «пятого пункта» (о национальной принадлежности) в паспорта и официальную кадровую документацию (с 1935 г.). Следствием такой фиксации стало введение в преддверии войны национальных квот на занятие должностей, связанных с поддержкой государственной безопасности. Решением Политбюро от 11 ноября 1939 г. отменялись все прежние инструкции (включая указания В. И. Ленина от 1 мая 1919 г. о преследовании «служителей русской православной церкви и православноверующих»).
В годы войны и первые послевоенные годы осуществлялись спецоперации по депортации ряда народов, обвиненных в коллективном пособничестве немцам. Основанием для репрессий послужили факты сотрудничества некоторой части населения депортированных народов с оккупационными германскими силами во время войны. Безусловно, ответственность за отдельные проявления коллаборационизма неоправданно распространялась на целые народы, среди которых к тому же имелось немало представителей, героически сражавшихся на фронтах Великой Отечественной войны. Однако в контексте рассматриваемой темы важна констатация преемства с депортационной практикой, применявшейся (зачастую к тем же народам) во времена Российской империи.
Широкий резонанс вызвал произнесенный И. В. Сталиным 24 мая 1945 г. на торжественном приеме для советских военачальников в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца тост «За русский народ». Было два его важных смысловых контекста.
Первый контекст – акцентировка роли народа как истинного творца истории. Тост был произнесен на приеме не случайно среди представителей военной, политической и культурной элиты. Напыщенные генералы, писатели, номенклатура – все они позиционировались как триумфаторы. И. В. Сталин опустил их с небес на землю. Им давалось понять, что победителем в войне являлся народ, а не элита.
Второй контекст – акцентировка сталинского тоста на русской идентичности. Основные тяготы в войне легли, по оценке И. В. Сталина, на плечи русского народа. Советский Союз по-прежнему позиционировался как многонациональное государство, однако русский народ был выделен как главная государствообразующая и культурообразующая сила. Со слов об интеграционной миссии «великой Руси» начинался текст принятого с 1944 г. государственного гимна СССР. Формировалась идеология позиционирования русского народа как «старшего брата» в единой многонациональной семье.
Тост за русский народ был не просто тостом, а идеологической манифестацией. Бывшим космополитам, которых сохранялось еще немало в среде элитарной части советской интеллигенции, предписывалось теперь полюбить русский народ и его культуру.
Разгром «школы М. И. Покровского», сопровождавшийся реабилитацией «старорежимной» историографии, стал отражением феномена имперской реставрации 1930-х в сфере исторической науки. Из мест заключения в научную среду возвратилась когорта историков, обвиненных прежде в монархических симпатиях, а ныне оцениваемых как классиков отечественной историографии: С. В. Бахрушин, С. К. Богоявленский, С. Б. Веселовский, Ю. В. Готье, Б. Д. Греков, В. Г. Дружинин, М. К. Любавский, В. И. Пичета, Б. А. Романов, Е. В. Тарле, Л. В. Черепнин и др. Многие из них были удостоены высших правительственных оценок, как Ю. В. Готье, избранный в 1939 г. действительным членом Академии Наук, или С. В. Бахрушин, удостоенный в 1942 г. Сталинской премии. В 1937 г. было осуществлено переиздание работы скончавшегося в заключении, осужденного ранее в качестве руководителя диверсии на историческом фронте С. Ф. Платонова «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв.».[198]
На нигилистические опусы Н. И. Бухарина по отношению к русской истории «Правда» дала категорическую отповедь: «Партия всегда боролась против «Иванов, не помнящих родства», пытающихся окрасить все историческое прошлое нашей страны в сплошной черный цвет».[199] На страницах газеты воззрения лидеров оппозиции, осужденных на процессе 1937 г., были определены бывшим сменовеховцем И. Лежневым как национальная «смердяковщина». Императив позиции оппозиционеров формулировался словами персонажа «Братьев Карамазовых»: «Я всю Россию ненавижу… Русский народ надо пороть-с», – которые, согласно Лежневу, отражают душевное состояние подсудимых…».[200]
Сталин позволил себе даже выступить с кощунственной для партийной сферы критикой воззрений «классиков», адресовав в 1934 г. письмо членам Политбюро «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма»», в котором указывал на ошибочность автора в трактовке внешней политики России как более милитаристской, чем у западных государств. В середине 1930-х гг. приостановилось издание Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса в связи с тем, что стал очевиден русофобский характер многих сочинений основоположников «Интернационала».
Квинтэссенцией идеологического противостояния между левой историографической школой и державно – почвенным направлением стал конкурс 1934–1937 гг. на составление лучшего учебника по истории СССР. Постановлением Совнаркома и ЦК от 1934 г. осуждался отвлеченный характер преподавания истории, увлечение формационным абстрагированием и деперсонализацией прошлого. Н. И. Бухарин как один из членов конкурсной комиссии ратовал за то, чтобы в учебнике внимание было сосредоточено на описании дореволюционной России как «тюрьмы народов», «воплощения векового обскурантизма». В составленном в соответствии с данными рекомендациями пособии историческое прошлое дифференцировалось на основании исторической дихотомии: революционное – контрреволюционное, при которой к последней из категорий относились персонажи, укреплявшие российскую монархическую государственность и расширявшие ее владения, как, к примеру, Минин и Пожарский или Богдан Хмельницкий.