— Проникся, что ли? — заметно удивилась дамочка. — Вот это правильно. Время поджимает, объясняться и растолковывать мне некогда. Газету оставлю — глянешь, как оно прошло по старому варианту.
Григорий покосился на упавшую на духовитые водоросли свернутую в трубку, газету. Ой, угадывался заголовок, ой, нехорош.
— Не принимай близко к сердцу, гражданин Распутин, — посоветовала баба. — Считай, на курорт попал, отлежишься, мемуары примешься сочинять. Воздух здесь здоровый, пресной воды хватает, а одиночество тебе полезно. Еще и спасибо скажешь.
— Так я и сразу. Спасли — за то нижайший поклон и вам, и господину полковнику. Рассчитываться-то чем придется? — мрачно уточнил старец. — Аудиенцию желаете? Государь нынче занятой, но сообразить можно, чиркну записку-то, примет незамедлительно.
— Не угадал. Император ваш мне по барабану. Может, попозже накарябаешь царице пару строк, успокоишь болезную. А пока выздоравливай, душу очищай. Питьевая вода в расщелинах скапливается, рыба в море, котелок — вот он. Топорик где-то тут валялся, на уступе аптечка, огниво, трут…
— Нельзя же этак, ваше сиятельство, не по-христиански так, — угадывая крайне нехорошее будущее житие, прошептал Григорий.
— Отчего нельзя? Хорошая жизнь. Да, бумага, карандаши, перо и чернила — вон они. Обмозгуй, что миру желаешь сказать. Через месяц заглянем, проведаем.
— Не погуби! — мертвея, взмолился старец.
— Да кто тебя губит? Выживешь, не так тут плохо. Лето, между прочим, — дамочка вздохнула. — Поразмысли, может вопросы какие по жизнеобеспечению возникнут. Я пока схожу, искупнусь, если есть что уточнить, так уточняй. И отлеживайся. Вообще-то такое скверное сквозное ранение рядом с сердцем, а тебе хоть бы хны. Даже завидно.
Григорий прислушался — ушла. Спасаться нужно. Одному, на безлюдье, пораненному — верная смерть! Нужно в ноги упасть, молить. Эту… стервь зеленоглазую упрашивать бесполезно, но не одна же она здесь гуляет. Или к ним на яхту пролезть, затаиться пока не отчалят…
О боли в груди старец забыл, выполз на солнце, зажмурился. Сияли прибрежные камни, внизу накатывали волны, расплывалась пена прибоя… И вода, и белоснежная пенные кружева, и лазоревые небеса, казались цветом истинно нестерпимые — такие яркие, точно в детство попал, прозрел.
Старец пополз между прибрежных глыб, опираясь о теплый ноздреватый камень, поднялся на ноги. Опять море, торчат утесы поодаль от берега, ни лодок, ни пароходов, ни купален…
Берег круто сворачивал, по правую руку вздымался обрыв. Слабость дрожала в неверных ногах, тянуло сесть и замереть. Господи, хоть кто-нибудь… Распутин протиснулся между глыбами и оторопел. Впереди на широком камне вольготно развалился рыболов.
Старец истово перекрестился. Трижды. Нет, не сгинул. Вот что ж такое: день светлый-солнечный, серой не пахнет, а тут сидит черт и рыбу удит.
Черт обернулся:
— Здорово, Григорий. Уже скачешь? Молодца, мне б такое здоровье. Если гадить думаешь, так вон там затишок за скалой. Не хуже ватерклозета.
— Мне б по-малому, — мучаясь, прошептал раненый.
— Вот тамочки и облегчайся, — черт указал когтистым перстом. — Остров тебе достался завидный, житие на таком требует аккуратности и ответственности, сам должен понимать. Это тебе не в Царском Селе по клумбам бухому гадить.
Старец свернул за скальную стену, расстегнул шаровары. Машинально глядел в море. Не хуже Ялты. Хотя по всему чувствуется — вовсе нежилое. Григорий жалостливо застонал. А что делать? Видать, судьба такая.
С трудом присев к волне, кое-как вымыл морду, выковырял из бороды струпья. Поразмыслив, прошептал молитву, усердно перекрестился. Надоть вернуться и побеседовать. Черт конечно, чрезвычайно мерзкий, но все ж в обхождении заметно попроще «ее светлости». Нужно выведать побольше.
Черт как раз снимал с крючка рыбешку:
— Мелковата. Крупная сейчас на глубине. Вот попрохладнет вода, тогда к камням пойдет…
— Величать вас, извините, как? — Григорий осторожно присел на уступ камня.
— Я ж на службе. Так что никаких имен, — вполголоса намекнул черт. — Можно по званию. Профессор я.
— Ишь как оно, — покачал головой старец. — Выходит, и у вас чины да звания заведены?
— А как иначе?! — черт насадил на крючок сопливую мидию. — Порядок должен быть. Опять же жалование по ведомости платят, а не как в голову стукнет. Все строго!
Вблизи черт был не особо страшен: зеленоватый, с легкой глянцевитостью, худой как вобла, голенастый как сверчок. Копыт и хвоста не имелось вовсе — понятно, на копытцах по таким каменьям не поскачешь. Рога страшенные — острые, матерые, от рабочих потертостей аж белесые. На одном рогу рядком блестят серебряные кольца, видимо, обозначают мудреное черто-профессорское званье.
— Ты, Грихорий, не журись, — с неожиданным хохлацким акцентом молвил черт. — Делов ты уже понаделал, пора и отдохнуть. Не худшее тут место, между нами.
— Так-то оно так. Но непривычный я к этакому отшельничеству, — признался Распутин.
— Приживешься, — заверила бесхвостая нечисть.
— А ежели зима? У меня шуба там, у Юсупова-гаденыша, осталась.
— Если до холодов дотянешь — я тебе тулупчик закину. И чего-нибудь съестного притараканю. Люди тут жили, и неплохо жили. Главное, грехи замаливай, размышляй, душой и кишечником воспари. Осенью бабурка пойдет, суши, вяль, она жирная по осени. Сольцы я тебе тоже подкину.
— Мадерки нельзя ли? Хоть бы ящичек? Или водочки…
— Алкоголь — яд! — строго напомнил черт-профессор. — Ты с дурными привычками завязывай. Бороду оскобли, ногти обрежь, голову побрей. Святостный облик тут без надобности, да и вообще бритому современнее и гигиеничнее. Да, если кто случайно заплывет — ховайся как вспугнутая мыша. А то к веслу живо прикуют, тут с этим очень даже просто.
— Да за что меня к веслу?! Разве я каторжник какой?
— Где же ко всем веслам каторжников напасешься? Тут технологии устаревшие, зато законы простые: поймали чужака, значит, гребец. Так что, не высовывайся, весла, они тяжелые. Советую мемуарами заняться — от них мозолей меньше.
— Дык то понятно, — горестно вздохнул старец.
— О, зовут меня! — оглянулся черт. — Пора на службу.
На площадке у пещеры стояла дамочка, поправляла мокрые волосы, смотрела недобро.
Черт сунул удилище Григорию:
— Крючки береги, не теряй, а то у тех вон камней цепляет просто шмондец как часто. Счастливо оставаться!
— Вы уж не забывайте, заглядывайте, — взмолился старец.
— Всенепременно, бывай здоров!
Черт шустро скакал по камням к своей светловолосой хозяйке, та издали насмешливо отсалютовала остающемуся праведнику.
Исчезли…
Старец, вздыхая и с опаской поглядывая на «зацепливые» камни, закинул удочку. Едва не стеганул наживкой каменный гребень за спиной. Эх, опыта нет. Ну, то ничего, приспособимся. Вот с этими мемуарами как? Как они вообще пишутся? Это же не просто книженция, а ответственное жизне-писание. Надо было у черта уточнить…
Шпионы шли от Почтамского моста. После летнего уюта иного мира в октябрьском Петрограде казалось особенно ветрено и зябко.
— Ладно, старца перекинули, — проворчала молодая дама, пряча нос в лисьей опушке полупальто. — На его письма я особых надеж не возлагаю, но вдруг…
— Да уж какие тут могут быть надежды?! — отозвался ее рослый спутник. — Мы абсолютно безнадежные. Только и опора на энту самую абсолютизмость. Вот я как-то болтала об этом парадоксе с Лизой Тюдоровой, так та такую ахинею несла, что я даже конспектировать забыла…
— Елизаветы Первая была довольно странной женщиной, — хмуро согласилась дама. — Носит тебя бессмысленно, лишь бы языком поболтать. Ты лучше скажи, зачем было Распутина рогами запугивать? У него и так завихрения в подгнивших мозгах.
— Не понимаешь ты, Светлоледя, основ психологии выдающихся личностей, — в возмущении всплеснул руками фальшивый спутник. — Они, эти выдающиеся, чрезвычайно умственно-устойчивые, только не нужно их лишний раз отвлекать и путать мелочными проблемами. Попал в ад, явился черт и инструктирует — что тут алогичного? Вот если у черта рогов нет — это странно. Странно и подозрительно!
— А рога непременно чтоб антилопьи?
— А вот обязательно ли придираться? Тут кто оборотень: я или ты? Подвергаешь сомнению мой профессионализм, что несколько обидно. Хорошие же рога, убедительные. Заметь — именно к рогам никаких вопросов не возникло. Я давеча в охотничьей гостиной Кшесинской такие рожки видела, очень внушающие. Кстати, нужно будет Грише какой-то самоучитель по мемуарному делу закинуть, а то скиснет святой отшельник в безделье. Он толком писать не умеет, а мне потом редактируй всякую галиматью…
— Закинь. Сейчас вернемся к анализу основной операции и попытаемся осознать, что за хрень у нас получается…
Глава перваяО жабрах и иной земноводности
— Некоторые на реке, на озерах, а мы с тобой здесь сидим, — пробормотала Катрин, принюхиваясь к жабрам. — Ну, ничего, судьба уж такая.
Жабры пахли добропорядочно, а сама жертва, хоть и сохраняла меланхоличное молчание, была согласна. Проиграла в честной борьбе, кажется, на Черноозере поймана. Не сетью загребли, на блесну пошла, пенять не на кого.
Катрин с подозрением заглянуло в брюшко с лучинками-распорками. Нет, здесь тоже неплохо.
Вяленье рыбы «для себя» — отдельное искусство. Несмотря на множество имеющихся рецептов, приходится изобретать что-то свое, собственное. Для массового производства не годится, но как кулинарное хобби…
Леди Медвежьей Долины вздрогнула и быстро повесила полуготовую судачью тушку на крюк. Что-то сейчас случится…
— Чужак! От брода! — донеслось предупреждения с дозорной площадки.
Понятно. Вот так всегда, в самый решительный момент…
Леди выскользнула за тряпичную занавеску крошечного помещения экспериментальной сушилки, тщательно поправила легкую ткань — мухи нам абсолютно не нужны.