. Иными словами, Гнёздово органично входило в контекст общей культуры викингов Северной Европы.
Датировка Гнёздовского комплекса охватывает период с рубежа IX–X веков до первой половины XI века включительно, а наибольший расцвет поселения приходится на середину и вторую половину X века. Всё это ясно показывает, что Гнёздово стало интенсивно развиваться как раз со времени Олега. Видимо, первоначально, до его прихода, это было совсем небольшое поселение. Разумеется, очень хорошо в составе комплекса представлена скандинавская материальная культура, что свидетельствует о значительном варяжском присутствии в этом центре. По-видимому, Гнёздово и следует считать древнейшим Смоленском (подобно тому как Рюриково городище было древним Новгородом). Само название «Смоленск» ясно указывает на значение этого города в торговом отношении (смоление речных судов)[81]. Существенно, что Смоленск становится одним из форпостов новой княжеской власти — Олег оставляет в городе своего «мужа», то есть наместника. Это не центр племенного княжения, а именно важнейший пункт на речном пути, находящийся под контролем «великого князя». Тем самым бралась под контроль и вся торговля на этом участке.
Значение Смоленска как одного из важнейших центров Руси, возможно, отразилось и в представлениях арабских географов о трёх группах русов. Среди учёных арабского халифата в X веке сформировалась географическая школа, которую в европейской науке называют «классической»; в трудах учёных этой школы и присутствуют сведения о русах в виде рассказа о их трёх «видах» (часто неточно именуемых «центрами»)[82]. Произведение основателя школы, среднеазиатского географа первой половины X века ал-Балхи не дошло до нас в подлиннике, но отразилось в работах его последователя, уроженца Ирана Абу Исхака ал-Фариси ал-Истахри (849/850–934). Сочинение ал-Истахри называется «Книга путей и стран» («Китаб ал-масалик ва-л-мамалик») и была написано в 930–933 годах. Около 950 года ученики географа составили её новую редакцию. В этом произведении и сохранился наиболее ранний рассказ о трёх группах русов, повторенный затем и другими авторами, в частности путешественником Ибн Хаукалем, после встречи с ал-Истахри осуществившим по его просьбе переработку его труда. «Книга путей и стран» Ибн Хаукаля, включившая в себя многие сведения ал-Истахри, но ставшая вполне самостоятельным произведением, создавалась на протяжении 950–970-х годов[83].
Интересующий нас отрывок ал-Истахри рассказывает о трёх видах (или группах — арабское «джинс») русов, один из которых, «ближайший к Булгару», имеет центр в городе Куйаба, который «больше, чем Булгар». Второй вид, самый отдалённый, называется Салавийа. «А вид их [третий] называется Арсанийа, и царь их располагается в Арса. Люди достигают для торговли Куйабы. Что же касается Арса, то не упоминают, чтобы кто-нибудь входил в неё из чужеземцев, потому что они убивают каждого, кто ступит на их землю из иностранцев. И вот спускаются по воде для торговли и не сообщают ничего о своих делах, и не позволяют никому сопровождать их, и не входят в их страну. Привозят из Арса чёрных соболей и олово»[84].
Относительно этих трёх групп русов в исторической науке ведётся длительная полемика. Если идентификация Куйаба с Киевом и Салавийа (Славии) с Новгородом сомнения практически не вызывает, то относительно Арсы высказывались многочисленные предположения, помещавшие этот центр на пространстве от острова Рюген на Балтике до Тмутаракани у Керченского пролива, включая Рязань, Арзамас, Чернигов, Сарское городище близ Ростова и т. д.
Между тем в более поздней арабской географической традиции сведения об Арсе обрастают более точными деталями. Речь идёт о произведении арабского географа первой половины XII века ал-Идриси «Отрада страстно желающего пересечь землю» (или «Развлечение истомлённого в странствии по областям», «Нузхат ал-муштак фи-хтирак ал-афак»), написанного им при дворе норманнского короля Рожера II в Сицилии. Ал-Идриси сообщает следующие подробности об Арса: «Город Арса — красивый, укреплённый город на горе, и местонахождение его — между [городами] Слав и Кукийана. От Кукийана до Арса четыре перехода, а от Арса до Слав четыре дня». Дальше со ссылкой на Ибн Хаукаля повторяется информация об убийстве в Арсе чужеземцев и о товарах, которые вывозят из Арса купцы Кукийана[85]. И. Г. Коновалова, исследовавшая этот фрагмент, полагает, что ал-Идриси мог получить дополнительные сведения об Арсе «из устных источников, скорее всего, от лиц, имевших контакты с купцами, посещавшими Арсу, или слышавших рассказы о таких торговцах», кроме того, из этого описания очевидно, что Арса находится на пути между Киевом (Кукийана, так трансформировалось название Куйаба у ал-Идриси) и Новгородом (Слав)[86]. Причём ал-Идриси описывает путь с юга на север — от Киева до Арсы и от Арсы до Новгорода.
Поскольку, согласно ал-Истахри, торговцы из Арсы «достигают для торговли Куйябы», куда спускаются по реке, а такой рекой может быть Днепр, возникло предположение, что под Арсой арабских географов имеется в виду как раз Смоленск (вернее, его древний «предок» Гнёздово)[87]. Как кажется, это подтверждает и текст ал-Идриси о местоположении Арсы на пути из Киева в Новгород. Есть, однако, и некоторые сложности для такого отождествления, прежде всего устойчивое сообщение источников о невозможности для иноземцев попасть в Арсу, в то время как в Гнёздове имеются следы присутствия не только скандинавов, но и других чужеземцев[88]. Однако информация о том, что в Арсе не могут побывать иноземцы, носит явно фантастический характер (сложно представить себе, что подобного рода обычай вообще мог существовать в какой-либо торговой точке на территории Руси). Ещё учёные XIX века не без оснований предполагали, что подобного рода слухи могли нарочно распускаться купцами из Арсы из-за боязни конкуренции[89]. Нет особенного противоречия и в том, что, опять-таки по сообщениям арабских авторов, в Арсе сидел царь («малик»). Этим термином могли обозначать не только самостоятельного правителя, но и князя-наместника, выполнявшего подчинённые функции по отношению к верховному правителю[90]. Остаётся лингвистический вопрос о взаимосвязи названий «Смоленск» и «Арсанийа», отнюдь не столь очевидный, как при сопоставлении названий двух других групп русов.
Итак, подчинение Смоленска поставило под контроль Олега весь северный участок Пути из варяг в греки. То, что это был именно опорный пункт русских князей на Днепре, подтверждает большое число скандинавских захоронений[91], что было характерно для княжеской дружины, ядро которой составляли именно варяги-скандинавы. Разумеется, Смоленск выполнял и функции сборного пункта для дани соседних племён, прежде всего кривичей, в земле которых он находился. Далее Олег двинулся по Днепру на юг, и Повесть временных лет сообщает, что следующим городом, где установилась его власть, был Любеч. Овладение Любечем, судя по летописному тексту, носило иной характер, нежели подчинение Смоленска. В Смоленске Олег «прия градъ», то есть мирно «принял» его, а Любеч он «взя», то есть взял штурмом. В рассказе Новгородской первой летописи (именно в нём, напомню, видят отражение текста Начального свода, предшествовавшего Повести временных лет) о походе Олега и Игоря Любеч не упомянут. Исходя из этого, возникло предположение о том, что его упоминание в Повести носит искусственный характер. Летописец-де взял название этого города из текста договора руси с греками 907 года, где Любеч упомянут среди других городов, в которых сидят «великие князья», подчинённые Олегу, и механически вставил в рассказ о киевском походе, «преобразовав» местного князя в княжеского наместника[92]. Такое предположение выглядит абсолютно произвольным. Во-первых, Любеч действительно упомянут среди городов, подвластных Олегу, в летописной статье под 907 годом, но его название в этом перечне стоит на последнем месте (после Киева, Чернигова, Переяславля, Полоцка и Ростова), да и в аутентичности текста договора есть сомнения. Во-вторых, в тексте Повести временных лет, как мы видим, сообщение о занятии Любеча кардинально отличается от аналогичного сообщения о Смоленске — характер обоих присоединений разный. Так же, как и в Смоленске, Олег оставляет в Любече своего «мужа», хотя там вряд ли существовало прежде какое-либо племенное княжение. Между тем Любеч занимал важное место на Днепровском торговом пути — он как бы прикрывал с севера путь к Киеву. Взяв Любеч, Олег мог теперь беспрепятственно двинуться на Киев.
Поселение в Любече, находившемся на левом берегу Днепра, прослеживается с VIII–IX веков, это был довольно крупный центр с курганным некрополем[93]. Считается, что Любеч упомянут в середине X века в трактате византийского императора Константина Багрянородного под именем «Телиуца»[94]. Телиуца — один из центров, наряду с Новгородом, Смоленском, Черниговом и Вышгородом, откуда лодки-моноксилы приходят в Киев для дальнейшего плавания в Константинополь. С одной стороны, все эти города подчинялись непосредственно киевскому князю через систему наместников[95], с другой, по-видимому, были местом сбора дани с подвластных племён — с ними сопоставляется перечисление славян, на землях которых осуществлялось полюдье, то есть ежегодный сбор дани, о котором сказано в той же главе сочинения Константина Багрянородного. В этом случае Любеч был сборным пунктом дани с дреговичей