Но помимо мамы в ближайшем окружении Ольги есть и другие источники проблем. Однажды Геббельс заезжает к Чеховой, когда она с друзьями сидит в "маленьком домашнем баре на антресолях, куда ведет узкая кованая лестница. На верхней площадке стоит деревянная скульптура в метр высотой, готическая Мадонна. Сама же лестница в полумраке и освещена лишь фонарем с двумя мягко светящими свечами. Это создает настроение, а для тех, кто знает каждую ступеньку, не опасно. Геббельс же, с трудом передвигающийся на коротких ножках, запинается о ступеньку, спотыкается об основание скульптуры, виснет на ней и скатывается по лестнице обратно вниз; еще во время падения он судорожно обхватывает тяжелую деревянную фигуру, безуспешно пытаясь найти в Мадонне опору…".
Вся компания, конечно, перепугана, однако тот самый Раддатц громко хохочет и комментирует:
— Что-то новенькое, господин министр, совсем уж небывалое: ну и как ощущения в объятиях святой девственницы?..
Впору подумать, что мстительность господина министра была слегка преувеличена — ведь несмотря на все эти откровенные выпады, Раддатц благополучно пережил эпоху Третьего рейха.
Немножко контрабанды
Сама Ольга старается воздерживаться от явных конфликтов, предпочитая небольшие изящные авантюры. Однажды под Рождество, когда она заканчивала съемки в Париже и уже заказала место в спальном вагоне в Берлин на 23 декабря, ей в отель незадолго до отъезда доставили "огромный пакет с шоколадом, пирожными, орешками, сдобой. Но самое удивительное находится на дне пакета: портрет Гитлера с его собственной поздравительной надписью. Что делать со всем этим?.. Мне приходит в голову фантастическая идея: шоколад, пирожные, орешки и т. д. я обмениваю на контрабанду — дорогие духи и другие подарки…".
В вагоне проводник предупреждает, что таможня сейчас особо свирепствует:
— На границе, мадам, не знают снисхождения. Таможенники и СС захотят посмотреть, что там, вам придется раскрыть пакет…
Актриса воспринимает предупреждение с полнейшим равнодушием, поскольку духи и прочие вещицы прикрыты тем самым портретом с подписью. "Проводник оказался прав. На германской границе я должна открыть пакет. И вновь я улыбаюсь, но уже не мысленно, и стараюсь скрыть внутреннее беспокойство — удастся ли проделка!
Таможенник и эсэсовец таращатся на лик вождя, а затем переводят взгляд на меня — потрясенно, слегка недоверчиво…
— Что это? — спрашивает один из них не очень-то умно.
— Фюрер, — отвечаю я сухо.
Теперь наступает решающий момент: человек наклоняется к портрету и остается в полусогнутом положении, как будто его схватил радикулит. Глаза расширяются, он обнаруживает дарственную надпись, прочитывает ее, благоговейно бормоча: "Госпоже Ольге Чеховой в знак искреннего восхищения и уважения. Адольф Гитлер".
Человек, дернувшись, распрямляется, словно его укусил тарантул, вскидывает правую руку вверх, молодцевато выкрикивает: "Хайль Гитлер!", подает знак своему товарищу и почтительно покидает купе. А контрабандные мыло и духи еще долго доставляли мне и моим дамам особую радость…"
Авантюристкой величала свою племянницу и сама Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. В 1937 году, по пути домой из Парижа после триумфальных гастролей МХАТа, она получила разрешение остановиться в Берлине, чтобы повидать родных и поселилась, естественно, в доме Ольги Чеховой. Та устроила в честь тетушки такой прием, что перепуганная Ольга Леонардовна поспешила вернуться в Москву раньше намеченного срока. И только одной самой близкой и доверенной подруге она осмелилась поведать, что в тот вечер в гости к "авантюристке" собралась вся верхушка Третьего рейха. Для Ольги Чеховой в этом не было ничего особенного, а вот Ольга Леонардовна пережила натуральное потрясение, оказавшись за одним столом с теми, кого всячески проклинали советские газеты — до подписания пакта Молотова — Риббентропа еще оставалось два года. Подруга оказалась надежной, молчала об этом рассказе несколько десятилетий, да и потом поведала о нем только нескольким близким.
А. Шпеер в своих мемуарах "Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945" так описывал кинематографические пристрастия фюрера: "Выбор фильмов Гитлер обсуждал с Геббельсом. Обычно показывали то же самое, что демонстрировалось в берлинских кинотеатрах. Гитлер предпочитал легкий жанр: любовные фильмы и истории из жизни светского общества. Все фильмы с Эмилем Яннингсом и Хайнцем Рюманом, Хенни Портен и Лиль Даговер, Ольгой Чеховой, Зарой Леандер и Енни Юго он приказывал привозить, как только они выходили на экран. И он явно любил фильмы-ревю с обилием голых ножек. Мы часто смотрели зарубежные киноленты, включая и те, что не показывали немецкой публике. Очень редко попадались фильмы о спорте и альпинизме, флоре и фауне, путешествиях. Гитлер не испытывал склонности и к комедиям вроде тех, которые любил в то время я, — с Бастером Китоном или Чарли Чаплином. Многие понравившиеся фильмы показывали два и даже более раз, но никогда не повторяли фильмов с трагическим сюжетом. Особенно часто мы смотрели феерии и фильмы с любимыми актерами Гитлера. Его предпочтения и привычка смотреть один-два фильма каждый вечер сохранялись до начала войны".
Но иногда поведение, которое в любое другое время было бы воспринято самое большее как дамский каприз, может привести к тяжелым последствиям. Ольга приглашена на государственный прием в честь Муссолини в мюнхенском Доме искусств. Дочь Ада сопровождает ее, хотя и неохотно. Бабушка, фрау Книппер, так неосторожно демонстрировавшая свою неприязнь к доктору Геббельсу, на сей раз убеждает ее, что надо ответить на это приглашение, чтобы не поставить всех под удар. "Улицы, примыкающие к Дому искусств, перекрыты. За спинами эсэсовцев толпятся зеваки… В холле Гитлер, его приверженцы и господа из протокольного отдела приветствуют каждого гостя по отдельности. Нас с Адой проводят за стол неподалеку от центрального стола. Зал уже почти заполнен, вскоре прибывают и итальянские гости: Муссолини в сопровождении своего зятя, итальянского министра иностранных дел графа Чиано и итальянского посла в Берлине графа Аттолико, окруженные свитой адъютантов. Сцена, достойная театральных подмостков: подтянутые фигуры в эффектной форме. Муссолини удается сохранять эту позу на протяжении всего обеда…" После трапезы гости расходятся по различным залам, Ольгу приглашают в маленький салон, куда направляется и Муссолини с небольшой частью своей свиты.
Адъютант Гитлера тем временем приглашает Аду за стол фюрера. Тот по обыкновению рассуждает о великой немецкой науке и промышленности, о новоизобретенном синтетическом чулочном волокне, но тема чулок оставляет дочь Ольги равнодушной, и она почти не дает себе труда скрывать скуку и отвращение.
А сама Ольга в это время пьет крепкий кофе в обществе Муссолини и графа Чиано. "Мы говорим о немецком и русском театре. В ходе беседы с Муссолини слетает вся его деланная сановность, и он оказывается образованным и начитанным собеседником. О политике не говорится ни слова. Внезапно сцена меняется. За наш стол садятся Геббельс и его жена. Геб-белье, впрочем как всегда" склонен иронизировать. Он что-то говорит Чиано, что я не совсем понимаю, однако выражение лица графа красноречиво. Следствие этого потрясающе: Чиано резко встает и покидает помещение. Геббельс семенит вслед за ним и через переводчика пытается объяснить, что тот его неправильно понял…"
И тут появляется Ада, сбежавшая от монологов фюрера о капроновых чулках. Она и Ольга направляются к выходу, но путь заступает один из адъютантов:
— Дамы, вы не можете покинуть общество раньше фюрера…
— Если мне нехорошо, я вольна поступать так, как мне нужно! — перебивает его Ада и требует подать машину.
С этого дня, по словам Ольги, в рейхсканцелярии ее вычеркнули из списка лиц, приглашаемых на государственные приемы.
Самый главный нелегал?
Так ли это было на самом деле? Переводчик Валентин Бережков, работавший со Сталиным и Молотовым, в своей книге "С дипломатической миссией в Берлине. 1940–1941" вспоминал, что на всех правительственных раутах в честь Молотова в Берлине рядом с руководством Третьего рейха непременно присутствовала и Ольга Чехова.
Сохранилось много свидетельств, что она была дружна и с Евой Браун.
А вот как описывал отношение Гитлера к Чеховой знаменитый генерал-танкист Гудериан в своих "Воспоминаниях солдата": "28 мая министр иностранных дел Италии граф Чиано посетил Берлин. Министр иностранных дел рейха устроил в его честь большой прием. Чтобы принять больше гостей, он разбил две большие палатки, образовавшие одну общую крышу над всем его садом. Но в эти майские дни было очень холодно, и палатки пришлось протопить. Трудно выполнимая затея! Гитлер тоже присутствовал на этом торжестве. Гостей развлекали легкими сценическими представлениями, например, танцами Гёпфнеров, на которые собрались в одной из палаток, где для этой цели была оборудована сцена. Пришлось обождать некоторое время с началом представления, так как Гитлер хотел сидеть рядом с Ольгой Чеховой, которая вот-вот должна была приехать. Гитлер любил людей искусства и охотно бывал в их обществе. Предостеречь Гитлера от войны — такова, вероятно, была политическая цель визита Чиано. Мне трудно судить о том, выполнял ли он это поручение Муссолини с достаточной энергией и последовательностью до самого конца своего визита".
Но личный переводчик Гитлера Ойген Доллманн утверждал в своих воспоминаниях ("Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934–1944"), что граф Чиано так и не сумел оценить аристократическую красоту Ольги Чеховой — его куда больше привлекали развлечения с девицами откровенно древнейшей профессии. После подписания "Стального пакта" руководители рейха и представители Италии покинули рейхсканцелярию и вышли на террасу, где их встретила ликующими криками толпа. По словам Доллмана, граф Чиано вел себя так, "словно он только что вошел в Берлин победителем". А самым грустным в тот вечер был Геринг, который, в отличие от Риббентропа, не получил звания "кузена короля-императора Италии", которое давалось только тем, кому вручали высший итальянский орден "Ожерелье Святой Девы". Ордена Герингу не досталось. "В тот же самый вечер Риббентропы дали прием в шатрах в своей резиденции на Ленцеаллее, в Далеме. Был установлен шатер А для сливок общества и шатер Б для простых смертных. В саду стояли жаровни, поскольку вечер был сырой и холодный, как и атмосфера на самом приеме. Настроение Чиано все больше ухудшалось. Он пересел с предназначенного для него места и со злостью прошипел мне в ухо, что насмотрелся на кинозвезд и примадонн у себя в Риме и вовсе не желает любоваться ими в Берлине. Он надеялся при первом же удобном случае сбежать отсюда и приступить к изучению ночной жизни Берлина, в особенности знаменитого "Салона Китти", этого храма сексуальных утех, который служил Гейдриху политическим постом для прослушивания, о чем Чиано конечно же не знал. Многочисленные девушки, великодушно приглашенные на прием ради него, совсем ему не понравились — он посчитал общение с ними ниже своего достоинства. Кроме того, он замерз, а итальянцы не переносят холода. Расшевелить его не удалось никому — даже Ольге Чеховой…"