– Ну что? Законно у нас идут дела?
– Да, законно! – Ольга с удовольствием выкрикнула мальчишеское это, огоньковское слово.
Ей было весело. Она чувствовала, что раскраснелась. Волосы выбились из-под заколок и длинными пушинками щекотно падали на лоб. Ольге то и дело приходилось сдувать их.
Они почти не разговаривали – в общей простой работе и так всё было понятно. Да и грохот стоял зверский.
– По-моему, уже всю пыль выпили до последнего микроба! – крикнул лётчик и выключил пылесос.
– По-моему, тоже! – закричала Ольга в наступившей вдруг тишине.
И они засмеялись оба, но теперь уже без смущения – просто как старые знакомые. Чего же не посмеяться, если смешно вышло!
И не заметили они, как глянула на них мама радостно, недоверчиво улыбнулась и тотчас опять спряталась у себя в ванной.
Они стали мыть пол в две тряпки. Мебель бегала от них по всей квартире.
– Слушай, я упарился! – говорил лётчик.
Они сидели на островке сухого ещё пола. Лётчик держал в руках Ольгину тряпку. Он тряпки выжимал просто удивительно! Он её с одного раза перекручивал, будто змею. И тряпка была как сухая.
Ольге, конечно, нравилось, что он устал. Она тоже устала. Но не так уж сильно. И потом она про это ни словечка не проронила!..
– Настя! – крикнул лётчик. – Сигарету здесь покурить можно?
– Конечно, кури, – сказала мама. Она глядела на них, стоя в дверях, тоже слегка усталая.
Ольга пошла пока позвонить, поговорила с невиданной ещё, но уже знакомой Лелей Познанской: старик ботаники чувствовал себя хорошо. Правда, голос у Лёли опять очень уж бодрый был!
Когда Ольга вернулась в комнату, лётчик уже возил тряпкой по полу. Она спросила:
– А как же отдыхать?
– Надо, Оль, поднажать! Времени в обрез.
– А чего?
– Рейс у меня сегодня в пять.
– Ну успеем же!
– А пообедать ещё охота, рубануть как следует! И ящик посмотреть.
– Чего?
– Ну телик! Ты любишь телевизор смотреть?
Ольга задумалась.
– Я не знаю… – она тоже взялась за тряпку, – когда как.
– Я тоже когда как. Один не люблю, а с компанией люблю.
– А когда обратно прилетишь?.. – Здесь она споткнулась: заметила, что назвала его на «ты».
– Точно не знаю, Оль. – Он, как видно, ничего не заметил. Ему было сейчас совсем не до того. – Это зависит, как ждать меня будете. – Он принуждённо улыбнулся. Он будто шутил, а на самом деле совсем не шутил.
– А как ждать?
– Если очень хорошо, то тогда быстро!
– Я буду хорошо.
Лётчик вдруг запел:
«Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди…»
Дальше Ольга не успела запомнить. Но это была очень хорошая песня. Хотя и совсем не детская – там про взрослых говорилось. Но всё равно она задевала – трогала сердце грустными пальцами.
А лётчик запел новую песню. Было видно, что ему весело, но пел он почему-то не очень весёлое:
– «Смотри, пилот, какое небо хмурое! Огнём сверкает тёмной тучи край, суровый день грозит дождём и бурею… Не улетай, родной, не улетай!»
Ольга стояла на коленях с тряпкой в руках и слушала… Вот какой он оказался! Не то что не страшный, а даже совсем наоборот… Погоди! А как же иначе могло быть? Ведь это мамин друг старый. А мама же у неё такая, ну такая… Разве она могла Ольгу заставлять с плохим человеком знакомиться? Разве мама сама захотела бы с ним дружить, если б он был плохой?!
Нет, погоди! Мама не дружить с ним хочет. Мама собирается… Здесь Ольга остановилась резко. Она, конечно, была уже вполне взрослая. Но это, это оставалось всегда каким-то особенно взрослым. И поэтому запретным для неё.
Лётчик домыл последний кусочек пола, накинул тряпку на швабру – хотел, видно, ещё раз протереть, уже насухо.
Мама у себя в ванной выключила машину. Было необычно тихо, было слышно, как она полощет и поёт: «Не улетай, родной, не улетай!..» Ольга спросила:
– Ты будешь жениться… на ней?
– Буду! – твёрдо ответил лётчик. Лицо у него стало серьёзное. Руки в закатанной по локоть ковбойке крепко сжимали ручку швабры. Казалось, вот-вот – и палка эта треснет.
– Когда?
– Хочу скоро… поскорей… Пока вопрос упирается в одну девочку… звать Ольга. – Он улыбнулся с трудом.
Он всё это по-взрослому сказал, но Ольга, конечно, поняла.
– Не упирается! – она сказала.
– Ну тогда давай лапу!.. Навсегда?
Ольга ответила:
– Навсегда!
И заплакала.
А в понедельник снег полетел – снег, снег, снег!..
От снега всегда как-то страшно бывает в первую минуту. Сердце тайно обрывается: «Вот и зима!» И тотчас поймёшь, как далеко до будущего лета. И таким оно заманчивым покажется: таким милым, зелёным, ягодным.
И озеро сразу увидишь – утреннее, солнечное… На острове – до него плыть на лодке да плыть! – нахмурился большой старый лес, ели темны, строги. Берёзкам сквозь них и не прошелестеться!
А от деревни до озера зелёный-зелёный луг, и всё под горку. Росная трава холодна, щекочет подошвы. Бежишь себе и знаешь: ничего тут нет – ни стекляшек, ни змей, никаких колючек!
Это всё вспыхнуло враз перед Ольгой и пропало. Только осталось окно серое, в которое она глядела, чуть отведя штору.
Ещё толком и не рассвело. Серый лёгкий песок падал и падал, чуть кружась и всё время отбегая вправо, вправо: видно, поддувал ветерок.
– Ну что? – тихо спросила мама. – Зима?
– Зима! – ответила Ольга и улыбнулась.
Нет, не тому она улыбалась, что зима, а тому, как мама спросила. В голосе её слышался вчерашний день. Удачный, счастливый, весёлый вчерашний день. Честное слово, такие дни редки! Даже и в самых-самых хороших семьях!
И сразу о зиме стало думаться по-иному – вспомнилось про Новый год. Да, теперь уж Новый год не за горами. Самый лучший праздник на свете!..
Ольга шла по улице в своей прекрасной козловой шубке – в прошлом году она была великовата и называлась «шуба». А теперь стала в самую пору. И Ольга сразу назвала её «шубкой». Ольга обновляла в ней первый снежок!
Козёл был светло-серый, даже ещё светлей – почти белый, и мех немного вился. Шубка сейчас даже легче казалась, чем в прошлом году – прямо совсем лёгкая! Ольга шла и при каждом шаге чувствовала, как её козлик дышит чудесной травкой-лавандой, которая стерегла вещи от моли в их семейном шкафу.
Зима, зима! Уже все сомнения утренние забыты. Больно снежок кругом хорош. Мягкая нехоженая светлая дорога. Двор перед их домом – огромный лист бумаги. Даже ступать страшно!
И улица полна снегу. Прохожие появляются из белого живого тумана и уходят в него. А снег всё порхает, порхает. Грузовики вылетают и с весёлым рёвом уносятся невесть куда. А за ними струится от красного огня на заднем борту красноватый снежный ветерок.
Большое и высокое здание школы стало сейчас ещё больше и выше за развевающейся тюлевой занавеской летящего снега. Отовсюду к школе сходились тёмные ручейки ребят. Ольгу тоже несло в одном из таких ручейков. Школа была всё ближе. Теперь, казалось, она стоит по пояс в снежных деревьях школьного сада. Белые в белом снегу деревья сделались вдруг будто заметней. Сколько раз Ольга здесь пробегала за последнее время и не замечала их. А сегодня заметила.
Белые деревья на белом снегу. Или они только для неё, для Ольги, стали заметней?.. Она даже приостановилась, и кто-то сзади толкнул её. Она подумала о старике ботаники, которого не видела уже два дня. «Двое суток, – подумала Ольга. – Так всегда говорят о больных». И вздохнула.
Пока она была в школе, зима всё разгуливалась и разгуливалась. Снег шёл не переставая. На переменках все толпились около окон. Мальчишки лихо кричали:
– Во даёт!
И Ольге тоже хотелось так крикнуть, но только это ведь не девчоночье слово.
Она вышла наконец на вольный воздух – после уроков и после обеда в продлённой группе, – когда день уже потихоньку начал переламываться к вечеру. И снегопад тоже будто устал. Пушинки летели редко, плавно, чуть вздрагивая в прозрачном воздухе. Тучи поднялись выше, словно избавились от лишнего груза. Стало заметно холоднее.
А на улицах шла война со снежным морем. Дворничихи и дворники свозили снег огромными лопатами с тротуара на край мостовой. А здесь уже, медленно и страшновато немного, двигалась снежная машина. Она молотила загребущими стальными лапами и жевала, жевала, жевала целые километры снежного пирога.
Но хоть и очень старались дворники и снежные машины, со всей зимой справиться им было невозможно. Потому что по улицам проносились «Волги» в белых кепках, и на карнизах, вдоль серых окон, бежали ослепительные канты, и крыши дальних домов были белым-белы. Всё-таки хорошо, когда зима наступает. Как-то веселей становится жить!..
Это, наверное, и старик ботаники почувствовал, хоть и был закупорен в своей старинной квартире. Он полулежал на высоких подушках – побритый, причёсанный, в белой рубашке и чёрной бархатной куртке, от которой слышался лёгкий ветерок духов и нафталина.
– Вот и девочка наша пришла! – сказал старик ботаники тихо и приветливо. – Леокадия Яковлевна, слышишь?
Дверь огоньковской комнаты раскрылась. На Ольгу коротко пахнуло папиросным дымом. Вышла женщина и знакомым – Лёли Познанской – голосом сказала:
– А, вот ты какая, – и протянула Ольге руку.
Была она черноглазая, черноволосая. По волосам, будто паук пробежал, мелькала то и дело проседь. И взгляд у неё был необычный: она смотрела будто и на тебя, а всё равно немного в сторону. Ольга потом поняла, в чём дело, – у неё глаза косили.
Со взрослыми сначала всегда почему-то смущаешься (да и потом чаще всего тоже), а с Лелей у них как-то сразу хорошо получилось. Может, потому, что они тут же начали делом заниматься. Когда делом вместе занимаешься – смущаться некогда. Стали Борису Платонычу обед готовить. Ольга почистила три картошины, решила: хватит. Больной разве больше съест. Но Лёля решительно сказала: