– Подождите, я ненадолго, – бросил Басби шоферу и вошел в ангар.
Через минуту его окружили три бородача в синих фирменных халатах с вышитой на кармашках эмблемой «Гвоздь и крыло», зацокали языками, потащили Басби к кульману – скатертью лег лист белой бумаги, выстроились на изготовку отточенные карандаши.
– Хотите, дорожка будет двигаться змейкой?
– Прекрасно, господа. Тогда аудитория сможет рассмотреть наши живые статуи со всех сторон.
Бородачи кивали, что-то отмеряли, прочерчивали, шли гурьбой рассматривать хитрый подшипник. Наконец угомонились.
– Подходите к концу недели. Должно срастись, – буркнул один из них.
– Восхищен! Мне бы еще аэроплан в аренду на один вечер. Это к кому?
– Это к хозяину, к Антон Палычу, – бородач кивнул в сторону механика, зависшего около стеллажа с подшипниками. Басби приподнял брови – нечасто увидишь владельца таких технологических сокровищ среди рабочего люда.
– Выбирайте, – бросил ему Антон Павлович. – Вон на поле пять наших ангелочков. Мой кабинет на втором этаже – там оформите аренду. Кстати, а какова цель – хотите барышню удивить?
– И не одну, – ответил Басби.
Теплый ветер гнал вдоль взлетного поля аромат полыни и мяты. Металлические «ангелочки» напомнили Басби выставку современной скульптуры, на которую, кажется, в Харькове, завел его кто-то из антрепризы Матушки Кло. У выставки было престранное название «Доисторические животные, пережившие конец света», а на лужайке были выставлены пятиметровые железные страшилища с обиженными выражениями на мордах, сложенных из стекляшек. Здешние крылатые чудища, впрочем, глядятся повеселей. И смотрите-ка – на борту каждого аэроплана начертано имя. Басби хохотнул: чувствуется литературный уклон – недаром владельца зовут Антон Палыч. Первый справа аэроплан, выкрашенный в синюю краску, звался «Лермонтов». Дальше – алый «Веселый Уильям». Сбоку притулился «Гоголь», покрашенный в зеленый. «Не хватает дирижабля «Лев Толстой», – подумал Басби и передвинулся к совсем крошке (одно креслице для пилота и хрупкие этажерки крыльев), названной по имени поэта, сколь комичного, столь и несчастного. На серебристом боку было написано «Велимир Хлебников». Смелое решение – дать воздухоплавательному аппарату, даже такому тщедушному, имя мечтателя, заблудившегося в Кавказских горах, – ведь поэта так и не нашли. А две его пьески так и остались шлягерами в антрепризе старухи Кло. Еще и даром ей достались! – автор-то выбыл с этого света. Пожалуй, именно на крошке «Хлебникове» стоит остановиться. Басби, будто кошку, погладил серебряный бок самолетика.
В этот момент неведомо откуда – из ветра, из пыли – появились пилоты в кожаных куртках и шлемах. Деловито навалившись на крошку-аэроплан, сдвинули его в сторону, освобождая соседу дорогу к взлетной полосе. Минута – и пропеллер «Веселого Уильяма» уже крутился, разгоняя бабочек и лепестки белых колокольчиков, а от ангара к нему шла компания с плетеными корзинами. Из-под крышек весело выглядывали длинные французские багеты и заткнутые тряпками стеклянные горлышки бутылей с домашним вином. Мужчины приподняли шляпы, приветствуя летный люд и Басби. На солнце блеснули золотистые волосы единственной дамы в компании – она кружилась, пританцовывая, и, видимо, взахлеб рассказывала спутникам какую-то историю. Копна льняных волос сияла. Басби прищурился: «Вот и настоящий ангелочек появился на летном поле с золотым нимбом вокруг головы». Шумная компания угнездилась в самолет, золотой нимб растаял, и «Веселый Уильям», покачивая крыльями, выехал на взлетную полосу. Столп пыли, быстрый разгон – и махина легко взмыла в воздух.
– Что за люди улетели на «Уильяме»? – поинтересовался Басби, подписывая у Антон Палыча бумажки на аренду самолета.
– О, это физики. И математики. В общем, теоретики. Хорошие ребята. У них тут научная станция.
– Теоретики… – удивленно повторил Басби.
Глава III Лидия Збарски отчаивается
Портьеры на окнах были наглухо задернуты. В воздухе стоял отчетливый запах валериановых капель. Откинув голову, Лидия полулежала в кресле с закрытыми глазами и мученическим выражением на лице. Темные широкие брови сдвинуты. Крупный рот сжат. Теплый фланелевый халат плотно запахнут. Волосы стянуты в тугой учительский пук и перехвачены тесемкой, оторванной от ворота ночной рубашки. На круглом одноногом столике, примостившемся у кресла, стоял чайный поднос – серебряный чайник, молочник, чашка с нетронутым чаем, печенье с надкусанным краешком. В ногах у Лидии на маленькой скамеечке лежала остывшая грелка, на лбу – пузырь с полурастаявшим льдом. Лидия застонала и, стараясь не шевелить головой, прижала пальцы к вискам. Что за ужасный день! Голова раскалывается. И это предчувствие… нет, уверенность… она точно знает – не надо им сегодня ехать, не надо. Дороги так опасны. А этот их шофер… как его… Василий… вечно ухмыляется дурацкой ухмылкой: «Да что вы, барыня! Не извольте беспокоиться! Доставлю в лучшем виде!» Как же, в лучшем. Перед мысленным взором Лидии предстала картина: извилистая горная дорога. С одной стороны – отвесный склон. С другой – отвесный скалистый обрыв. Далеко внизу плещется море. По дороге мчится их лимузин. Вдруг лимузин подскакивает на камне, заднее колесо отрывается и летит в пропасть. Вслед за ним отскакивает второе колесо, ударяется о склон и тоже летит в пропасть. Визжат тормоза. Авто заносит. Оно идет боком, взрывая пыль и песок, потом начинает бешено крутиться на месте и падает в пропасть вслед за колесами. Медленное падение. Авто парит в воздухе. Белый шарф, вырвавшийся из окна, бьется на ветру, словно крыло птицы. Но вот происходит неотвратимое – авто падает на скалистый утес. Долю секунды царит гробовая тишина. И – взрыв. Пламя вспыхивает и в одну секунду сжирает автомобиль вместе с пассажирами.
Лидия начинает задыхаться. Сердце колотится в груди. Тошнота подкатывает к горлу. Тело покрывается липким потом. Лидии кажется, что стены надвигаются на нее. Все ближе и ближе, ближе и ближе. Ей не выбраться! Сейчас ее раздавит. Лидия судорожно цепляется за подлокотники. Скрипит дверь. Лидия приоткрывает глаза и видит, что солнечный луч из ярко освещенной гостиной пробрался в узкую дверную щель. Сразу становится легче. Лидия начинает дышать свободней.
Стараясь двигаться бесшумно, в комнату на цыпочках входит горничная. Подойдя к креслу Лидии, она меняет грелку и пузырь со льдом. Лидия непроизвольно съеживается. Прикосновения горничной ей неприятны. Она вообще старается как можно меньше пользоваться помощью прислуги. Одевается и раздевается сама. Сама готовит себе ванну. Самое мучительное – это пойти на кухню и сказать кухарке, что к ужину ожидаются гости и надо приготовить два лишних блюда. Или выговорить за то, что говядина слишком жесткая, а расход сахара непомерно вырос. Нет, выговорить, отчитать, выказать недовольство – решительно невозможно. Как невозможно отказать, когда садовник третий раз за неделю просит выходной. В таких случаях Лидия чувствует страшную неловкость, покрывается красными пятнами и, стараясь не смотреть прислуге в глаза, бормочет что-то вроде: «Да, да, конечно, извините».
– Какие у тебя странные отношения с прислугой! – говорит муж. – Кажется, что ты ее боишься.
Лидия жмется и виновато улыбается.
Горничная забирает поднос с нетронутым чаем и идет к двери. На ходу оборачивается:
– Что-нибудь еще нужно, барыня?
– Нет, нет, иди, – слабо машет рукой Лидия.
Она мечтает, чтобы горничная поскорее скрылась из глаз.
На столике остается пачка мятых газет. Лидия берет верхнюю. Может быть, чтение отвлечет ее от мрачных мыслей. Московские «Ведомости». Лидия долго разглядывает первую полосу, будучи не в силах сосредоточиться. Ах, какие мелкие буковки! Так и прыгают перед глазами! Она делает усилие и принимается читать. Осенью в обеих столицах пройдут грандиозные празднества по случаю десятилетнего юбилея подавления большевистского бунта. Государь с семьей примут участие во всех торжественных мероприятиях. Боже мой, что ей за дело до юбилеев! Их с мужем приглашали, но они, разумеется, не поедут. Толпа, скопление народа, давка – слишком опасно. И путь неблизкий. Что еще? Открытие памятника героям обороны Зимнего. В театре Мейерхольда дают премьеру. Под Манежной площадью археологи обнаружили развалины древнего города. Она переворачивает страницу. Ее глаза, скользящие по газетным столбцам, непроизвольно ищут среди заметок те, в которых описываются какие-нибудь ужасы. Князь Лиговской упал с лошади во время традиционных июльских скачек и сломал себе шею. Ни князя, ни лошадь спасти не удалось. Пожар в Мерзляковском переулке унес пять жизней, среди жертв были два кота и один ручной хомяк. На севере Москвы установлен грандиозный памятник пролетарию и свободной крестьянке скульптора-женщины Муриной. Во время монтажа у пролетария откололось орудие производства и упало на голову рабочему, производившему монтаж. Рабочий помещен в 1-ю Градскую больницу. Чужие несчастья несколько успокаивают Лидию. На лице ее появляется некое подобие улыбки. А тут что? Новости синема. Лидия начинает читать внимательней. «В берлинском Дворце кино «Альгамбра» состоялась премьера экспериментальной фильмы «Поджигатель» по пьесе голландского писателя Хейерманса. Необычность фильмы состоит в том, что зрители слышат, как говорят актеры. Звук записывается на пленку и воспроизводится при помощи специальной электрической машины. Однако успеха у публики фильма не имела. Звук сильно запаздывал и иной раз реплики актеров слышались, когда самого актера давно не было на экране. Некоторых реплик не было слышно вообще. К концу сеанса публика пришла в неистовство и забросала экран гнилыми помидорами и яйцами».
Лидия откладывает газету. Некоторое время она сидит неподвижно, и вдруг слезы начинают течь из глаз, будто кто-то внутри нее открыл невидимый кран. Лидия пытается остановить поток, прижимает пальцы к векам, но слезы льются все сильней и сильней, и скоро громкие рыдания оглашают комнату. Лидия давится рыданиями, кашляет, икает, закрывает рот руками и, не выдержав, неожиданно издает птичий крик. Руки и ноги сводит судорога. Дверь распахивается. В комнату быстро входит немолодой светловолосый человек с короткой седеющей бородкой.