Я не то чтобы сомневался в его способностях – просто хотел посмотреть, на какие хитрости пускается карманник, чтобы облапошить свою жертву. Хотя и сомнения, конечно, тоже были. Даже не то чтобы сомнения – упрямство какое-то. Дескать, с какими-то лохами у тебя это, может быть, и проходило, но не со мной! Конечно, это не совсем честно с моей стороны было (если слово «честность» вообще применимо к карманному ремеслу) – ведь я сам провоцировал преступление, то есть был готов к нему, предупреждён.
Но Толя всякий раз отмахивался. Дескать, забыл всё и руки навык потеряли – сколько уж лет прошло, как не практиковал. Но я нет-нет и вспоминал снова о своём желании быть обворованным.
И вот однажды, когда мы с ним прогуливались по участку моего загородного дома, я снова вспомнил, что неплохо бы слова подкреплять делами. В тот день я был в туго обтягивающих моё доброе тело джинсах. Настолько туго, что объёмистое портмоне, покоившееся в левом кармане этого изобретения американских пастухов и доставлявшее мне страдания при ходьбе, сам я достать не мог. Ну, не то чтобы совсем не мог – если лечь, вытянувшись в струнку, двумя руками – одной вытягивая портмоне, другой поддерживая карман, чтобы не оторвался вместе с содержимым, можно было. Не знаю, зачем я его и носил, ибо практического смысла в этом не было никакого, и деньги я держал в другом кармане.
И вот теперь я с особенным злорадством снова предложил своему другу занести меня в список «потерпевших». При этом я на всякий случай левой рукой крепко придерживаю карман с портмоне. И только ядерный взрыв способен оторвать от кармана эту руку. Пальцы сжаты до хруста и белизны. Я понимаю, что он захочет дождаться, пока я забуду и расслаблюсь. Но не дождётся, злодей!
Мы стояли возле грядки с хорошо уродившимся чесноком, и Толя только поцокивал языком, расхваливая мои агрономические успехи. На мои претензии он снова запел было песню о старых забывших ремесло заскорузлых руках, и вдруг, безо всякого перехода, неожиданно и по-хамски крепко схватил меня за место, где сходятся штанины, или, по определению Игоря Губермана, «за фаберже».
Возмущённый и ошарашенный, я инстинктивно отбил его руку и предложил объясниться. Он миролюбиво заявил, что пошутил. С трудом приходя в себя от его идиотской шутки, я посетовал, что лучше бы он занимался, чем велено было – сегодня не его день для шуток. И тут обнаружил, что рука моя, бросившаяся на защиту самого драгоценного, так ещё и не вернулась к своей главной обязанности – защите кармана. Рука моментально вернулась к своему посту, но… вместо твёрдости высушенной воловьей шкуры нащупала сквозь материю брюк лишь податливую и вялую человечью плоть.
15
Мы начали работать вместе. Я его сразу предупредил, что криминала у нас не будет, и он с удовольствием согласился. Мы быстренько открыли свою фирму, наняли добросовестного и исполнительного юношу, и работа закипела.
Толя был генератором идей, но окончательное решение принимать их или нет было за мной. Большинство из его идей были потрясающе интересными, но сомнительными в плане законности, и я их сразу отсеивал.
И всё-таки одно из самых первых наших дел удостоилось заметки с обидным названием «Жулики из…» (далее шло название нашей фирмы) в одной из московских газет.
Так уж прямо и жулики! Просто нам надо было быстренько сколотить первоначальный капитал для нашей молодой фирмы, и Толя придумал простой, как две копейки, способ, который я счёл безобидным.
Тогда была такая услуга (а может, и сейчас есть) – письма наложенным платежом. Это ценное письмо, которое не доставлялось адресату, а оставалось на почте, пока адресат сам за ним не придёт и не заплатит сумму, в которую письмо оценено отправителем. А почта потом переводит эти деньги на счёт отправителя. Вот и вся схема.
Мы напечатали тысячу экземпляров нашего предложения, а предлагали мы купить у нас компьютеры и другую оргтехнику, запечатали их в конверты и разослали наложенным платежом в двадцать рублей тысяче крупных предприятий, адреса которых почерпнули из телефонного справочника.
Лихо это было, конечно, – не просто навязывать свою рекламу потребителю, а ещё и за деньги.
Жулики… А бумага, а печать, а конверты? А почтовые услуги? Да мы рублей как бы не сто на всё это потратили!
И получили в итоге не двадцать тысяч, а гораздо меньше – тысяч двенадцать. Многие ушлые предприятия не захотели на почте выкупать кота в мешке. Но мы на много и не рассчитывали.
С Толей мы очень быстро сближались – почти каждый день встречались у него или у меня дома. Он оказался очень интересным, начитанным и остроумным человеком.
Вначале я ещё искоса на него поглядывал и даже сказал как-то: вот я тебя привечаю у себя дома, а ты меня потом ограбишь. Он сразу посерьёзнел и сказал, что у них так не принято:
– Если я с тобой за одним столом ел-пил, то нет, никогда!
Он был очень привержен каким-то старым воровским кодексам, но наступали новые времена, и в криминальном мире такие, как он, оставались как недовымершие мамонты. На смену им приходили молодые, но сразу отмороженные беспредельщики, которые быстро перестреляли недовымерших, а потом и друг друга.
Жёны наши тоже благосклонно отнеслись к нашей дружбе. Моя потому, что Толя оказался непьющим и это одно перевешивало всё его прошлое. Боюсь, она даже серийные убийства простила бы ему за его трезвость, хотя и не принципиальную, а просто здоровья у него не было, чтобы ещё и пить. Вспоминаю в этой связи другого своего друга, с которым подружился уже после Толи, лет через пять. Его звали Юрий Карякин, и он не входил ни в какие рейтинги воров и аферистов, а был известным писателем и философом. И вот сидим мы как-то с Юрием Фёдоровичем у меня в машине вблизи его дома в Переделкине, выпиваем, закусываем сухомяткой, и он мне жалуется:
– А ты знаешь, почему я спился? У меня было слишком хорошее здоровье!
Мне показалось слишком упрощённым такое объяснение природы алкоголизма, и я усомнился:
– Дык, у меня тоже здоровье нешуточное!
– Так ты не беспокойся, ты тоже сопьёшься!
Философ, однако!
Жена Толи, моя землячка Надира, тоже была мне рада. Но не за то, что я алкоголик. Просто до меня, оказывается, у её мужа вообще друзей не было, во всяком случае таких, чтобы домой приходили и часами до ночи чай пили на её кухне.
В наш бизнес жёны совсем не лезли, но Надира, подсмеиваясь над своим мужем, говорила, что в тандеме самый хитрый и ушлый совсем не он, с чем Толя радостно соглашался, как старший брат, правильно воспитавший младшего. Он был на семь лет старше меня. А теперь он на двадцать лет меня младше. Какая странная наука арифметика!
Сыновья мои малолетние тоже беззаветно полюбили дядю-волшебника, потому, что он им всякий раз показывал какие-нибудь фокусы, притом приятные. Придёт, например, и прямо с порога спрашивает старшенького, нет ли у того взаймы пяти копеек?
Тот бежит, находит у себя пятачок и приносит еле помещающуюся в детской ладошке монету. Дядя Толя с благодарностью пятачок принимает, зажимает его в кулак и тут же разжимает его снова, а на ладони пятачка уже нет. Вместо него лежит бумажка в пять долларов.
Довольный фокусом ребёнок убегает с пятью долларами и через минуту присылает братишку с пятачком. Пока волшебник дядя Толя повторяет фокус с младшим, я быстренько снабжаю старшего ещё одним пятачком и отправляю его повторить, но фокусник уже машет руками:
– Э, нет, братцы, хорош! С вашим папкой фокусы показывать я не договаривался!
Фокусы всегда были разные, дядя Толя не повторялся.
Он, оказывается, не лукавил, когда говорил, что настоящий вор не украдёт у того, с кем хлеб за одним столом ел. Действительно, он меня больше никогда не обманывал, не то, что обворовать.
Случалось, я ездил в Узбекистан, где у меня ещё оставались родители, и иногда надолго уезжал, чуть не на месяц. Тогда Толя работал один, мы только обсуждали с ним какие-то дела по телефону, а когда я возвращался в Москву, он приходил с чемоданом, спрашивал ехидно, сладкая ли водочка была в Узбекистане, и вываливал из чемодана на стол пачки денег:
– Вот твоя доля за то время, что ты узбекскую водочку трескал!
Однажды в очередное моё пребывание в Узбекистане Толя вдруг и сам как снег наголову свалился – решил посмотреть, как я там живу. На родителей моих он произвёл глубокое, но удручающее впечатление, и отец мне даже сказал потихоньку:
– Вижу, хороший человек твой друг, но он же профессиональный вор! Ты хоть знаешь об этом?
Я засмеялся:
– Как же ты видишь, что он вор? На нём написано, что ли?
– Написано, сынок, написано. Большими буквами написано.
Я объяснил папе, что Толя давно в завязке и теперь он честный бизнесмен и надёжный друг.
Толя прогостил примерно с неделю, и за это время я успел ещё раз нанести удар по его самолюбию мошенника и игрока. Как-то вечером он предложил мне сыграть в карты – так, по-дружески, чисто символически. Почему бы не поиграть, – согласился я?
Но в карты я играть категорически отказался и предложил шахматы. Шахматы, в свою очередь, так же категорически отверг Толя. Сошлись на нардах. Я, конечно, знал, что он будет мухлевать нещадно, но понадеялся на своё везение и пресловутую осторожность.
Многие мои друзья считают, что мне как-то сказочно везёт в нарды, поэтому я почти всегда выигрываю. А мне кажется, просто играть уметь надо. Нарды, конечно, не шахматы, чего тут, казалось бы, уметь? А вот есть что уметь. Надо уметь быстро считать и навязывать свой темп противнику. Чтобы он в суматохе не успевал правильный ход выбрать.
Мы проиграли с Толей всю ночь. Костяшки нардов так и летали по доске, не задерживаясь на одном месте. Чтобы мухлевать, Толе тоже нужен был быстрый темп. Он, конечно, мухлевал, как мог, и не всякий раз я ловил его, но к утру он проиграл двадцать две тысячи рублей.
Толя невозмутимо расплатился, но заявил, что с таким мошенником, как я, больше никогда не сядет играть.